Тони успел к чаю. Он извинился, что не смог встретить гостя, и почти сразу же удалился в кабинет совещаться с управляющим. Бренда расспрашивала Бивера о Лондоне и о том, какие за последнее время состоялись приемы. Бивер проявил невероятную осведомленность.
— Полли Кокперс скоро дает прием.
— Да, я знаю.
— Вы приедете?
— Скорее всего нет. Мы последнее время никуда не выезжаем.
Шутки, обошедшие за последние шесть недель весь город, имели для Бренды прелесть новизны, повторение придало им отточенность, и Бивер смог преподнести их довольно эффектно. Он рассказал Бренде о многочисленных переменах в личной жизни ее друзей.
— А что у Мэри с Саймоном?
— Неужели не знаете? Полный разрыв.
— И давно?
— Началось это еще детом, в Австрии…
— А Билли Ангмеринг?
— Пустился в жуткий загул с девицей по имени Шила Шрабб.
— А что слышно у Хелм-Хаббардов?
— У них тоже не ладится… Дейзи открыла новый ресторан. Он пользуется успехом… Еще появился новый ночной клуб под названием «Садок»…
— О господи, — сказала Бренда в заключение. — Живут же люди!
После чая появился Джон Эндрю и тут же завладел разговором.
— Здравствуйте, — сказал он. — Я не знал, что вы приедете. Папа сказал: как хорошо раз в кои-то веки провести воскресенье без гостей. Вы охотитесь?
— Давно не охотился.
— Бен говорит, что все, кому позволяют средства, должны охотиться для блага страны.
— Наверное, мне средства не позволяют.
— А вы бедный?
— Ради бога, мистер Бивер, не разрешайте ему вам докучать.
— Да, очень бедный.
— Такой бедный, что можете называть всех потаскухами?
— Да, такой.
— А как вам удалось стать таким бедным?
— Я всегда был бедным.
— А! — Джон потерял интерес к теме. — А у серой ломовой на ферме глисты.
— Откуда ты знаешь?
— Бен сказал. А потом, это по навозу видать.
— Боже мой, — сказала Бренда, — что бы сказала няня, если б тебя слышала?
— А сколько вам лет?
— Двадцать пять. А тебе?
— А чем вы занимаетесь?
— Ничем особенным.
— На вашем месте я бы чем-нибудь занялся, чтоб — заработать деньги. Тогда бы вы могли охотиться.
— Но тогда я не мог бы называть всех потаскухами.
— В этом все равно проку нет.
(Позже, за ужином в детской, Джон сказал:
— По-моему, мистер Бивер ужасно глупый, а по-твоему?
— Откуда мне знать? — сказала няня.
— По-моему, из всех, кто к нам приезжал, он самый глупый.
— Гостей хулить — Бога гневить.
— Все равно в нем ничего хорошего нет. У него глупый голос и глупые глаза, глупый нос и глупая голова, — Джон как литургию пел, — глупые ноги и глупое лицо, глупые руки и глупое пальто…
— А теперь кончай ужинать, — сказала няня.)
В этот вечер, перед ужином, Тони подошел к Бренде, которая сидела у туалетного столика, и, склонившись над ее плечом, скорчил в зеркале рожу.
— Я страшно виноват перед тобой — кинул на тебя Бивера и удрал. Ты была с ним ужасно мила. Она сказала:
— Это было не так уж тяжело. Он довольно забавный.
А в это время в конце коридора Бивер обследовал свою комнату со всей основательностью многоопытного гостя. Настольная лампа отсутствовала. Чернила в чернильнице пересохли. Огонь в камине давно потух. Ванная, как он уже отметил, была черте те где, в башенке, куда надо карабкаться по узкой лестнице. Кровать ему не понравилась — ни на вид, ни на ощупь; когда он для пробы прилег, пружинный матрас, продавленный посредине, угрожающе задребезжал. Обратный билет в третьем классе стоит восемнадцать шиллингов. А еще чаевые надо давать.
Тони чувствовал свою вину перед Бивером, и поэтому к обеду было подано шампанское, которого ни он, ни Бренда не любили. Не любил его, как оказалось, и Бивер, но тем не менее он был польщен. Шампанское перелили в высокий кувшин и передавали по кругу как символ гостеприимства. После того они отправились в Пигстэнтонский кинотеатр, где шел фильм, который Бивер видел несколько месяцев тому назад. По возвращении их ждал в курительной поднос с грогом и сандвичами. Они поболтали о фильме, и Бивер утаил, что смотрел его во второй раз. Тони проводил Бивера до дверей сэра Галахада.
— Надеюсь, вам здесь будет хорошо спаться.
— Нисколько не сомневаюсь.
— Вас утром разбудить? Как вы привыкли?
— Удобно будет, если я позвоню?
— Разумеется у вас есть все, что нужно?
