Для ночлега мне определяется достойное место в нижнем ярус рядом с угловой койкой, занятой «паханом». Место ночлега — важнейший фактор, определяющий «социальный статус» человека в этом мире. Например, если в «хате» имеются «опущенные» — их место — три «шконки» верхнего яруса рядом с унитазом. Для этого, чтобы отделить это участок спальной площади от остальных, путем титанических усилий выломана одна из металлических полос, составляющих основание коек. Большое значение имеет также место, где питается тот или иной человек. Самый привилегированный — конец стола, близкий к выходу. Здесь базируется «семья», в которую входит «пахан» и еще четверо. Теперь и я. Только эти люди имеют право делить хлеб и сахар, выдаваемые утром, принимать тарелки с завтраком, обедом и ужином, вести переговоры с «баландерами» и т. д.
Ряд заключенных, и не только «опущенные», вообще не допускаются к столу. Они даже обедают у себя, на верхнем ярусе, там же хранят свои вещи и продукты. Продукты же «элиты» хранятся в уже упомянутом мною «телевизоре».
На следующий день я становлюсь свидетелем совершенно удивительного действия — налаживания «дороги» с другими «хатами». В дальнейшем мне часто приходилось видеть, как это делается, но каждый раз поражался изобретательности людей, оказавшихся в неволе.
Два окна, забранные решетками, выходят в тюремный двор. На окнах «реснички» жалюзи, набранные из металлических полос. Полосы эти расположены под углом и делают невозможным обзор двора. Так что окна эти — своего рода вентиляционные отверстия, не более. Но кем-то уже проделаны щели в «ресничках», очевидно, каким-то металлическим рычагом. Они в двух местах раздвинуты. Нашими «специалистами» уже изготовлено «ружье». Это длинная трубка, сделанная из газеты (берется «большая» газета — «Правда» или «Известия»). Швы обрабатываются клейстером, изготовленным из жеванного черного хлеба. Кроме того, из распущенных синтетических носков делается тончайшая и легкая, достаточно прочная нить. Из жеванной бумаги изготовляется «пуля», к которой прикрепляется нить — будущая «дорога». «Ружье» заряжается этим снарядом, туда же, в «ствол» закладывается нитка, прикрепленная одним концом к пуле, другим — к стволу ружья. Длина ее 10–15 метров. После этого начинается перекличка с двумя «хатами», окна которых расположены удобно для наших «стрелков». По сигналу из этих окон в такие же отверстия в «ресничках» выставляется «маячок» — длинная жердь, изготовленная из деревянных лучин, отщепленных от стола, скамеек. Набрав как можно больше воздуха в легкие, «стрелок» выстреливает «пулей» в направлении «маяка» — точно так же, как охотятся на экзотических птиц туземцы где-нибудь в джунглях Калимантана или Амазонии. В окно втягивается «маячок» вместе с повисшей на нитке «пулей». «Дорога» готова. По втянутой вслед за тонкой нитью более прочной, скрученной из нескольких, в оба конца идут не только «малевы» — свернутые трубочкой письма, но и более веские передачи с табаком, конфетами, «марочками» (разрисованными носовыми платками), чаем и другими товарами. Если посылка предназначена в другую «хату», с которой нет связи, то на ней обозначается, куда следует передать. К концу дня все здание опутано почти невидимыми нитями «дорог». И несмотря на то, что почти каждый вечер кто-нибудь из «попкарей» под свист и улюлюканье обитателей тюрьмы обрывает с помощью длинной палки большинство нитей, связывающих камеры, а во время частых здесь «шмонов» изымается колоссальное количество «ружей» и «маяков» — «дороги» каждый день наводятся вновь.
Другой способ связи — баландеры, то есть зэки из обслуги, разносящие пищу. Накладывая черпаком пищу из котла, баландер использует момент потери бдительности сопровождающего «попкаря» и бросает в миску заваренную в полиэтиленовую пленку и поэтому герметично упакованную передачу. Условным знаком обозначает посуду и, как ни в чем не бывало, накладывает следующую порцию. Когда, по прошествии некоторого времени, баландер получает в окошко («кормушку») стопку грязных мисок, ему также становится известным, в которой находится ответная «малевка».
Третий способ — через «попкаря». Способ этот дорог и используется для особо ценных передач.
