— Да-да, именно в гробу, где к нему, надо полагать, скоро присоединится так называемая героиня этого омерзительного романа, — добавил мистер Тэйт.
Джефри поправил сбившийся локон.
— Помнится, папу кремировали, так что затруднительно ему будет ворочаться, а ей — присоединяться, — небрежно заметил он. Мистер Уилберфорс и мистер Тэйт стали торжественны, а Джефри вернул на лицо дружелюбную улыбку. — Итак, насколько я понял, ваши возражения сводятся к тому, что в романе описана любовная связь семнадцатилетнего юноши и восьмидесятилетней женщины?
— Да, — сказал мистер Уилберфорс громче обычного. — Хотя как тут можно говорить о ЛЮБОВНОЙ связи?..
— Ну, сексуальные отношения. Что спорить о словах?
— Нет-нет, не в словах дело, — сказал мистер Тэйт. — И даже не в отношениях. Это бы все еще ничего. Где об отношениях, там пусть, куда ни шло. Ужасает то, что между отношениями. Я и понятия не имел… впрочем, не важно. Но это же просто кошмар какой-то.
— Вот ради этих самых пассажей между отношениями, — сказал Джефри, — книгу и будут раскупать.
Мистер Уилберфорс недоверчиво покачал головой.
— Лично я склонен думать, что мы идем на риск, на опаснейший риск судебного преследования за непристойность, — сказал он. — И обоснованного преследования.
— Именно, именно, — отозвался мистер Тэйт. — Да что тут, возьмите хоть сцену с креслом-качалкой и душем…
— Умоляю, — простонал мистер Уилберфорс. — Хватит уж того, что мы это прочли и похоронили в памяти. Неужели нужна еще эксгумация?
— Уместное слово, — сказал мистер Тэйт. — Даже и самое заглавие…
— Ладно, ладно, — сказал Джефри. — Согласен, все это несколько безвкусно, однако же…
— Что значит «однако же»? А помните, как он ее…
— Ну Тэйт, ну не надо, ну ради бога не надо, — слабо запротестовал мистер Уилберфорс.
— Повторяю, — продолжал Джефри, — я готов согласиться, что это варево не на всякий вкус. Да ну вас, Уилберфорс. Хотите, я наберу вам с полдюжины книг почище этой.
— Нет, я, слава богу, ни одной такой не помню, — заметил мистер Тэйт.
— Одну, назовите одну! — возопил мистер Уилберфорс. — Хоть одну, которая могла бы сравниться!.. — И перст его затрясся над рукописью.
— Та же «Леди Чаттерли», — сказал Джефри.
— Ха! — сказал мистер Тэйт. — Да по сравнению с этим «Леди Чаттерли» — девственница!
— И вообще, «Чаттерли» же запрещена, — сказал мистер Уилберфорс.
— О, небо, — тяжко вздохнул Джефри Коркадил. — Ну, кто ему объяснит, что викторианцы вместе с их нравами канули в Лету?
— И очень жаль, что канули, — заметил мистер Тэйт. — Кое с кем из них мы прекрасно ладили. Безобразия начались с «Источника одиночества».
— Была там еще и другая гадкая книжонка, — сказал мистер Уилберфорс, — но ее хоть не мы опубликовали.
— Безобразия, — вставил Джефри, — начались, когда дядя Катберт сдуру пустил под нож «Самоучитель бальных танцев» Уилки и напечатал вместо него «Определитель съедобных грибов» Фашоды.
— Да, с Фашодой — это он зря, — согласился мистер Тэйт. — На вскрытиях нас все время поминали недобрым словом.
— Вернемся в нынешний век, — сказал Джефри, — который не лучше, чтоб не сказать — хуже минувшего. Френсик, как видите, предложил нам роман, и мы, по-моему, должны его принять.
— Прежде мы с Френсиком дела не имели, — сказал мистер Тэйт. — Говорят, Френсик берет недешево. Сколько он хочет на этот раз?
— Чисто номинальную сумму.
— Чисто номинальную? Френсик? Что-то непохоже на него. Обычно он запрашивает втридорога. Тут какая-нибудь ловушка.
— Да чертова эта книга и есть ловушка. Дураку ясно, — сказал мистер Уилберфорс.
— Френсик смотрит на вещи шире, — сказал Джефри. — Он предвидит заокеанскую сделку.
Оба старца шумно вздохнули.
— А-а, ну да, — сказал мистер Тэйт. — Американский рынок. Тогда, конечно, другой разговор.
— Вот именно, — сказал Джефри, — и Френсик убежден, что американцы оценят эту книгу по достоинству. Вовсе тут не все похабщина, многое сделано по-лоуренсовски, не говоря уж о прочих писателях, которые тоже просвечивают. Блумзберийская группа, Вирджиния, понимаете ли, Вулф, Мидлтон Марри и тому подобное. И философское опять же содержание…
— Ага, ага, — кивнул мистер Тэйт. — На такую наживку американцы клюнут, только нам-то что с этого?
— А десять процентов американского гонорара, — сказал Джефри. — Это нам как?
— И автор согласен?
— Мистер Френсик уполномочен согласиться за него и полагает также, что если книга станет там бестселлером, то ее начнут бешено раскупать здесь.
— Если, если, — сказал мистер Тэйт. — Если да, то да. А кто издаст в Америке?
— Хатчмейер.
— Ишь ты, — сказал мистер Тэйт. — Теперь хоть кое-что понятно.
— Хатчмейер, — заметил мистер Уилберфорс, — негодяй и мошенник.
— И один из главных воротил американского книжного рынка. — прибавил Джефри. — Если уж он возьмет книгу, то книга пойдет. И авансы у него сказочные.
— Признаюсь, — кивнул мистер Тэйт, — что я никогда не мог проникнуть в тайны американской книготорговли, но авансы действительно сказочные, и Хатчмейер в самом деле воротила. Может быть, Френсик и нрав. Шанс тут, пожалуй, есть.
— Наш единственный шанс, — заверил Джефри. — Иначе пойдем с молотка.
Мистер Уилберфорс налил себе мадеры.
— Ужасное унижение, — сказал он. — Подумать только, до чего мы докатились — до псевдоинтеллектуальной порнографии.
— Ну, если это нам поможет удержаться на плаву… — сказал мистер Тэйт. — Да, а кто такой этот, как его, Пипер?
— Извращенец, — объявил мистер Уилберфорс.
— Френсик говорит, что это молодой человек, преданный литературе, — сказал Джефри. — Это его первый роман.
— Будем надеяться, что и последний, — сказал мистер Уилберфорс. — Впрочем, можно, кажется, пасть еще ниже. Как звали ту мерзавку, которая сама себя кастрировала и написала об этом книгу?
— Как то есть САМА себя? — изумился Джефри. — Это вряд ли возможно. Еще, положим, сам себя..
— Вы, наверное, имеете в виду книжонку под названием «Обыкновенное убийство», сочинение некой… Маккаллерс[8], что ли, — сказал мистер Тэйт. — Лично я ее не читал, но слышал, что ужасная гадость.
— Итак, все согласны, — сказал Джефри, чтобы избежать опасного поворота беседы. Мистер Тэйт и мистер Уилберфорс скорбно кивнули.
Френсик приветствовал их решение без особого восторга.
— Почем еще знать, выгорит ли с Хатчмейером, — сказал он Джефри за обедом в ресторане «Уилерз». — Главное сейчас, чтобы газетчики не пронюхали, а то отпугнут его. Давайте-ка для пущего туману называть это дело «Девством».
— Что ж, очень подходяще, — сказал Джефри. — Девственные гранки будут месяца через три, не раньше.
— Стало быть, хватит времени обработать Хатчмейера.
— Вы думаете, правда есть шанс, что он откупит?
— Шансов сколько угодно, — сказал Френсик. — Мисс Футл имеет на него огромное сексуальное влияние.
— Поразительно, — сказал Джефри, содрогнувшись. — Но, судя но «Девству», о вкусах лучше не спорить.
— Соня, кстати, замечательно торгуется, — сказал Френсик. — Она всегда запрашивает такие авансы, что американцы аж глазами хлопают. И понимают, что она верит в книгу.
— А этот наш Пипер согласится на десятипроцентные отчисления?
Френсик кивнул. У него был по этому поводу разговор с мистером Кэдволладайном.
— Автор предоставил мне решать за него все финансовые вопросы, — сказал он, ничуть не отклоняясь от истины. Так обстояли дела к прибытию Хатчмейера, который объявился в Лондоне со своей свитой в начале февраля.
Про Хатчмейера говорили, что он самый безграмотный издатель в мире и что, начав карьеру менеджером, он учредил затем мордобой на книжном рынке и однажды выдержал восемь раундов с самим Норманом Мейлером. Еще говорили, что ни одной закупленной книги он сроду не прочел и вообще читает только чеки и банкноты. Говорили еще, что он — владелец половины амазонских джунглей и что, глядя на дерево, он видит суперобложку. Много разного, чаще нелестного, говорили о Хатчмейере: во всем этом была толика правды, и за разноречивыми россказнями таился секрет его успеха. А что секрет был, в этом никто не сомневался, ибо удачливость Хатчмейера превосходила всякое понимание. Легенды о нем мешали спать издателям, отвергнувшим «Историю любви» Эрика Сигела, когда автор просил за нее ломаный грош; презревшим Фредерика Форсайта, проворонившим Яна Флеминга и теперь ворочающимся с боку на бок, проклиная свою бестолковость. Сам же Хатчмейер спал прекрасно. То есть для больного человека просто изумительно, а болен он был всегда. Френсик переедал и перепивал своих соперников;
