Ознакомительная версия.
ВЕРА. Раньше в Хабаровск ездила. Теперь в Иркутск… Ничего заработки хорошие… Только все равно — проклятая наша профессия. Из-за чего, спросишь? Из-за кобелей. Ох, кобелиная эта порода мужики. Вот он перед третьим звонком жену на перроне вылизывает, а вот зашел в вагон, и он уже как огурчик — лезет в служебное купе «за добавочкой чаечка»! Да еще дверь изнутри закроет, чтоб никто не мешал, а там у нас и так развернуться негде, так что пока ему замком по морде не врежешь, он не отстанет… Да… А у них, у кобелей этих командированных, особой популярностью пользуются проводницы, да еще официантки, а знаешь почему? Так нас же раз в три месяца проверяют. Ага… Так что вероятность заразиться меньше раза в два… Ух, как я их ненавижу! У них ведь какая психология — раз ты проводница, так ты баба общественного пользования.
ЛЮБА. Все равно… Поездить, страну повидать… Я бы поездила.
ВЕРА (загораясь). А что? Хочешь, устрою? Серьезно! Я тебе серьезно говорю!
ЛЮБА. Нет, что вы, у меня Санька… Я его на соседку сейчас оставила… Душа не на месте…
ВЕРА. Да… Как он учится?
ЛЮБА. По-всякому. К математике способности…
ВЕРА. Математика — это главное…
Молчат. Каждая думает о своем…
Наконец, Вера встает и начинает убирать со стола.
Я тебе на тахте постелю, а сама на раскладухе.
ЛЮБА. Что вы, я привыкла на раскладушке. Я и дома на раскладушке сплю.
ВЕРА. Вот дома и спи. А здесь я хозяйка. Тебе выспаться надо. (Стелет Любе на тахте, ставит раскладушку.) Ложись и спи. Будильник я накручу…
Смотрит на Любу, которая долгим, странным взглядом глядит в темное окно.
Тебе снотворное дать?.. Люба!
ЛЮБА (очнувшись). А? Нет, не надо… Я не усну все равно, только голова будет тяжелая… Вера, а у вас родные есть кто-нибудь?
ВЕРА. Сестра в Нижневартовске… (Уносит поднос на кухню, говорит оттуда.)
Люба раздевается, ложится.
Приезжает в командировки… Мы уж отвыкли друг от друга, очень разные… Иногда приедет, сидим-сидим, а говорить не о чем. Она там главный инженер завода, большой человек. У нее и переживания большие, государственные. Стану я ей о своих маленьких бедах плакаться!
Заходит в комнату. Люба уже лежит на тахте, заложив руки за голову. Смотрит в потолок. Вера садится к ней, на краешек тахты, и глядит все тем же долгим сострадательным взглядом…
Худо тебе? (Люба отворачивается.) Худо… Что-то мы с тобой все вокруг да около… (горячо) Ну вот скажи ты, умная, красивая баба, ты ж книг сколько начиталась — ты что ж, его сразу не разглядела, а?! Его сразу как на ладони видно! Он как начнет эту лапшу на уши вешать, эти стихи декламировать — тут все наружу и прет!
ЛЮБА. Нет. Он очень артистичный, легкий, он талантливый.
ВЕРА. Его ни на одной работе не держат — талантливый!
ЛЮБА. Это разные вещи, Вера… Просто он не реализовал свои возможности, но заложено в нем много… Он вообще не своим дело в жизни занят. Понимаете? Произошла осечка в судьбе… Поэтому неудовлетворен, мечется, нажил к тридцати пяти годам кучу комплексов…
ВЕРА. Балалайка он, Любушка, ба-ла-лайка! Натура такая, чертовая!
ЛЮБА. Вера, даже странно, что вы…
ВЕРА. Что-что странно? Странно, что именно я это говорю? О своем мужике? Эх, Любовь ты, Любовь… Да я одиночества боюсь хуже смерти! Уже и осточертеет все, уже выть от его штучек хочется, а как представлю, что всю жизнь здесь, вот, одной куковать!..
(Пауза.)
Слушай, не езжай завтра, а? Ты ж все равно хотела неделю здесь пробыть… Мы бы с тобой в Архангельское съездили, в Загорск… Давай, когда ты еще в Москву выберешься!
ЛЮБА. Нет… Поеду…
ВЕРА (горячо). В Кремль бы пошли, в Большом театре у меня кассирша знакомая. Ну, чего ты несешься в этот Краснодар, к черту на рога?
ЛЮБА. Нет… Спасибо, Вера, нет… Тяжело мне… Поеду…
ВЕРА (медленно). Ну да, там твой дом, твой сын… (Вдруг закрывает лицо ладонями, плачет.)
ЛЮБА. Вера, что вы! Не надо… Пожалуйста, не надо…
ВЕРА. Был бы у меня ребенок… Такого пинка под зад этому артисту дала! Летел бы, не оглядываясь!
Звонок в дверь.
Здрасьте! Это еще кто на ночь глядя?
Идет открывать. Прихожая видна со стороны зрительного зала. Люба же слышит только голоса. Вера открывает дверь. На пороге — Вадя, пьяненький, с цветочком.