Пища здесь не балует разнообразием вкусовых ощущений. Утром — пайка черного или серого хлеба, миска каши-сечки или пшенки на воде. Кружка чуть подкрашенного кипятка с чайной ложечкой сахарного песка. Обед — жидкий суп или борщ с черной картошкой и гниловатой капустой, каша. На ужин суп или каша и чай. Иногда, по четвергам, уха из ставриды или — соленая килька. Четверг — «рыбный день». Трудный день для любителей мясного. Впрочем, как и другие дни. Поэтому так ждут положенных один раз в месяц передач, стоимость которых не должна превышать 10 рублей. И, хотя самое ценное присваивается «попкарями» или обслугой, в «хату» попадает сало («балабас»), лук, чеснок, сахар, дешевые конфеты. Тяжело приходится курильщикам — табак кончается быстро — вот тут вся надежда на «дорогу». Я счастлив, что хотя бы эти мучения мне неведомы.
«Шмон». Где-то через час-полтора после завтрака неожиданно открывается дверь, в камеру врывается наряд «попкарей» с двумя собаками на поводке (для устрашения). «Выматывайтесь, быстро!». Матерщина, угрожающие взмахи дубинками. Зазевавшиеся получают удары. Пулей вылетаем в коридор. По требованию начальника садимся на корточки в стене лицом. По одному отзывают в сторону и обыскивают. Особо подозрительных раздевают, проверяя каждый шов. А из открытой двери вылетают оставленные «про запас» миски, «ружья», «маячки» и другие предметы. После окончания «шмона» входим в «хату». По ней как-будто Мамай прошелся. Подушки, одеяла, матрацы перевернуты, разбросаны по камере, чья-то подушка в унитазе… Личные вещи перемешаны, зубной порошок рассыпан… На бетонном полу мыло, зубные щетки, полотенца… Словом, порезвились.
Дни текут медленным грязным ручейком. Раз в неделю водят в баню. Моя задача — сохранить волосы. Это желание превратилось в своего рода «идею фикс». Не покидает надежда на справедливость суда и оправдание. Сокамерники весьма скептически оценивают мои шансы, подтрунивают надо мной. Но, тем не менее, помогают мне. А без их помощи мне не обойтись — в бане обязательно стригут. В баню водят по очереди три «прапора». И если с двумя из них можно как-то договориться или по распространенному здесь выражению «навесить лапшу на уши», то третий, по кличке «Казак», отличается особой жестокостью, доходящей до садизма. Поговаривают, что своей жестокостью довел зэков до того, что один из них поклялся по освобождению рассчитаться с ним. Подкараулил его вечером в глубине двора по дороге в туалет и подстрелил. Оказалось — его взрослого сына, накинувшего отцовскую шинель. С тех пор «Казак» стал более сдержан на предмет рукоприкладства, но подлость его не знает границ. Не знаю степени достоверности этой легенды, но стараюсь не встречаться с ним глазами — настолько тяжел его взгляд. Если «разведка» доносит, что в баню ведет «Казак», ложусь на койку, обматываю голову полотенцем и не встаю на его команду. По совету опытного Румына, прикидываюсь смертельно больным. И хотя определенная доля риска есть — «Казак» может пустить в ход «дубинал» — тем не менее, иду на этот риск. Ребята наперебой уверяют недоверчивого «попкаря», что меня «только что принесли из больнички». Таким образом, я остаюсь в «хате» наедине с дежурным. Здесь есть правило — одного в общей камере не оставляют. Поэтому кто-нибудь добровольно отказывается от удовольствия сходить в душ.
Панически боюсь вшей. Знаю, что кое у кого «на втором ярусе» они есть. Моюсь ежедневно под краном, находящимся на высоте примерно полтора метра над унитазом. Для этого приходится вставать очень рано — где-то в полшестого утра. В шесть подъем, а в семь воду перекрывают. Моюсь с ног до головы под сочувствующими взглядами проснувшихся. Одно из окон с вынутым стеклом находится прямо над «гальоном», поэтому мое поведение в эти холодные месяцы расцениваются окружающими как подвиг. Еще бы — ведь вода ледяная! По той же причине каждый день перестирываю белье и одежду. Благо хозяйственного мыла из душа приносится в избытке, а число его постоянных потребителей, вроде меня, не так уж велико.
Свободное время — а его здесь более, чем достаточно — каждый проводит по-своему. Играют в домино, самодельные нарды, шахматы (кто умеет), читают отощавшие от вырванных листов старые журналы, невесть как попавшие сюда, беседуют «за жизнь». Один по кличке «Топтун» — вор-рецидивист. Ему лет 35. Гордится тем, что никогда в жизни не работал. Отца не помнит. С матерью был не в ладах, убегал из дома, за что был поставлен на учет в детской комнате милиции. Старшие ребята, используя его маленький рост, «запустили» в форточку поселкового магазина. Сработала сигнализация, все ушли — он не успел. Никого не выдал и пошел на «малолетку». Там «воспитали».
