На улице встретил своё начальство с жёнами. Те, увидев его, остановились.
— Паша, ты куда с котелком-то? — беззаботно засмеялись женщины, игриво запуская в него снежком.
Он махнул им рукой. Потом оглянулся. Они всё ещё стояли и смотрели ему вслед. Начальник партии указывал на него пальцем и что-то настойчиво объяснял. Пашка опять помахал на прощание. Они в ответ тоже.
Через час он уже летел в Краснокаменск, в главное управление своей экспедиции, за трудовой книжкой и расчётом.
Лететь пришлось на «кукурузнике». Ближайший рейсовый Як-40 будет только через сутки, но, приняв от Пашки положенную сумму денег, знакомая работница порта проводила его на Ан-2. Тот летел спецрейсом.
Шесть часов предстояло болтаться ему между небом и землёй в этом «небесном тихоходе», наблюдая, как внизу, за окном, величаво распластавшись ковром, медленно проплывала необозримая сибирская тайга, изрезанная морщинами речек и ручьёв. Ближе к Ангаре, по обе её стороны, она всё больше зарастала болезненными лишаями сплошных вырубок, связанных между собой лишь узкими короткими перешейками. Пашка работал в этих местах, добывал живицу — сосновую смолу, видел сам, да и не единожды слышал от очевидцев, что оба берега реки на всём своём протяжении усыпаны сплавным лесом, но местным жителям не позволялось брать и употреблять его в дело. Нельзя. Государственное добро. Пусть лучше сгниёт, но чтоб никому, ибо это уже воровство. Древесины у нас много, ещё напилим. Здесь не работает навешанное народу партией и правительством изречение, что «всё вокруг народное, всё вокруг моё».
Вот пронеслась под крылом уже стоявшая на приколе огромная золотодобывающая драга, безжалостно вгрызавшаяся, пожиравшая и перерабатывавшая до наступления холодов в своей утробе весёлую чистую звонкую речку, оставляя за собой лишь безжизненную грязную водяную шлею, схваченную в настоящее время льдом. Царь земли успешно «покорял» природу, осваивая её природные ресурсы.
Наконец самолёт осторожно коснулся взлётной полосы, несколько раз легко подпрыгнул и свободно покатился, сбавляя обороты. На полпути остановился, грозно рыкнул и втиснулся в ряд между двумя огромными транспортниками.
Оказалось, получить расчёт не так-то просто. Надо ещё пройти процедуру увольнения в обществе членов производственного комитета профсоюза, чтобы они рассмотрели представление начальства и вынесли своё «резюме». Пашка знал, что это простая формальность, такой порядок, и члены комитета не пойдут против воли своих коллег руководителей и вынесут «правильное» решение.
Его позвали в кабинет. Пригласили сесть.
За столом сидели двое мужчин и две женщины. Спросили, почему он отказывается от работы. Пашка ответил, что не отказывается, и рассказал всё, как было.
По лицам членов профсоюза проскользнула тень лёгкого замешательства.
— Я не знаю, за что его увольнять, — неуверенно пробубнил сидевший напротив него высокий мужик.
— Ведь написано: за отказ от работы, — ткнул пальцем сосед.
Женщины сидели молча и равнодушно переводили взгляды с одного на другого.
— Значит, не будем увольнять? — нетерпеливо вскинулась одна.
Было заметно, что она куда-то спешила.
— Да подождите вы, Татьяна Сергеевна, — в сердцах отозвался высокий. — Вы кем работали? — обратился он к Пашке.
— Рабочий.
Высокий мужик внимательней посмотрел в листок бумаги, лежащий перед ним.
— Да, действительно, — недоумённо обвёл он глазами остальных заседателей.
Те сразу как-то сникли; стало видно, что у них тут же погас интерес к происходящему. Они скучающе глазели, выжидая время, и чего-то ждали. Пашка понял: решение принято.
— Ну, я думаю, здесь особых проблем не возникнет, — облегчённо выдохнул высокий и добавил, воодушевляясь — Всё сделано правильно, по закону. Изменить мы ничего не в силах, выше закона не прыгнешь, — с чувством исполненного долга выразил он сожаление. — Так что идите в отдел кадров, получите трудовую и расчёт.
— Значит, будем увольнять? — проснулась вдруг нетерпеливая женщина.
Её соседка прыснула от смеха.
Пашка вышел.
Пока в бухгалтерии начисляли деньги, он забрал трудовую книжку. В неё влепили «две горбатых» и подписали: «Уволен за прогулы без уважительных причин».
