— Не стану, — покладисто, но не без горечи признал Старик. — Слишком многое из того, что ты говоришь, верно, и мне это не нравится. Совершенство — одна из тех концепций, которые кажутся абсолютно бесспорными в теории. А на практике от совершенства просто мухи на лету дохнут. Пришлось от этой идеи отказаться.
— Так-таки отказаться? Раз и навсегда?
— Ну, в общем, да. Возможно, в совершенство все еще верит кое-кто из особенно раболепных святош, считающих, что скука — нечто вроде затянувшейся паузы перед окончательным торжеством истины. Такие люди всю жизнь ждут этого самого торжества, и губы их кривит всезнающая улыбочка. Но для большинства, включая и ангелов (которые так эмансипировались, что я их теперь почти и не вижу), идея абсолютного Добра и абсолютного Зла — концепция давно устаревшая. О себе говорить не буду — не люблю, скажу лучше о тебе, благо ты у меня перед глазами. Возобновленное знакомство, даже такое непродолжительное, позволяет мне сделать вывод: ты слишком умен, чтобы быть абсолютно плохим. Это не комплимент и тем более не оскорбление.
Несимпатичные черты мистера Смита озарились иронической ухмылкой, словно тусклое солнышко промелькнуло на водной ряби.
— Ведь я был когда-то ангелом… — Где-то в самой глубине сумеречных глаз колыхнулось нечто похожее на нежность, но в следующий миг физиономия Смита вновь окаменела. Солнышко скрылось за тучей. — История изобилует злодеями — имя им легион, — которые получили духовное образование. Например, Сталин.
— Кто-кто? — переспросил Старик.
— Неважно. Один семинарист, ставший диктатором в одной атеистической стране.
— А, ты о России.
— Не о России, а о Советском Союзе.
Старик задумчиво наморщил лоб, и мистер Смит сделал для себя открытие: всезнание — это еще полдела, важно уметь находить в бездонных запасниках знаний нужную информацию.
Решив, что у собеседника было достаточно времени, дабы навести порядок в меню своего небесного компьютера, Смит продолжил:
— В любом случае у нас еще будет масса возможностей продолжить нашу нравственно-этическую дискуссию. Я чувствую, кроме тюрем нам на Земле ничего увидеть не удастся. Как бы отсюда выбраться — вот что меня занимает.
— Прибегни к своему могуществу, только, очень прошу, надолго не исчезай. Без тебя мне будет одиноко.
— Да я только проверю, функционирует ли оно, мое могущество.
— Разумеется, функционирует. Надо в себя верить. У тебя обязательно получится. К тому же не забывай: именно наша с тобой чудодейственная сила позволила нам после стольких тысячелетий сойтись на вашингтонском тротуаре. Какая ювелирная точность!
— Функционирует-то оно функционирует, но сколько это продлится? У меня нехорошее ощущение, будто я на каком-то пайке сижу.
— Отлично тебя понимаю. Вдруг начинает казаться, что и твоим возможностям есть предел. Полагаю, этому виной продолжительность нашего с тобой бытия. Ерунда, выкинь из головы.
— Если у меня иссякнет запас трюков, я буду чувствовать себя полным импотентом.
— Не называй их, пожалуйста, трюками, — не без раздражения вставил Старик. — Это не трюки, а чудеса.
— У тебя, может, и чудеса, а у меня трюки, — пренеприятно осклабился Смит. Пауза.
Капитан Экхардт, сидевший со своими помощниками в подвале в особой, звукоизолированной комнатке, насторожился. На лице капитана застыло озадаченно-недоуменное выражение — естественная реакция среднестатистического блюстителя порядка на что-нибудь непонятное. Камера номер шесть, ясное дело, прослушивалась, и полицейские с самого начала пытались вникнуть в беседу двух сокамерников. Безграничная и абсолютно бессмысленная решимость читалась на лицах подслушивающих: челюсти крепко сжаты, брови сосредоточенно насуплены — прямо школьники на экзамене.
— Ну, что скажете, шеф? — рискнул нарушить молчание Кашприцки.
— Ничего не скажу. И не поверю, — если кто из вас скажет, будто понял хоть что-то из этой белиберды. Вот что, О'Хаггерти, сбегай-ка наверх и посмотри, что там у них творится. Не нравится мне эта тишина. Что это была за хреновина про трюки, про побег?
О'Хаггерти поднялся наверх и сразу увидел, что в камере номер шесть всего один заключенный.
— Эй, а где твой приятель? — трагическим шепотом спросил патрульный у Старика.
Тот, похоже, и сам удивился, не обнаружив Смита рядом.
— Должно быть, куда-то вышел.
— На двери тройной замок!
— Других предположений у меня нет.
Экхардт и прочие находившиеся в подвале догадались о произошедшем.
— Кашприцки, марш наверх! Разберись, в чем там дело. Нет, лучше я сам. Шматтерман, не выключай магнитофон. Пусть все регистрируется. Остальные за мной!
Когда капитан приблизился к камере номер шесть, внутри за запертой дверью находились трое: патрульный О'Хаггерти и двое стариков.
— Что такое?! — рявкнул Экхардт.
— Когда я подошел, внутри был только один, вот этот, — пролепетал О'Хаггерти.
— Я так и понял. — Капитан взглянул на Смита: — А ты где был?
— Здесь. Где же еще?
— Врет! — вскричал О'Хаггерти. — Он всего пара секунд как появился, шеф!
— В каком смысле «появился»? В дверь вошел?
— Нет. Просто взял и появился. Материализовался.
— Мате-риа-лизовался? — медленно повторил Экхардт, глядя на своего подчиненного, как на полоумного. — А ты-то что в камере делаешь?
— Зашел, чтобы посмотреть, как можно отсюда выбраться.
— Ну и?..
— У меня не получилось. Не возьму в толк, как Смит это проделал.
— А может, он этого и не делал? Может, он все время был тут.
— Вот и я говорю, — подтвердил Смит.
— А тебя никто не спрашивает, — прикрикнул на него капитан, — так что сделай милость, заткнись.
— Не могу смириться с такой наглой ложью, — не выдержал Старик. Мистер Смит сочувственно зацокал.
— Нет, в самом деле. Я же объяснил вашему представителю, что мистер Смит ненадолго вышел.
— Это каким же манером? — сурово поинтересовался капитан. — Тут супернадежные замки. Новейшая технология, изготовлено фирмой «Мой дом — моя крепость». Без динамита не выйдешь.
Старик блаженно улыбнулся, чувствуя, что момент подходящий.
— Показать, как это делается?
— Валяй показывай, — угрожающе протянул Экхардт и положил руку на пистолет, торчавший из открытой кобуры.
— Договорились. На прощанье хочу поблагодарить вас за приют и ласку.
Все с той же милой улыбкой на устах Старик растаял в воздухе. Экхардт два раза пальнул с бедра, да поздно.
Но присутствующих ждало новое потрясение: мистер Смит пронзительно заверещал — жутко и оглушительно, словно целый птичий базар:
— Ха-ха, стрелок! Где уж вашим трюкам против наших! Попробуй поймай! Пока, привет знакомым! — и ядовито, презрительно расхохотался.
Экхардт не стал ждать и пальнул в третий раз.
Смит поперхнулся, не досмеявшись. Лицо его исказилось — не то от боли, не то от удивления. Впрочем, сделать определенный вывод было трудно, потому что в следующее мгновение исчез и он.
— Я стрелял в ногу, — поспешно объявил Экхардт. А О'Хаггерти взмолился:
— Выпустите меня отсюда.
Мистер Смит материализовался на тротуаре, где его уже поджидал Старик. Оба пребывали в радостном возбуждении после удачно проведенной операции. Смит задержался возле мешка с мусором и, к крайнему неудовольствию спутника, принялся там рыться. Достал замусоленную газету, сунул в карман. Парочка зашагала дальше.
Тем временем в полицейском участке капитан Экхардт, у которого все еще звенело в ушах от выстрелов, понемногу приходил в себя.
— Эй, Шматтерман, можешь выключить магнитофон, — крикнул он, задрав голову к потолку. — Надпиши кассету, зарегистрируй и в досье. Головой за нее отвечаешь, понял?
— Что будем делать, шеф? — спросил Кашприцки, правая рука и верная опора, мощный стимул к принятию волевых решений.
— Это дело нам не по зубам, — шепнул ему Экхардт. Громко шепнул, чтоб остальные тоже слышали. — Выполним наш долг. Свяжемся с наивысшей инстанцией.
— С архиепископом, да? — спросил католик О'Хаггерти и был вознагражден сочувственным взглядом начальника.
— С президентом? — высказал предположение республиканец Кольтелуччи.
— С Федеральным бюро расследований, — медленно, значительно пояснил капитан. — С ФБР… Слышали о такой организации? Ответа не последовало, да Экхардт его и не ждал.
* * *
Когда мистер Смит извлек из мусора третью газету, такую же загаженную, как две предыдущие, Старик не выдержал:
— Неужели так уж необходимо воровать макулатуру из помоек? Диалог происходил на одной из многочисленных вашингтонских аллей.
— Нельзя назвать воровством изъятие предметов, от которых отказались их владельцы, — ответил Смит, с интересом шурша страницами (к некоторым игриво прилипла яблочная кожура). -А владельцы от них отказались, — иначе газеты не лежали бы в этих сияющих черных мешках. Вот если бы я стащил газеты из киоска, тогда это можно было бы квалифицировать как воровство.
