Венгр сделал ожидаемый ход, однако Болеславский медлил. Жарков нервничал. С каждым ходом его волнение нарастало. До этого момента Болеславский делал все правильно, и Жарков даже подумал, что Александр Сергеевич обладает отличной памятью, однако теперь, когда актер медлил по непонятной причине, тренер терял рассудок. Около семи минут Болеславский чего- то ждал, и тысячи самых неприятных мыслей крутились в голове тренера, тысячи, но Михаил Иванович и представить себе не мог, что все это время
Болеславский обдумывал свой собственный ход. У актера не было никаких проблем с тем, чтобы запомнить сорок шесть победных передвижений фигур или двести партий в сорок ходов. Нет, теперь его волновало совсем другое: имеет ли он право на свой, на один-единственный, принадлежавший ему, ход? Имеет ли он право подвести страну? Болеславский не сомневался в том, что его партия будет не хуже. «Конечно, — думал он, — Россия еще будет мной гордиться!»
«Неужели он забыл ход? — продолжал размышлять Жарков. — Неужели теперь все пойдет не так? Что с ним? Не хочет играть? Расклеился? Что, если он встанет и скажет, что все это — цирк?»
Наконец Болеславский передвинул фигуру. Его ход заставил Жаркова ужаснуться. Он почувствовал, как что-то кольнуло в области сердца. Жарков тяжело задышал. Венгр задумался. Магияр просчитывал десятки ходов, но этот, этот странный ход, пожалуй, в последнюю очередь. Да нет, конечно, нет, Магияр и думать не думал о таком шаге! Внезапно изменяя тактику, русский явно терял темп и ослаблял правый фланг. Магияр стал просчитывать партию в новом контексте, надеясь раскрыть замысел соперника, но. «Какого черта? Чего он добивается? — думал Магияр. — Его ход совершенно ничем, ничем не оправдан! Что он делает? Назад? Той же фигурой? Странно.»
Чтобы лучше понять логику Лепехина, венгр сделал еще один запланированный ход. Русский ответил. Еще более странно! Магияр сильно потел, и, подобно ему, Жарков протирал в мгновенье ставший мокрым лоб. Трясущимися руками Магияр передвинул фигуру. Последовал малообещающий для белых размен.
Болеславский просчитался.
Просчитался фатально.
Он понял это, получив «вилку» от выдвинутой Магияром пешки.
«Господи, просмотрел! Господи, прости меня, прости меня, дурака!» — заорал про себя Болеславский. Еще несколько ходов он держался, как мог держаться хороший игрок, но потом.
О наступлении более не могло идти и речи. Венгр перехватил инициативу, а это означало, что исход партии предрешен. Болеславский не рассчитал своих сил и в несколько ходов растерял нажитое многолетним кропотливым трудом преимущество Лепехина.
Магияр не знал, что вторую половину встречи сражался не против знаменитого, блестяще игравшего в обороне Лепехина, а против актера из Санкт-Петербурга Александра Сергеевича Болеславского. Если бы венгр знал, что против него сидит человек, который за всю жизнь сыграл не более полусотни добротных любительских партий, — игрок, который, как и многие другие непрофессионалы, переоценивал свои силы, наверняка повел бы себя иначе. Магияр бросился бы в открытое, издевательское наступление. Но он не знал. Он видел перед собой соперника, которого уважал, более того, которого боялся. Две совершенно необъяснимые ошибки, которые несколькими минутами раньше допустил Лепехин, конечно, мучили венгра. Он знал Лепехина, несколько лет следил за его игрой, изучал партию за партией. Магияр восхищался игрой Лепехина и теперь, когда сознавал, что не может ничего просчитать, что партия выиграна, сходил с ума. Все шло к тому, что русские будут разгромлены, и черные не могли в это поверить.
«Может ли такое быть?» — спрашивал у фигур Магияр.
Что вы делаете, белые? Может ли ваш бог, ваш повелитель, допустить две ничем не мотивированные грубейшие ошибки? Он ведь никогда, никогда раньше не ошибался!
Магияр до такой степени уважал Лепехина, что, играя черными, чувствовал себя князем тьмы. В один момент ему даже показалось, что сам дьявол играет его рукой и только поэтому он обыгрывает великого, великого без преувеличений Лепехина.
«Нет, нет, я отказываюсь в это верить! — шептал венгр. — Нет, здесь что- то не так! Наверно, он просто издевается надо мной! Я чего-то не вижу и не могу, не могу увидеть, я не могу собраться, а он заманивает меня в пропасть. За такими ошибками не могут стоять просто просмотры! Нет! Он мучает меня! Смеется! Смеется надо мной! Лепехин не мог проглядеть этот ход! Не мог! Он что-то задумал! Наверно, все видят. Весь зал сейчас смеется надо мной, они думают, что я попался на крючок, но, чертов русский, я не вижу, не вижу, не вижу подвоха.»
