Владельцы собак перестали убирать за своими собаками.
Грядут тяжелые испытания. Курс рубля падает. Власть гниет. Разваливается производство. Большинство писателей – бездари. Помните, что я вам сказал. Я знаю. Я сам депутат.
Моя фамилия Скоторезов ”. “Скоторезов ”,- повторил я вслед уходящему.
Он же, повернувший на мост и напряженно запоминаемый мною, высокий, худой, но вынужденно смотрящий себе под ноги, неожиданно уподобился гвоздю с помятой шляпкой – таким и запомнился – вбитым на границе двух административных районов Санкт-Петербурга – Ленинского и Октябрьского – в деревянный мост по имени Госткин мост, на котором курить запрещается, согласно табличке. И хотя собака – далеко не скотина, выше, чем скотина (и больше, чем скотина, друг человека), человек с резкой фамилией Скоторезов и с резвым скоторезовским темпераментом врезался в память мою и осел в подсознании, чтобы в должный час подпитать мой сон прихотливым пафосом собакоборчества. Мысль моя в тот день, я заметил (если это был тот день, о котором я говорю), начала пробуксовывать. “ Я ж ее не убил, а всего лишь хотел убить ”,- думал я. Гвоздь торчал из моста, а я уходил – уходил по направлению к дому. “Кто – кого? ” – думал я, ни о ком конкретно не думая…
Вот, наблюдал я, сосредоточиваясь, пропали из города воробьи, их более не подкармливают старожилы. Вот, наблюдал, беременных нет больше совсем, никто не рожает.
Зато много бубнящих. В самом деле, отчего так много встречается бубнящих? Каждый третий встречный бубнит. Идет и бубнит. Он бубнит. Мы бубним. Мне бубнится. Я заставил себя не бубнить и сразу же оказался на лестнице – около подоконника. На подоконнике лежали окурки. Здесь курят пацаны. Пол-литровая банка окурков стоит на Сенной три рубля. “Даже крыша когда у тебя поедет, – пробубнило во мне, – не пойдешь продавать на Сенную окурки ”. Поехали, поехали, цеплялось слово за слово, поехали в Еристань.
Потом то ли шел, то ли плыл, то ли лежал – то и было: лежал. “А не эпилепсия ли это? ” – спросил государь и схватил меня за ногу. Вскрикнув, я проснулся.
Екатерина Львовна трясла мою ногу с остервенением:
“Вставай, вставай, к телефону! ” У Екатерины Львовны нет телефона – обстоятельство, которому не успел удивиться.
“Осторожно, тебе говорят… ой, какой ты… смотри, – она помогала спуститься по лестнице мне, – упадешь, костей не соберем. Аккуратней ”. “Который час? ” – спросил я, спустившись в кухню. “Откуда ж мне знать? Мы ж с тобой часы наши… тю-тю… ”
Мне показалось, что она шутит, этого быть не могло… чтобы тю-тю. И мои тоже – тю-тю? И ее тоже – тю-тю? Тю-тю.
Мы пришли к соседке – на этаж ниже. Я никогда не был в этой квартире. Прихожая. Круглый столик. Тю-тю. Трубка снята и ждет меня лежа. Соседка спряталась от меня, мне так показалось. “Проснись! – дал я команду себе и взял трубку. – Алле ”.
“Здравствуйте, – послышалось в трубке, – здравствуйте,
Олег Николаевич ”. Я с ней поздоровался: “Здравствуйте ”
(…с трубкой).
“Хорошо? Хорошо ли здравствуете? Как здоровье ваше? ” (
Тю-тю?) “Хорошо, – отвечаю, – спасибо, хорошее ”.- “Это вас Долмат Фомич беспокоит. Помните, мы в троллейбусе ехали?.. У меня еще книга ваша осталась? ” – “Книга?.. Моя ?” – “Ваш экземпляр… Мне Аглая Петровна про вас рассказала, как найти. Через Аглаю Петровну и Надежду
Евстигнеевну ”.- “ Какую Евстигнеевну? ” – “Через Надежду
Евстигнеевну, которая в вашей квартире живет. Вместе с
Валерием Игнатьевичем. Они телефон подсказали ”.- “Как же, как же… я понял ”.- “Олег Николаевич, дорогой, у меня радостная новость для вас. Сюрприз. Я писал вам в больницу, вы помните? ” – “Да, спасибо, был тронут… и этот… как его… киви… ” – “Ну так слушайте… ” -
“Да… ” – “Олег Николаевич?.. ” – “Да… ” – “Вы приняты в наше Общество! ”
“Да?.. ”
“Общество друзей книги! ”
Что же мне оставалось, как опять “ да ” не спросить. Я и спросил: “Да? ” – “ Да, Олег Николаевич! Поздравляю вас!
Состоялся Совет – и ни одного голоса против! Все – за!
Редчайший случай!.. С вас даже не требуется формального заявления, моей рекомендации оказалось достаточно. Так что примите мои искренние поздравления, Олег Николаевич ”.
“Спасибо ”,- отвечаю растерянно.
Долмат Фомич забеспокоился: “Ну что вы, что вы, это я вас благодарить должен!.. Такую книгу мне одолжили!.. С печатью… С печатью такой замечательной!.. Не сомневайтесь, Олег Николаевич, я все переснял, зарегистрировал… Спасибо вам… большое спасибо… ”
Тут я вдруг ощутил необходимость самому членораздельно высказаться и вроде того залепетал, что рад, что не меньше моего
Долмат Фомич тоже рад и что оказался ему чем-то полезен, – а сам думаю: на кой леший мне Общест во это?
“Олег Николаевич, – между тем продолжал Долмат Фомич, – завтра у нас очередное заседание состоится. Очень вас прошу прийти. Заодно и книгу верну. Приходите, не пожалеете, доклад будет интересный. И еще кое-что ”. “Но… простите… мне как-то неловко в некотором смысле… знаете, такое ощущение, что я злоупотребляю вашим доверием… ” – “ Только этого не надо. Завтра в семь вечера в Доме писателей на Шпалерной. Знаете дворец
Шереметева? ” – “ Так вы писатели, значит? ”
Долмат Фомич словно даже обиделся. “Ни в коем случае. К писателям никакого отношения не имеем. Просто мы помещение там арендуем, Дубовую гостиную, – раз в неделю. Запомните, мы – Общество друзей книги. Общество друзей книги.
Повторите, пожалуйста ”,- попросил Долмат Фомич неожиданно. “Общество друзей книги ”,- произнес я нерешительно.
“До завтра. Жму руку ”.- “Жму руку ”,- повторил я опять и как будто, в самом деле, пожал руку своему собеседнику.
“Что с тобой? – спросила меня Екатерина Львовна, когда я положил трубку. – Побледнел как покойник ”.- “Ничего, ничего, все в порядке ”.
Когда я поднимался наверх, меня заметно пошатывало. Тю-тю.
Иначе Дом назывался Дворцом – Дворцом Шереметева. Хотя, говорят, он не был дворцом в силу какого-то формального правила: будто бы никто из царской семьи не ночевал в этих стенах…
В этих стенах, по мнению некоторых, бродят по ночам привидения.
На самом деле я и не собирался входить в Дубовую гостиную.
Я хотел подойти к Долмату Фомичу после. Потому и опоздал нарочно. Но пока они еще заседали, решил подождать, благо рядом был стул, вот я и сел.
Я тогда в лицо никого не знал из писателей. Писатели и писатели. Но некоторые были приметные. Вот идет, на клюку опираясь, – бородат, волосат, а кто – кто, кто? конь в пальто! – теперь-то я точно знаю кто: живой классик, поэт… Еще примета: встретишь – к перемене погоды…
А вот двое идут: один невысокий, в строгом костюме, при галстуке, без бороды, причесанный весь и взгляд суровый, холодный, сразу и не догадаешься, что поэт, а другой, приземистый, в свитере в сером и с бородой, а лицо доброе-доброе, догадайся, что критик… друзья!
Некая писательница остановилась: “Если вы в бильярдную, лучше зайти с той стороны ”. Ага, есть бильярдная. “ Нет, я в Дубовую ”.
Она хотела сказать мне что-то про Дубовую (или про меня в свете Дубовой), но не сказала, прошла. И тогда я приоткрыл дверь.
И когда приоткрыл дверь – лишь посмотреть, там ли сидят библиофилы, – даже растерялся – от того, что был сразу ими замечен. Все повернулись в мою сторону, словно только и ждали меня, а Долмат Фомич (я его еще и распознать не успел) объявил радостно: “Вот он! Олег Николаевич! Олег
Николаевич, милости просим! Вот место свободное ”.
Вошел. (Все на меня глядят.) Вот место свободное. Спасибо.
Сел на старинный стул с резной спинкой (тут все старинное).
Один во главе стола стоит, наверное, доклад читал. Ждет.
Рядом Долмат Фомич сидит и все про меня талдычит: “Это, прошу любить и жаловать, Олег Николаевич. Я рассказывал, вы знаете. Олег Николаевич… ”
Я глупо головой киваю, раскланиваюсь. Мне товарищескими улыбками отвечают. “Да, да, – говорит Долмат Фомич докладчику, моложавому старичку с лицом аскета. -
Извините. Мы слушаем. Потрясающе интересно ”.
“ Ну так я продолжаю? ” – “Будьте любезны ”.- “На чем мы остановились?.. ” – “ На мотивах ”.
“Коллеги, выделим два мотива и рассмотрим их поподробнее.
Первый. Бытовой мотив: тривиальное отсутствие карандаша.
Второй. Конспирологический: прошу внимания, сознательное сокрытие маргиналии от глаз посторон него… ”
Моложавый старичок наполнил Дубовую ровно-въедливым голосом профессионального обозревателя сложных тем.
Не скажу, что я сразу понял, о чем доклад. Сначала мне показалось, о криминалистике. Проблема: когда подчеркивают в книге ногтем, как определить каким – указательного пальца или мизинца? Сложный вопрос. Тут, оказывается, пять методов, у каждого метода – свой критерий… Только доклад не о криминалистике был. А вот о чем: о маргиналистике, вспомогательной книговедческой дисциплине, о существовании которой мне до того раза даже слышать не доводилось. В общем, о маргиналиях, владельческих записях на полях и вообще о книжных пометах, всяких там крестиках, галочках, вплоть до отчеркиваний ногтем, едва заметных и потому особенно интересных для исследователя. Оказывается, докладчик не один год работал в этом направлении – систематизировал, описывал, соотносил. Я потом узнал, как его звали. Профессор Скворлыгин. И был он в первую очередь палеопатологом, одним из ведущих специалистов по болезням доисторических животных и первобытных людей; а кроме того