ВАДЯ (поет красивым баритоном). «Не грусти, не печалуйся, о, моя Ве-ера, есть на свете еще у тебя должники!» (Падает на колено прямо на пороге.) В последний раз — прости, прости! Не осуждай меня без нужды!
ВЕРА. Господи, ты хоть слово по-человечески можешь сказать? (Замечая, что Вадя намерен войти.) Минуточку! Я тебя приглашала?
ВАДЯ. Вера, не заставляй меня страдать! Из-за какого-то мимолетного взлета фантазии…
ВЕРА. Пошел вон!
ВАДЯ. Веруня, ты грубишь… Ты что, меня в дом не пускаешь?
ВЕРА. Не пускаю.
ВАДЯ (обескуражено, и даже слегка протрезвев). Вера… Ты… Ты что — в дом меня не пустишь?!
ВЕРА. Не пущу… У меня человек… спит.
ВАДЯ. Чего-чего?! (В потрясении.) Какой… человек?!
ВЕРА. Хороший… Настоящий… Настоящий мужик, не то, что ты!
ВАДЯ (убито). Вера… ты… с ума сошла! Ты пожалеешь об этом…
ВЕРА. Давай, давай, проваливай. Деньги у тебя есть на такси.
ВАДЯ (тенором). Не смей со мной говорить о деньгах!
ВЕРА. Ах, вот как! Значит, есть. Ну, будь здоров! (Захлопывает дверь и несколько секунд стоит так, в прихожей, прислонившись лбом к косяку.)
Заходит в комнату, снимает халат и укладывается на раскладушке.
Люба молчит.
ВЕРА. Поддал как следует… Завтра будет маяться, тошнить…
ЛЮБА. Зачем вы его так?
ВЕРА. Ничего, ему полезно мозги прочистить. Никуда не денется.
ЛЮБА. Но ведь он… переживать будет…
ВЕРА. Обязательно будет, потому что кот Люцифер пропал… Давай спать, Люб… Нам с тобой завтра рано вставать.
Гасит свет. Тишина…
Ночь. В. кухне включен свет и горит рефлектор. По кухне нервно ходит Люба Страшненькая. Она очень напряжена и ждет. Когда в темноте за окном раздается страдающий вопль: «Люцик-Люцик-Люцик», она судорожно оглаживается, замирает. Дверь открывается, входит Вадя.
ВАДЯ. (С полупьяну вглядываясь в Любу Страшненькую.) Любочка?! Прости, дитя, мне показалось, что я проводил тебя… Неужели я так упился… Я сейчас… провожу тебя, детка…
ЛЮБА СТРАШНЕНЬКАЯ (сильно волнуясь). Вадя, я вернулась, извини… Я воспользовалась своим ключом и вошла…
ВАДЯ (не понимая). Да? Это замечательно.
ЛЮБА СТРАШНЕНЬКАЯ (решительно). Вадя, я поняла сегодня, что нужна тебе. Ты так одинок! Так одинок! Я представила, что ты один здесь… И некому… и никто… И я пришла…
ВАДЯ. Ну, Любочка, очень мило… (Обнимает ее за талию.)
ЛЮБА СТРАШНЕНЬКАЯ. Ты ведь нуждаешься во мне, Вадя? Знаешь, я вижу высокий смысл в том, что ЭТО произойдет здесь, именно здесь, где прошло мое детство… Скажи, ты нуждаешься во мне?
ВАДЯ. Я очень нуждаюсь, дитя мое… (длительный поцелуй).
В этот момент с улицы в форточку прыгает жирный черный кот и сварливым мяуканьем объявляет о своем появлении. Раздается индейский вопль Вади «Лю-у-у-ци-и-ик!!!», Любочку Страшненькую как бы отбрасывает от Вади взрывной волной, и в следующий миг она видит такую сцену: Вадя с котом в объятиях прыгает по кухне, захлебываясь от восторга и любви. Выражение Вадиного лица не поддается описанию. Кажется, оно фосфорецирует от счастья.
ВАДЯ. Лю-у-у-у!!! Ах ты, негодяй!! Ты мое счастье, Люцик!! Ты мое сокровище!! Ты дурак, Люцик, дурак, а? Где ты был, моя радость, сволочь окаянная!!! Гулена несчастный, гулена, не стыдно тебе, а?! Люци-и-ик!!! Котяра моя любимая!! Ушел, да, бросил меня, бросил?! Оставил совсем одиноким, да, совсем одиноким?!
и т. д., в таком роде с непередаваемой любовью и нежностью…
Несколько минут Люба Страшненькая смотрит на эту сцену, в которой ей открываются бездны любви, не виданные ею.
Ну, расскажи, где ты был, где ты шлялся, дурак мой любимый?! Где ты скрывался от меня, не стыдно тебе, а?! Люцона! Люценда! Счастье мое, гадина черная! Ну, что трешься, что орешь? Жрать хочешь, а? Разбойник, бандюга, пиратская рожа, сейчас молочка дам и мяса из борща… На, чудище, урод любимый. Жри, донжуан проклятый, внеурочный, ободранный!
Несколько минут Люба Страшненькая еще стоит в уголке, у двери, забытая Вадей, грустная, осознает ситуацию… Потом, понимая, что ее чувству здесь нет места, тихо поднимается по ступенькам и так же тихо выходит, притворив за собою дверь.
Ознакомительная версия.
