С этих пор Алевтина не выходила больше к бассейну, она сидела не двигаясь в раздевалке — ее стали раздражать бесконечно меняющиеся лица, улыбающиеся, распаренные; стали раздражать жалобы на отсутствие горячей воды — она пускает, что ли, воду?
Ее больше не угнетали выходные дни, наоборот, она ждала их с нетерпением. Теперь она не торопилась на работу, шла туда неохотно, и, глядя в одну точку, не то думала о чем-то, не то вспоминала, а скорее всего просто свыкалась с необходимостью отсиживать положенное время.
Но как-то Алевтине все же пришлось выйти к бассейну — ее попросили позвать тренера. Сердце ее сжалось от неведомой боли, словно ощутило какую-то потерю. Подсознательно она ждала изменений в этом зале в унисон своим переживаниям, но все оставалось по-прежнему, и от этого ей было еще горше.
Был здесь и Никита, но теперь Алевтина видела в нем не красоту и силу, а ту его неловкость, когда Таня висела у него на руке.
Никита, увидев Алевтину, подплыл к ней. Его влажное лицо сияло приветливостью, с подбородка сбегали крупные капли воды.
— Здравствуйте, я книгу вам принес, — закричал он, заглушая шум бассейна.
— Ну и как, понравилась? — безразлично поинтересовалась Алевтина.
— Можно читать. Я передам ее после тренировки.
— Да возьмите ее себе, ради бога, — сказала Алевтина, отвернулась и зашагала прочь.
Никита удивленно поглядел ей вслед, затем разбежался и, сложив руки лодочкой, по-мальчишески ухнув, прыгнул в воду…
Вспоминать Слава не любил. Может, оттого, что жизнь так сложилась, и передумывать, перекручивать все на новый лад было тяжело, а может, по особенности характера — должны же люди чем-то отличаться друг от друга, об этом все время пишут в разных книгах.
Сейчас он сидел на тахте, поджав под себя ноги, и, сам того не замечая, покачивался взад-вперед. Наслаждение — сидеть просто так, не тупо уставясь в стенку, а наоборот — неожиданно остро воспринимать те будничные вещи, на которые обычно и внимания не обращаешь: как беспомощно и лениво проползает по потолку жужжащая муха, как гулко и замедленно звучат за окном голоса соседей, которые и узнать-то трудно, как неподвижен и расплывчат невзначай опрокинутый флакон одеколона. А стоило закрыть глаза — и можно было даже почувствовать течение времени (кто придумал, что это невозможно?) — оно перекатывалось из одного отрезка в другой, пульсировало мягко и волнующе в висках, обволакивало тело теплыми, покатыми волнами — время пробиралось к будущему, изменяя все вокруг.
На ум приходили какие-то красивые и сложные слова, которые в привычных разговорах редко услышишь, хоть и знаешь, что они есть, такие например: предугадать, непременно, белокаменный, неприкосновенный. Они возникали не в связи с какими-то мыслями, а сами по себе, их хотелось подогнать друг к другу, но это не получалось, едва соединившись, они разлетались. Но их так хотелось произнести снова: неприкосновенный, белокаменный, непременно, предугадать…
В дверь постучались. Это была высокая девушка, полусердито-полунасмешливо смотревшая на него, она застыла на пороге комнаты, Слава сразу узнал ее: она была гидом у туристической группы из Кургана.
В тот день первый автобус приехал рано. Экскурсионные группы появлялись обычно после двенадцати, одна дорога от Львова до Карпат — 200 км, а туристы выезжали после завтрака, но наиболее предприимчивые, как эти, договаривались с рестораном и подъезжали сюда пораньше.
Слава вышел из домика, где пил чай, и сказал бодро:
— Здравствуйте.
Туристы ответили нестройно, они неторопливо вылезали из автобуса, поеживаясь от холода и позевывая.
— Вы мою группу поведете? — спросила у него девушка.
Он ее раньше не видел, видимо, это была новенькая, а скорее всего, просто студентка из университета: летом они подрабатывали в «Спутнике».
— Одну вашу группу я не поведу, — лениво сообщил Слава, — будем другой дожидаться.
— Что ж, мы ждать должны?
— А я при чем? По одной группе не водим.
Эти привычные стычки с гидами давно уже не портили ему настроение, словно вошли в его служебные обязанности. Вскоре подъехал следующий автобус.
Слава взял рупор и, оглядев согнанную к домику толпу, сказал:
— Здравствуйте. Меня зовут Вячеслав Александрович. Я ваш экскурсовод, поведу вас на скалы Довбуша.
— А не заблудимся? — крикнул кто-то.
— Не заблудимся, — привычно успокоил он, — если разбегаться не будете…
Все табором двинулись за ним, плотно облепив его со всех сторон. Слава не любил такие группы, где сталкивались люди разных возрастов. Первая группа была как раз такая, разношерстная — обязательно разбредутся в разные стороны, разыскивай их потом. Вторая — молодые учителя с Урала.
— Слава, — крикнули ему вослед, — сумку забери!
Он вернулся за сумкой, где лежал фотоаппарат, и, недовольно ворча, что «возвращаться — плохая примета», подумал, что забывает его третий день подряд, то ли склероз начинается, то ли просто не высыпается.
— Внимание, — сказал Слава в рупор и подул в него, — сейчас самый тяжелый подъем, триста метров, ну а там еще три километра…
Туристы поднимались тяжело, особенно из первой группы, более старшей по возрасту. Он шутил, что все дышат, как паровозы, но и сам шел не так уж легко, хотя это приходилось проделывать по нескольку раз в день и должен был привыкнуть. Ему недавно исполнилось тридцать девять, и внешне он был еще вполне в форме: не тонкий по-юношески, но подвижный, в плотных, резко очерченных бугорках мышц. Слава старался не замечать усталости, говорил без умолку, мимоходом срывая с кустов дикой малины незрелые ягоды, но дыхание перехватывало, и он, стараясь дышать глубже и спокойней, озабоченно кривил непослушные губы.
Наконец тяжелые метры были преодолены, и он, оглянувшись на далеко растянувшихся туристов, с удовлетворением замер в ожидании. Сколько бы раз он ни поднимался в горы, сердце его всегда счастливо замирало перед этой холодноватой суровой голубизной Карпат. С ними нужно было оставаться наедине, и он научился отключаться от всего, даже когда стоял вот так — в окружении очередной группы. Слова его взлетали над толпой четко и уверенно, но он не слышал самого себя, машинально повторяя привычный набор фраз: тут рядом граница, и нужно быть осторожными, не отходить далеко друг от друга. Еще он пугал туристов змеями, спрашивал, знают ли они, что нужно делать, если змея все-таки укусит. Туристы с радостью проявляли свою осведомленность, и он, с полуусмешкой выслушивал, как надо высасывать яд из ранки, согласно кивал головой.
Потом они остановились около колодца, долго черпали студеную воду, и ведро грохотало, булькало внутри колодца — все вдруг разом почувствовали, что хотят пить, и, прижимаясь губами к холодному алюминиевому краю ведра, наклоняли его к себе, обливаясь и со смехом отпрыгивая от неосторожно выплеснутой воды.
Слава, смотревший со стороны на эту веселую возню, подбадривал их:
— Эта вода замечательная, здесь много минеральных веществ. Есть даже поверье, что если выпить все ведро, то помолодеешь на тридцать лет. Так что, товарищи женщины, имейте в виду.
Женщины смеялись недоверчиво, но, в свою очередь, старались отпить из ведра побольше.
Когда все напились, они зашагали дальше. Девочки-учителя окружили Славу:
— Вячеслав Александрович, а эта порода дерева как называется?
Он отвечал, не запоминая лиц.
— Вячеслав Александрович, а где вы живете?
— Вячеслав Александрович, а дети у вас есть?
Эти молодые учителя сами походили на школьников: то спорили о чем-то, то рассказывали что-то, и затем мгновенно взрывались многоголосым заразительным хохотом. Слава смеялся вместе с ними, не вслушиваясь в их шутки, а просто включаясь в общее настроение, и не замечал тех заинтересованных, многочисленных взглядов, которыми то одна, то другая одаривала его.
— Девочки, — спросил он, — а что это у вас мужиков-то так мало?
— Зато какие! — смеялись те. — Они у нас физкультурники.
Их ребята, действительно, были один к одному: высокие, здоровые, с одинаково непроницаемыми лицами.
— Айдате к нам, — сказали девчонки ему, — будете у нас в школе преподавать.
Слава шел легко, матерчатые туфли упруго пружинили по неровной дороге. Девчонки внимательно разглядывали его парусиновые брюки, джинсовую курточку и осмотром оставались, кажется, довольны. Его правильное лицо с тяжеловатыми, без излишней тонкости, чертами, казалось мужественным. Слава нравился женщинам, но это его не волновало. Любовь, не связанную семьей, он считал пустой затеей. К чему эти ахи, вздохи, когда на свете столько всего красивого, чем, действительно, можно восхищаться, вот Карпаты, например. Жена готовила обеды, штопала носки, следила за сыном — за это ее любить было можно. А просто так, ради спортивного интереса встречаться с другой — потеря времени.
