Я присоединилась к общему хору «да», надеясь, что и в самом деле поняла.
Мать-настоятельница принялась называть имена и фамилии, и первые девочки шагнули вперёд, как солдатики из песочного теста. Вот и хорошо, по крайней мере, последую их примеру.
Я вся превратилась в слух, но чем больше старалась, тем меньше понимала хоть что-то. Очевидно, усиленное внимание приводит к тому же результату, что и чрезмерная рассеянность. Когда я напрягла все остальные свои чувства, то разобрала только, что Мать-настоятельница произносит имена Викторий, Марий, Камилл и Беатриче.
Меня никто не назвал. Я и оставшиеся двадцать четыре девочки переглянулась, дабы набраться храбрости, и подошли к сестре Бенедетте.
Я осталась довольна, что оказалась в классе «Б». У нас имелось небольшое преимущество перед классом «А». Они не знали наших имён, и если бы захотели узнать, пришлось бы спросить. Мы же в этом не нуждались.
У меня сразу же, ещё в вестибюле Колледжа, сложилось впечатление, будто смысл игры в том, чтобы знать больше других. И мы, из класса «Б», уже знали на целых двадцать четыре имени больше.
Чтобы понять, сколь ничтожно это преимущество, а точнее, что оно ровным счётом ничего не стоит, понадобилось добрых пять лет. Ни одна из девочек класса «А» никогда не заговорит с девочкой из класса «Б», и наоборот.
Вслед за сестрой Бенедеттой мы поднялись по лестнице, выбрав себе пару по росту, как она попросила. Держать за руку человека одинакового с тобой роста оказалось удивительно приятно — немного тревожно, но в то же время неожиданно легко и свободно. Одно дело, когда тебя держат за руку, опущенную вдоль тела, и совсем другое, когда её всё время тянут вверх.
— Меня зовут Ноэми, — очень тихо шепнула, прикрыв рукой рот, моя спутница в этой процессии.
— А меня — Леда.
На последней ступеньке лестницы Колледжа Верующих, благодаря нашему почти одинаковому росту, я крепче сжала руку той, кто станет моей лучшей в жизни подругой.
Всё так же благодаря нашему росту — метр и десять сантиметров — мы оказались с ней за одной партой в первом ряду.
Я никогда не встречалась прежде с ровесницами, и оказалось, наш одинаковый возраст имеет значение — я похожа на них. А что он, тем не менее, никак не гарантирует хотя бы отдалённого сходства, я начала понимать очень скоро.
И только я начала радоваться, что школа такая замечательная, как мир, что называется, рухнул на меня. Нет, не сразу, а мучительно медленно, но неумолимо, как всё, что может себе позволить происходить без всякой спешки.
Началось всё с утренней молитвы.
Усадив самых высоких девочек в последний ряд, сестра Бенедетта заняла место за кафедрой и сказала:
— Хорошо, девочки, а теперь, прежде чем начнём урок, поблагодарим все вместе Господа. Отче наш, Иже еси на небесех!..
Вокруг меня зазвучал хор, к которому присоединилась и Ноэми.
— …да святится имя Твое, да приидет царствие Твое, да будет воля Твоя…
Я обернулась и посмотрела назад. Так и думала. Все остальные знали, что следует говорить, и произносили слова так же уверенно, как я повторяла синьору Паоло названия чудовищных созданий в оранжерее.
— …яко на небеси и на земли…
И хотя я ещё понятия не имела о том, что такое демократия, всё же быстро сообразила, что одна против двадцати четырёх проиграю. Это был не лучший способ усидеть на стуле маленького кукольного парламента. Но что я могла сделать?
— … хлеб наш насущный даждь нам днесь…
Я могла лишь открывать рот и подхватывать окончания услышанных слов.
— … остави … нам … олги … ша … яко… же … мы … вляем … жником нашим…
Слов я знала очень много, мои родители всегда употребляли самые разные слова, даже когда повторяли одно и то же. Моя интуиция помогала мне разгадывать простенькие кроссворды, но не годилась для первой парты.
Сестра Бенедетта, старательно скандируя слоги, и особенно те, которых мне не хватало, поднялась и подошла ко мне.
— … и-не-вве-ди-нас-во-и-ску-ше-ни-е-но-из-ба-ви-нас-от-лу-ка-ва-го….
Она положила руки на мою парту, наклонилась и уставилась на меня, открыв рот, словно собиралась проглотить.
— А-минь!
Воцарилась тишина, и я вздохнула.
— Стесняемся, значит, юная синьорина? — поинтересовалась сестра Бенедетта.
В этот момент я не в силах была произнести ни «да» ни «нет». Я просто не представляла, что нужно ответить. Наверное, Мария привезла меня не в ту школу, куда надо.
— Так что же, юная синьорина?
— Я… синьора…
— Синьора?
— …
— Синьооооора?
— Я ошиблась?
— Как тебя зовут, юная синьорина?
Наверное, мне тоже следовало назвать её «юной синьориной». Но не хотелось обижать, и я произнесла «синьора» только из вежливости.
— Леда.
— Хорошо, Леда, после перемены одна прочитаешь «Отче наш».
В классе послышалось лёгкое гудение. Видимо, такое требование — выступить соло — означает что-то очень нехорошее. Конечно, здесь не театр и уж, конечно, не то, что дома, где я всегда могла показать, как хорошо научилась чему-то, а потом мне говорили: «Молодец, Леда, в следующий раз сделаешь это сама» — и угощали чем-нибудь очень вкусным.
Нет, у меня сложилось чёткое представление, что в школе сольное выступление имеет совершенно противоположный смысл.
Сестра Бенедетта не разозлилась, и я, хотя так и не смогла никогда полюбить её, осталась ей благодарна за это. Она легко, но ощутимо ущипнула меня за щёку и улыбнулась.
— А теперь сделаем перекличку.
Я облегчённо вздохнула. Со временем я, конечно, поняла бы, что это неуместно.
Сестра Бенедетта начала вызывать по именам. Услышав своё имя, девочка вставала — её голова, словно гриб, поднималась над другими — и произносила: «Здесь».
Мария оказалась совершенно права. Любопытство — что женщина… Как только называлось новое имя, все сразу же оборачивались посмотреть на ту, которая отвечала. Никто не мог удержаться от любопытства. Всем нам хотелось знать, как она выглядит и что собой представляет. Поэтому вполне логично, что все повернулись и ко мне, когда сестра Бенедетта назвала моё имя. Я ожидала этого. В алфавитном списке я стояла последней, и это лишь увеличило внимание ко мне, что оказалось неожиданностью.
— Леда Ротко.
Я встала и сказала «Здесь», и класс тотчас отозвался эхом: «Ах!» и «Ох!», чего другим не досталось. Хотя это и показалось мне невероятным, но логика всё же подсказывала, что даже имя моё здесь выглядит неуместным.
Мне было весьма не по себе, но должна признать: я даже отдалённо представить себе не могла, что же такого страшного я способна совершить. Если в жёлтой гостиной я опасалась, что мой едва включившийся в работу разум вот-вот атрофируется, то всё же не сомневалась: пока тело моё недвижно, голова готовится к олимпиадам.
— Тише, девочки…
Воцарилась тишина.
Сестра Бенедетта оказалась лучше Графини. Она предусмотрела будущее и дала все необходимые ответы, чтобы мои одноклассницы посмотрели на меня спокойно.
— Вам следует знать, что папа Леды приехал из России. Поэтому у Леды такая странная фамилия. Папа Леды — скульптор. Когда немного подрастёте, попросим маэстро Ротко показать свои работы… Что скажете, дети?
— Дааааааа.
Странная? А почему моя фамилия должна быть странной? И потом, с чего она взяла, что можно попросить моего отца впустить двадцать четыре незнакомых человека в его мастерскую, если он никогда не пускает туда чужих людей, тем более детей?
Но самое главное, почему остальным девочкам достаточно было произнести «Здесь», и на том всё кончалось, а по моему поводу потребовались такие объяснения? Я ещё ничего такого не сделала, а уже понадобилось столько оправданий.
Утро прошло гладко до самой перемены, и я расслабилась. В течение двух часов сестра Бенедетта требовала от каждой из нас, чтобы мы представлялись и рассказывали о своей семье. Всё в том же алфавитном порядке.
Поскольку в списке я последняя, то смогла услышать рассказы всех одноклассниц и успокоиться — со мной всё хорошо. Рассказав о своей семье, я ничем не буду отличаться от них. Мама, папа, два брата, домработница, собака, дом, сад. Не считая некоторых различий в числе или качестве обслуживающего персонала, братьев и животных, все мы жили примерно в одинаковых условиях.
Я отлично вписывалась в норму. Мне и в голову не приходило, что это удивительное ощущение сопричастности к школьному сообществу необычайно шатко, хуже того — необоснованно.
Впечатление это сложилось лишь потому, что, едва я закончила свой рассказ, прозвенел звонок и никто из девочек не успел задать мне вопросов или прокомментировать мои ответы.
Сестра Бенедетта сказала, что началась перемена, и я, успокоившись, даже почувствовала себя в силах раздавать советы:
