— Ты что это сегодня?
Обычно девочка не торопилась и с удовольствием наблюдала за работой медника. Иногда он даже позволял ей раздувать огонь. Сейида трудилась над мехами, и это нравилось ей ничуть не меньше, чем прыгать через веревочку или играть в классы. Но нынче ей предстояли занятия куда интереснее.
— Сегодня же праздник, дядя Али!
— Ну и что? День только начинается.
— Умм Аббас[3] просила помочь. Она хочет пораньше раздать милостыню. Вот я и спешу.
— Тебе-то, наверное, достанутся две лепешки?
— Наверное.
— И мясцо? — заговорщически прошептал Али.
— Конечно!
— Удели Аллах и нам от щедрот своих! — пробормотал лудильщик.
— Я съем только бобы, дядя Али.
— Тогда уж оставь мне лепешки и мясо. Только смотри, припрячь как следует.
Сейида ринулась вверх по лестнице и наткнулась на спускавшегося отца. Снизу он показался ей просто великаном. Особенно после рассказа медника о его былых подвигах. Да, она ведь хотела попросить у него пиастр. Целый пиастр, не меньше, — иначе какой же праздник. Надо обязательно побывать в цирке, отведать жареной печенки, полакомиться орехами, да мало ли что еще.
Девочка подняла глаза на отца. Тот ласково улыбнулся.
— Папа! Мне нужен…
— Смелее, смелее!
— Мне нужен пиастр. Ведь сегодня праздник и…
Отец, не дослушав, вытащил кошелек и протянул ей большую монету.
— Возьми, два пиастра, Сейида, — и тихо добавил: — Только матери ничего не говори.
— Хорошо, папа.
Поймав благодарный взгляд дочери, Габер подхватил ее на руки и крепко прижал к груди. Она тоже обняла его и поцеловала в бороду. Растроганный отец пробормотал:
— И не вздумай оставлять ни миллима!
— Сейида! — Это звала мачеха.
— Бегу, мама! — И на ходу крикнула отцу: — Я скоро приду в типографию!
Мачеха с грозным видом поджидала ее в дверях спальни.
— Ты что там делала?
— Я только отдала посуду меднику…
— И целую вечность пропадала?
— Я посмотрела, как он разводит огонь, и потом…
— Тысячу раз я тебе говорила — нечего липнуть к мужчинам, змея!
И Даляль вцепилась в волосы падчерицы, сопровождая эту «процедуру» отборной бранью. В таких случаях она не разбиралась, кто перед ней находится — взрослая женщина или ребенок. Ей казалось, что с самого рождения всеми людьми управляют одни и те же низменные желания…
Прежде чем идти в типографию с обедом для отца, Сейида должна была убрать квартиру. В будни она могла растягивать уборку хоть до полудня: к этому времени Даляль уже не бывало дома. Но сегодня Сейида спешила. Плеснула воду на пол, наскоро протерла и вытянулась перед мачехой, все еще занимавшейся утренним туалетом.
— Так я пойду к Умм Аббас, мама? — заискивающе произнесла падчерица.
— Что это тебе не терпится?
— Просто дел много, и она просила прийти пораньше…
— А мясо у них будут раздавать?
Сейида точно не знала, но одно было ясно — Даляль не станет ее удерживать, если есть возможность раздобыть что-нибудь задаром. Поэтому она без колебаний сказала:
— Ага, я слышала, как Умм Аббас говорила хаджи[4] Бараи: «Смотри не опоздай, приди хотя бы к концу, когда мы уже раздадим лепешки и бобы и останется только разделить мясо среди самых нужных людей».
Сейида не сомневалась, что для владельца типографии семья переплетчика Габера входила в это число. Глядя на падчерицу сквозь распущенные космы, мачеха предостерегающе изрекла:
— Смотри, сразу же возвращайся домой!
— А как же праздничное гулянье? — со страхом спросила девочка.
— Сначала принеси мясо, а потом катись ко всем чертям!
Гремя деревянными подметками, Сейида быстро побежала по лестнице. Достигнув первой площадки, она не смогла отказать себе в удовольствии съехать вниз по перилам. Шлепанцы мигом перекочевали в руки, и она с разгона вылетела во двор.
У Али уже все было готово для лужения посуды. Он вынимал из горна кастрюли и подносы, собираясь приступить к самой веселой части работы, которую Сейида окрестила про себя «пляской». Даже сейчас она не смогла пропустить случай и принялась растирать ногами состав, приготовленный для лужения. Это занятие доставляло ей немалое удовольствие. Еще бы — так редко удается поплясать, не боясь окрика.
— Хватит, дочка, надо работать дальше, — остановил ее Али.
— Простите, дядя Али, но я не могу остаться с вами — у меня сегодня много дел.