Венгр упал в обморок. К шахматисту подбежали врачи. Жарков подскочил с места и рванул к сцене. Туда, где уже стоял секундант.
Болеславский вдруг понял, что может одержать победу. Время не останавливали. Он смотрел на то, как венгра приводили в чувство, и решил, что нужно собраться, нужно помыслить и во что бы то ни стало оставаться трезвым. До конца.
«Вот бежит Жарков, он все расскажет, он поможет, — думал Болеславский. — Он скажет то, что нужно, Модзалевскому, а Модзалевский передаст мне».
Педагог вскочил на сцену, оттолкнул секунданта и, оттащив Болеславского в глубь сцены, зашипел:
— Что вы делаете? Вы забыли ходы? Александр Сергеевич? Это провал, партию не вытянуть! Только если свести к пату. Что вы наделали? Зачем вы пошли на размен? Вы ведь не сможете сделать пат, да? Там нужно столько считать!
Жарков задавал десятки вопросов и судорожно, на каком-то клочке бумаги пытался рассказать Болеславскому о сотне ходов.
— Я не запомню!
— Запомните! Он будет прорывать диагональ, это смертельно для вас! Уводите влево. Нагнетайте клетку! Слышите меня? Вот эту клетку! Это последний шанс продавить его! Вот этот ход, затем дама, понимаете? У вас есть шанс всего на одну контратаку! G5 на G6, он ответит! Точно! Затем даму сюда, в сторону, по всей горизонтали. Александр Сергеевич, вы слышите?
Но Болеславский уже ничего не слышал. Он надеялся только на то, что венгр не придет в себя. На то, что матч не перенесут, а даже если и перенесут, то это будет потом, потом, потом, как околдованный, шептал он. То будет совсем другая игра.
Болеславский смотрел на людей, которые крутились вокруг Магияра. Смотрел на докторов, помощников и секундантов, смотрел и молил затолкать венгра, забить его до смерти, заговорить, унести, черт, сделать все что угодно, только бы он не вернулся к доске.
Но венгр поднимался. Этот крупный, загорелый, с золотистыми волосами парень вставал. Обращаясь к своему тренеру, он что-то спрашивал. Подходил к столу и продолжал говорить с секундантом. Даже сидя перед доской, он поворачивался к тренеру и постоянно повторял несколько странно звучащих венгерских слов.
О чем он спрашивал? Болеславский не мог понять чужого языка, но видел, что черные растеряны не менее, чем белые. Знай Александр Сергеевич венгерский, он без труда бы понял вопрошания Магияра:
— Скажите, что русский ничего не задумал! Он ведь ничего не замыслил, правда? Тренер! Я ведь выигрываю, да? Это не провал? Я выигрываю? Я ведь все просчитал!
Тренер и секундант венгерской команды кивали. Партия возобновлялась. Расстроенный тем, что соперник вернулся, Болеславский решал сдаваться, а Магияр решался играть. «Играть так играть», — говорил он себе и словно ветер вздыхал над доской. «Если русский и в этой ситуации сможет меня одолеть, я покончу с шахматами, я брошусь с моста!»
Сделав очередной ход, Болеславский вдруг услышал, как зал провалился в тишину. Спокойную и глубокую. Она овладевала всем будапештским дворцом.
Словно выстукивая дробь, Жарков забарабанил пальцами по губам. Он что-то говорил переводчику, и тот как-то странно, неестественно качал головой. «Наверно, сейчас мне поставят мат», — подумал Болеславский и закрыл глаза.
Ну а Жарков в это время задыхался от восторга, его руки тряслись. Откровением стала Игра актера. Многоходовка, которую неожиданно провел Болеславский, завораживала красотой. Это было нечто феноменальное. нечто. нечто не из мира шахмат. Что-то прекрасное, прекрасное, как юное, твердое тело, как флирт с замужней знатной женщиной. Свежее и обвораживающее, как вечерний зефир.
Жаркова, как и всех присутствующих в зале, в одно мгновенье озарило. «Вот сейчас Лепехин двинет даму, — думали все, — и все. мат в три хода!!!»
Жарков умирал. Он не мог поверить в то, что всего за несколько дней его новый ученик смог превзойти прежнего. Нет, Леша, конечно, был очень и очень талантливым, но этот. Ему стоит только двинуть даму! Он обманул нас всех! Взять и походить!
Весь зал теперь ждал одного лишь движения. Бледной даме следовало всего-навсего перескочить через клетку. Словно юной, влюбленной девушке, ей предстояло приподнять юбку и скакнуть в центр доски. Те из присутствующих, кто смог просчитать этот ход, против всех правил собирались аплодировать. Ни о каком пате не могло быть и речи. Лепехин побеждал, побеждал блестяще и издевательски. Подарив сопернику надежду, надеждой он убивал его и теперь. Осознавая это, Жарков обещал себе выпить литр водки! Нет, два!