Наконец в кассе отворилось окошечко. Сердитая женщина лет пятидесяти, сверкая на него глазами, сунула ведомость, проследила, чтобы он расписался, выхватила её, следом швырнула деньги и быстро захлопнула створку. Пашка пересчитал: что-то маловато, в ведомости больше. Вошёл в бухгалтерию. Ему объяснили, что так как уволен он за прогулы, то его много чего лишили.
— А вы расписались в ведомости? — спросила его молоденькая бухгалтер.
— Расписался.
Она осуждающе посмотрела на него:
— Сначала пересчитать надо, потом расписываться, — и обернулась к остальным — Опять обманула.
Остальные понимающе закивали головами и бессильно захихикали.
— Вот так, — растерянно развела руками бухгалтер. — Это у неё уже не в первый раз. Рвёт направо и налево. Все знают, а поймать не можем. Жалуйтесь начальнику, мы подтвердим. Хотя он давно уже в курсе.
Как ни старался Пашка достучаться в амбразуру кассы — оттуда ни звука и ни духа: крепкие кирпичные стены надёжно скрывали своих обитателей и их тайны.
Дома Пашка пробыл недолго.
Отзвучали по всей стране прощальные паровозные гудки, провожая в последний путь отошедшего в мир иной руководителя огромной страны, и уже назначили нового. Тот оказался Пашке земляком, так как родился и проживал до начала своих славных дел и великой карьеры в небольшом сибирском городке, расположенном совсем недалеко, километрах в семидесяти.
Земляк так же был человеком престарелым, довольно болезненным, и, судя по телевизионным передачам, в которых он толкал с трибуны важные государственные речи, Пашка сделал вывод, что очередной траур не за горами.
…В его родном городке ничего не изменилось.
Великий Ильич по-прежнему маячил своим изваянием на постаменте, отрешённо смотрел куда-то вдаль и всё так же решительно и бесповоротно указывал пролетариям единственно верный путь в светлое будущее. «Ильичей» в городке стояло несколько, и все указывали в разных направлениях. Поди разберись, куда двигаться. Так и заблудиться недолго.
Осень наконец-то прочно уцепилась за землю, надёжно укрыла её белоснежным пушистым одеялом, заморозила всю ледяную поверхность, окрепла и незаметно перешла в зиму.
Уже около двух недель Пашка слонялся без дела, не предпринимая никаких попыток устроиться на работу. С его «весёлой» статьёй не каждый работодатель ещё и примет. Как бы за тунеядство не привлекли. Он погрузился в книги и весь ушёл в раздумья, всё больше склоняясь к мысли податься в Листвянку. Деньжата, слава Богу, имеются, скопил, на первое время хватит.
Родные, видя его сумрачное настроение, горестно вздыхали и старались всяческими уговорами отвлечь от тягостных дум. «Чего-чего, а работа всегда найдётся, не переживай, — сочувственно уверяли они, — тем более корочки шофёра и тракториста у тебя имеются. Специальности ходовые, не пропадёшь».
Пойдя им навстречу, Пашка ткнулся было в три организации, но безрезультатно. «Две горбатых» надежно охраняли его от всякой трудовой деятельности. Правда, в одном месте всё же предложили разгружать вагоны с мукой и углём, но он особо не торопился. Горб наломать всегда успеет, тем более что набирали сюда всех подряд, без разбору, невзирая на возраст, национальность, моральный облик и наличие трудовой книжки. Был бы паспорт да спина пошире, остальное приложится.
Пашка понимал, что стоит ему лишь остаться дома, как в скором времени, словно по мановению волшебной палочки, пройдёт незаметно этот отведённый жизнью кризисный период, и, по странному стечению обстоятельств, а может, по другим каким тайным причинам — он не знал, всё вернётся на круги своя, чёрная полоса сменится на белую, жизнь наладится, работа и всё остальное найдут его сами, так бывало уже не раз, и все проблемы разрешатся сами собой, надо лишь верить и приложить всего немного усилий, ведь судьба регулярно и на все случаи жизни преподносит выгодный шанс, который надо вовремя заметить и правильно им воспользоваться, — но словно какой-то бес изнутри постоянно подначивал его, никак не давал покоя, всегда суетливо сдёргивал с насиженного места и изгонял куда-то, в поисках чего-то непонятного и неизвестного. Он и сейчас мытарил его, дёргая за тонкие струны неугомонной и романтической души, высасывал по капельке волю, жёг ум и понуждал думать только о Листвянке и одиноко стоящем маленьком домике, ждавшем его на берегу речки.
Бес в очередной раз взял верх.
В одно прекрасное утро Пашка почти машинально стал собирать вещи, тщательно упаковывая рюкзак и чемодан.