— Не забудь, что ты мне обещала, — напомнил лудильщик.
Выйдя со двора, Сейида сняла шлепанцы, чтоб не мешали, и, взяв их в руки, побежала к улице эль-Халидж, в этот час еще не запруженной толпами народа. Мечеть была окружена палатками, балаганами, тележками уличных торговцев… Со всех сторон неслись манящие ароматы. Правда, лотков со сладостями и орехами пока еще не было, лишь продавец гаввафы[5] пришел пораньше, чтобы занять удобное место.
Может, купить? Нет, не стоит! Мало ли что еще встретится! Гаввафа, кстати, растет возле дома шейха эль-Асьюти. А перед окнами аш-Шеннави — пальма. Финики уже почти созрели. Только все это не по пути. Пришлось бы потратить слишком много драгоценного времени. И Сейида решила: идти прямо к Бараи, где наверняка дадут бобов, а может быть, и мяса. Ну а если мяса не будет? Что скажет она мачехе? Ничего, как-нибудь обойдется. Принести хотя бы бобов и лепешек.
Площадь на глазах оживала, наполнялась тележками зеленщиков, криками торговцев, гомоном толпы. То и дело раздавался отчаянный грохот трамвая и скрежет колес — здесь трамвайная линия круто поворачивала к бойне.
Сейиде вспомнился разговор с медником. Где-то в этих краях жила Даляль, к матери которой Али начал ходить после того, как полицейские накрыли их возле бойни. Почему они прятались в яме? Разве они занимались чем-то недозволенным? А отец? Так уж необходимо было ему после смерти матери Сейиды жениться на Даляль? И отчего отец с Даляль запираются в спальне, словно боятся кого-то? Чувствует она, что все это как-то связано. Но очень все это запутано. Да что ей ломать голову над этим?
Еще один поворот — и она перед вывеской «Типография и переплетная мастерская Бараи», протянутой через всю ширину улицы эс-Садд. Сейида надела шлепанцы.
Дверь в типографию распахнута настежь. Возле нее — скамейка для отдыха. В глубине виднеется деревянная касса со шрифтом, рядом — наборный стол. Тут же стоит резательная машина с огромным ножом; Сейиде строго-настрого было наказано держаться подальше от него, а то не ровен час пальцы отрежет, как случилось с мастеровым Атрисом. На полу валяются кучи обрезков бумаги. А вот насчет них не существовало запретов — играй, сколько хочешь. На скамейке сидит старый добряк Бараи. Сейида поздоровалась.
— Доброе утро, дочка! — отозвался он. — Ты что так рано?
— Пришла помочь вашей хозяйке.
— Спасибо, ты добрая девочка. Моя старуха наверху, поднимайся.
Бараи жили тут же, на втором этаже. Попасть к ним можно было или прямо с улицы, или через типографию. Сейида двинулась было с места, но хозяин вновь окликнул ее. Он вытащил кошелек и протянул монету.
— Возьми, дочка, купи что-нибудь на праздник.
Девочка вспыхнула от радости. Еще один пиастр!
Поистине счастливый сегодня день! Таким богатством надо распорядиться с умом. Целых три пиастра! Первым делом нужно сходить в цирк, потом… Да что загадывать — там будет видно. А сейчас наверх, к Умм Аббас, затем домой, к мачехе, а потом уж она не спеша обдумает, что делать до вечера.
Сейида поднялась по лестнице. Госпожа Бараи сидела на ковре перед корзинами с лепешками. Рядом с ней стоял ее сын Аббас и канючил:
— Вот всегда так: просишь тебя, просишь, и все без толку. И что ты за человек?!
— Доброе утро, тетушка! — перебила его Сейида.
— Заходи, заходи, милая!
— Пришла помочь.
— Вот и хорошо: значит, без меня обойдетесь, — обрадовался Аббас. — Гони пять пиастров, и я пойду.
— Куда это?
— Сказал же, в «Националь».
— На кино тебе и двух пиастров хватит.
— Не жадничай, старушка!
И тут Аббас совершенно неожиданно выхватил у матери кошелек и запустил в него руку. Взяв пять пиастров, наследник Бараи бросился к лестнице. Но мать успела удержать его за подол галабеи.
— Не торопись, голову сломаешь!
— Пусти, мать!
— Погоди, сейчас соберемся, и пойдешь с нами к мечети.
— Сейида все сделает. Так ведь? — Он вопросительно взглянул на девочку.
— Как скажешь, господин Аббас!
— Ну, я пошел.
Мать тяжело вздохнула. Проходя мимо Сейиды, парень приостановился, пристально на нее посмотрел и неожиданно ущипнул за грудь. Она вскрикнула от боли.
— Ишь ты, какая нежная! Скоро груди нальются и будут как яблочки! — причмокнул Аббас и вновь ущипнул девочку.