— Да, благодарю вас. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
Однако, вернувшись в курительную, Тони сказал:
— Знаешь, меня совесть мучит из-за Бивера.
— Брось, с Бивером полный порядок, — сказала Бренда. Однако Бивер в данный момент чувствовал себя неуютно, он ворочался на постели, терпеливо пытаясь найти положение, в котором смог бы заснуть, и думал, что раз он не собирается сюда больше приезжать, он ничего не даст дворецкому и только пять шиллингов приставленному к нему лакею. В конце концов ему удалось приладиться к пересеченному ландшафту матраса, и он заснул прерывистым, неспокойным сном до утра. Однако новый день начался с неприятного сообщения, что все воскресные газеты уже отнесли в комнату ее милости.
По воскресеньям Тони неизменно облачался в темный костюм и белый крахмальный воротничок. Он шел в церковь, садился на большую сосновую скамью, поставленную сюда еще его прадедом в ту пору, когда он перестраивал Хеттон, и «снабженную высокими алыми подушками для коленопреклонений», камином с причитающейся ему чугунной решеткой и маленькой кочергой, которой отец Тони, бывало, громыхал, когда какое-нибудь место в проповеди вызывало его неодобрение. После смерти отца огня в камине не разводили, но Тони намеревался возродить к следующей зиме этот обычай. На рождество и на благодарственной молебне в честь жатвы Тони читал тексты из священного писания с аналоя, украшенного медным орлом. После службы он любил еще несколько минут постоять на паперти с сестрой викария и кое с кем из деревенских. Потом возвращался через поля тропкой, ведущей к боковому входу в альпийский садик.
Он наведывался в оранжереи, выбирал себе бутоньерку, останавливался у садовничьих домиков поболтать (из дверей его обдавало теплыми, все забивающими запахами воскресных обедов) и в завершение выпивал в библиотеке стакан хереса. Таков был простой, но не слишком строгий обряд его воскресного утра, который сложился более или менее стихийно на базе куда более суровых обычаев его родителей; Тони придерживался его с огромным удовольствием. Если Бренда ловила его на том, что он изображает честного богобоязненного джентльмена старой школы, она смеялась над ним, и Тони не обижался, но это отнюдь не умаляло радости, которую ему доставлял еженедельный ритуал, или неудовольствия, когда присутствие гостей нарушало его привычки.
Вот почему сердце у него оборвалось, когда, выйдя в четверть одиннадцатого из кабинета в залу, он застал там Бивера; тот был одет и явно ожидал, когда его начнут развлекать; огорчение Тони, правда, было недолгим, ибо, приветствуя гостя, он заметил, что тот изучает железнодорожное расписание.
— Надеюсь, вам хорошо спалось?
— Великолепно, — сказал Бивер, хотя его бледный вид свидетельствовал об обратном.
— Очень рад. Я и сам здесь всегда хорошо сплю. Но что это? Вы смотрите расписание? Уж не собираетесь ли вы нас покинуть?
— Увы, мне придется уехать сегодня вечером.
— Как неудачно. Я вас почти не видел. К тому же по воскресеньям плохо с поездами. Самый удобный отправляется в пять сорок пять и прибывает в девять. Он идет со всеми остановками, и в нем нет вагона-ресторана.
— Мне он подойдет.
— Вы никак не сможете остаться до завтра?
— Никак.
По парку разносился звон церковных колоколов.
— Что ж, мне пора в церковь. Полагаю, вы вряд ли захотите ко мне присоединиться?
Бивер в гостях всегда старался угодить хозяевам, даже если визит оказывался таким безотрадным, как этот.
— Что вы, с превеликим удовольствием.
— Нет, правда, я бы на вашем месте ни за что не пошел. Что вам за радость. Я и сам иду более ли менее по необходимости. Оставайтесь здесь. Сейчас спустится Бренда. Когда захотите выпить — позвоните.
— Что ж, не стану возражать.
— Тогда до скорого свидания.
Взяв в прихожей шляпу и палку. Тони вышел из дому.
«Ну вот, я снова был нелюбезен с этим молодым человеком», — подумал он.
В подъездной аллее звонко и призывно звучали колокола, и Тони поспешил на зов. Вскоре звон прекратился, раздался один удар, предупреждающий деревню, что через пять минут органист начнет первый гимн. Тони нагнал няню с Джоном, они тоже шли в церковь. Джон был сегодня на редкость доверителен, он сунул Тони маленькую ручку в перчатке и без лишних слов приступил к рассказу, которого ему хватило до самых церковных дверей: это была история мула Одуванчика, который выпил весь ротный запас рома под Ипром в 1917 году; рассказывал он не переводя духа, потому что бежал вприпрыжку рядом с отцом, стараясь не отстать. Когда рассказ кончился, Тони сказал:
