- А теперь отгадайте, что у меня в сумке, - сказала она и водрузила свою старомодную сумку на стол.
Коробку, которую она достала, я узнала сразу, она осталась такой же, как и во времена моего детства, - с черно-белой кошечкой на желтом фоне.
Она торжественно ее открыла и предложила мне угощаться.
Я церемонно отказалась.
- Берите же, берите, - настаивала она, - у меня больше никого нет, кто грешил бы со мной за компанию.
- А профессор? - ехидно бросила я.
Она решительно покачала головой.
- Никогда, - сказала она, - он ненавидит шоколад.
- Мне вспомнилось, как в детстве бабушка иногда приносила мне шоколадное яблоко, это было нечто необыкновенное...
- О да, - воскликнула она возбужденно, - о да, <Яблоко Телля>!
- Верно, - подтвердила я, - именно так это называлось. В таких квадратных коробках...
- Белых, - подхватила она, - с изображением яблока. Оно еще было обернуто...
- Золотисто-красной фольгой...
- Точно, - воскликнула она, - точно!
- И самый прекрасный момент наступал, когда его распаковывали и яблоко распадалось на отдельные шоколадные пластинки...
- О да, - восторгалась она, - само совершенство!
- Да, - сказала я с улыбкой, - оно было так совершенно.
- Так совершенно, - подхватила она, - так невероятно совершенно.
Мы молча смотрели друг на друга и улыбались. Легкий налет безумия исчез с ее лица, в тусклом свете зимнего дня оно казалось теперь мягким и почти красивым.
- Такое чувство, будто все это было ужасно давно, правда?
- Нет, - ответила я, - гораздо страшнее чувство, что это было буквально вчера.
- Мы уже совсем старые перечницы, - засмеялась она.
<Ты-то да, - подумала я, - но не я>.
Она глубоко вздохнула.
- Прошу вас пообедать со мной, я угощаю, - сказала она и слегка покраснела.
- Не могу, - ответила я, - мне очень жаль.
Я не сказала, что ожидаю мужчину, не желая причинять ей боль.
- О, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста! - Она сложила руки, как маленький ребенок. - У меня целых два часа до этого ужасного визита к врачу, - добавила она, будто я спрашивала, располагает ли она временем.
- Я действительно не могу, - пробормотала я, но она уже возбужденно подзывала официантку и просила принести меню. Я украдкой спрятала исписанное мной и скомканное меню в сумку, но тут же испуганно извлекла его обратно - мое признание вины!
- По-моему, вы слегка нервничаете, - заметила она, - что ж, неудивительно, если вы живете в городе. Я бы никогда не смогла здесь жить, никогда.
Она склонилась над меню и стала громко и отчетливо перечислять все блюда, как если бы я была неграмотна и к тому же глуховата:
- Моцарелла с помидорами и базиликом, оладьи зерновые со шпинатом, тальятелле с трюфелями... Трюфеля, - повторила она, и в ее взгляде появилось мечтательное выражение. - В трюфелях содержится вдвое больше андростенола, чем во взрослом кабане. Андростенол близок по составу к мужскому половому гормону, есть основания предполагать, что именно потому мы так высоко ценим трюфеля.
- Вот как? - откликнулась я.
- Да, - продолжала она совершенно серьезно, не обращая никакого внимания на мой иронический взгляд. - Эксперименты показали, что если в помещении распылить немного андростенола, то присутствующие там мужчины будут казаться женщинам намного привлекательнее.
- Эксперимент вашего профессора?
Она кивнула, и на ее лице вдруг появилось выражение подавленности. Ее глаза померкли, она опустила голову.
- Мне не пришлось в нем участвовать, профессор счел, что я для этого не гожусь... - Она коротко рассмеялась. - Так оно и есть, - сказала она, - я сама могу подтвердить: мужчины меня не интересуют.
- Но ведь ваш профессор вам очень нравится, правда? - спросила я с редким для меня садистским наслаждением.
Она с минуту помолчала, потом выпрямилась, сдула волосы со лба, холодно глянула на меня и сказала:
- Об этом я не хочу говорить.
- Ох, извините, я не хотела показаться неделикатной.
- Все в порядке, - ответила она и снова склонилась над меню. - Форель по-мельничьи, - читала она, - кролик в соусе из красного вина. - Она вновь остановилась. - Чем, по-вашему, отличается охотник от добычи? - спросила она своим тоном учительницы.
- У одного есть ружье, у другого - нет.
- В животном мире? - с укором сказала она. - Попытайтесь еще раз.
- У охотника пасть больше.
- Неправильно. - Она торжествующе оглядела меня. - У охотника глаза всегда спереди во лбу, а у добычи - по бокам на голове. Почему? Потому что охотник смотрит вдаль и вперед, стремясь выследить добычу, а добыче нужен другой угол зрения, чтобы знать, кто ее сзади подстерегает. Все мы охотники, - она вздохнула, став скорее похожей на робкую лань, - каждый человек другому соперник. Кто охоты избегает, считая это проявлением низменного инстинкта, тот будет оттеснен... так уж сложилось.
Она умолкла. Ее глаза увлажнились. Она мужественно улыбнулась, затем снова водрузила свою сумку на стол, я уже приготовилась увидеть еще одну коробку <Кошачьих язычков>, но она достала пластиковый пакет с названием парфюмерного магазина и принялась выкладывать из него две новые губные помады, баночку тона для лица, пудреницу и маленький флакон духов.
- Когда у меня подавленное настроение, я покупаю косметику, - сообщила она, - это в тысячу раз более действенно, чем все врачи, вместе взятые. Я же не сумасшедшая. Нервы слегка шалят, вот и все.
- Конечно, - заметила я. Мне вдруг стало так ее жаль, что я была готова ее обнять.
- И не так уж мы стары, - сказала она и отвинтила колпачок огненно-красной помады, - сорок один - разве это возраст, ведь правда?
Я ужаснулась. Она была на год моложе меня!
Медленно и осторожно она стала красить губы. Помада придала ее облику оттенок нелепости и какой-то безнадежности.
Подошла официантка, в ее взгляде я прочитала с ужасающей отчетливостью, кем мы для нее были - двумя старыми девами, которым уже не поможет никакая на свете помада.
- Итак? Вы уже выбрали? - пренебрежительно спросила она.
- Трюфеля, - ответила моя подружка, ибо к этому моменту она уже явно считала себя таковой. - Для меня много трюфелей.
Я намеревалась, помня о своей диете, заказать моцареллу с помидорами, как вдруг моя визави гордо заявила:
- Сегодня мы кутим!
Я поймала на себе сочувственный взгляд официантки.
- Мне то же самое, - громко сказала я. - Тальятелле с трюфелями! И два бокала шампанского.
Официантка сухо кивнула, повернулась на каблуке и направилась в сторону кухни. Мы молча взирали на ее упругую попку и безупречные ноги.
- Мне всегда было жаль свиней, которых кормят трюфелями, - сообщила женщина. Обычно это самки, которые только потому ищут в земле трюфеля, что из-за запаха андростенола им кажется, будто это кабан. И вот они роются и копаются в земле, уверенные, что вскоре перед ними предстанет прекрасный и сильный самец, а потом находят старый, невзрачный гриб. Вновь и вновь... Так недолго и с ума сойти от тоски и разочарования...
Она улыбнулась своим огненно-красным ртом. Только сейчас, возможно из-за помады, мне бросились в глаза мелкие вертикальные морщинки по краям ее губ. Краска уже начала растекаться, образуя бахрому и превращаясь в уродливое красное пятно на ее бледном лице.
- Грустно, правда? - добавила она.
Я кивнула.
В дверях показался энергичный молодой человек с лучистыми глазами и сияющей улыбкой. Я не сразу его узнала.
Он направился к нашему столу, наклонился ко мне и поцеловал в губы. На женщину, сидевшую напротив меня, он не обратил никакого внимания.
Улыбаясь, он достал из кармана ключ, гостиничный ключ с огромным золотым брелком. Номер семнадцать.
- Я не смогу, - прошептала я. - Я, наверное, не смогу.
- Но почему? - спросил он.
Кто вы?
В свой двадцать пятый день рождения я нашла женщину. Не доезжая до поворота с автострады на Ландсберг-Восток, я остановилась на пустой стоянке, чтобы пописать, и увидела ее, уже выходя из кустов. Ссутулившись, сидела она в инвалидном кресле; несмотря на жару, на ней было тяжелое темное пальто, темно-красная бархатная шляпа, лица я не могла рассмотреть. По ее руке ползла муха. Мимо нас с грохотом проносились автомобили. Пахло гнилыми бананами и бензином. И вокруг ни единой живой души.
Я смотрела, как муха ползла по старческой, морщинистой руке. Мне еще ни разу не доводилось видеть покойника. Я испытывала страх перед ними, перед их запахом.
Два года тому назад я побывала в патолого-анатомическом отделении университетской клиники, в помещении, где вскрывают трупы. Трупа на этот раз не было, там снималась сцена для телевизионного боевика, - я была руководителем съемок, а роль нашего трупа исполнял без умолку болтавший актер. Сверкающая сталь, красные резиновые перчатки, висевшие на стене, пилы, которыми вскрывают черепа, сосуд для стока крови, весы для органов - всего этого мне вполне хватало, но что меня ужаснуло по-настоящему, так это запах. Запах, замаскированный формалином. Его ничем нельзя было заглушить. Разнообразные духи женщин из нашей группы и едкая вонь режиссерских сигар делали тот запах еще более явственным. Подобно ядовитому газу проникал он сквозь одежду, сквозь кожу - в мое сердце. Казалось, что вся жизнь, которая мне еще предстоит, съеживается, превращаясь в крохотную точку, подобную мушиному следу на оконном стекле, и как я ни заставляла себя его забыть, запах снова ударял мне в нос. На обед нам привезли прямо под двери морга шницели по-венски с картофельным салатом на картонных тарелках. Пораженная, я наблюдала, как все с аппетитом ели, даже гример, который за пять минут до этого изучал труп задушенного человека, чтобы потом достоверно воспроизвести на нашем актере следы удушения. Казалось, все они лишены обоняния и не чувствуют того, что чувствую я. Вечером, вернувшись домой, я тесно прижалась к телу моего друга Криса, и от него стало пахнуть так же. Ночью запах разбудил меня - от моей собственной плоти, от каждой частицы моего тела воняло смертью и разложением.
