— Какой еще просчет? — несколько нервозно спросил Старик.
— А такой. Если все вокруг беленькие, то как, спрашивается, распознать тебя?
— В каком смысле? — Старик облизнул губы.
— Чтобы белое было белым, нужна чернота, — отчеканил Смит без своих обычных ужимочек. — Если вокруг одна белизна, белого не существует. Ты спихнул меня вниз, чтобы выделиться. Стало быть, мотив твоего поступка — тщеславие.
— Нет же! — возмутился Старик. И, немного подумав, добавил: — Надеюсь, что нет.
— За тобой должок. И тебе никогда за него не расплатиться, сколько ни кайся. До моего изгнания никто, даже ангелы, не понимал, что ты собой являешь, никто не чувствовал исходящего от тебя тепла, не видел сияния. Но появился я, и на фоне тьмы ты стал видим во всей своей красе. Так продолжается и по сей день.
— Для того мы и наведались с тобой на Землю, чтобы проверить, видим ли я и видим ли ты.
— Если бы не я, не моя жертва, ты был бы невидимкой! — прошипел мистер Смит.
— Готов признать, что отчасти ты прав. — Старик понемногу приходил в себя.
— Но только не делай вид, что новая жизнь пришлась тебе не по вкусу — во всяком случае на первых порах. Ты совершенно справедливо сказал: не столкни я тебя, ты рано или поздно ушел бы сам. Стало быть, семя было посажено, и ему оставалось только взрасти. Я изгнал того ангела, которого и следовало изгнать.
— Не спорю. Мои бывшие коллеги были абсолютно бесхарактерными созданиями, за исключением разве что Гавриила, который вечно вызывался участвовать во всяких рискованных предприятиях, доставлять невесть куда головоломные послания и так далее. А знаешь, почему он это делал? Ему тоже было скучно. Как и мне.
— Он никогда этого не показывал.
— Да разве ты способен распознать скуку?
— Теперь — да. Способен. Но в ту эпоху, когда Земля еще пахла свежим крахмалом…
— А эти твои жуткие серафимы и херувимы со своими писклявыми голосишками! Все гнусавили, гнусавили хоралы, без единого диссонанса, без игривой гармонии, без перепада настроений — исключительно в мерзейший унисон! Их был по меньшей мере миллион, кошмарные создания, какие-то марципановые статуэтки — чистенькие, приглаженные, в жизни не видали ни пеленки, ни ночного горшка!
Старик беззвучно трясся в припадке великодушного смеха. Он протянул Смиту руку, и тот от растерянности ее пожал.
— Да уж, серафимы и херувимы — не лучшее из моих творений, — хмыкнул Старик. — Ты прав. Ты вообще часто бываешь прав. И у тебя природный дар остроумия. Сплошное удовольствие слушать, когда ты что-то описываешь или рассказываешь. Правда, иногда ты злоупотребляешь метафорами, и это мешает разглядеть наименее яркие из твоих перлов. Я очень рад, что наконец затеял это путешествие и мы встретились вновь.
— Я не держу на тебя зла. Просто люблю ясность.
— Даже слишком любишь…
— Что поделаешь — столько столетий копил гнев и обиду.
— Понимаю, понимаю.
Старик заглянул мистеру Смиту в глаза, накрыл его ледяные руки своими теплыми, мягкими лапищами.
— Действительно. Не будь тебя, меня бы не распознали. Но и наоборот: не будь меня, ты тоже не существовал бы. Каждый из нас в одиночку лишен смысла. Вместе же мы образуем гамму,'палитру, Вселенную. Мы не смеем быть ни друзьями, ни даже союзниками, но говорить друг другу «здрасьте» — это уж в порядке вещей. Давай постараемся вести себя в этой щекотливой ситуации вежливо и достойно. Нам ведь необходимо выяснить, нужны ли мы миру, как в прежние времена. Или, быть может, мы давно уже стали роскошью, а то и излишеством? В победе и в поражении мы должны быть неразлучны, и будь что будет.
— Не вижу причины с тобой ссориться, разве что… — Мистер Смит скорчил шкодливую гримасу.
— Осторожней! — воззвал к нему Старик. — Мне удалось наладить между нами некое подобие равновесия. Я пошел на компромисс. Так смотри же, а то все испортишь.
— Тут нечего портить, — проскрипел Смит. — Я же не дурак. Геометрия наших взаимоотношений мне понятна — что можно, чего нельзя. Я прибыл сюда не для того, чтобы с тобой тягаться. Не стоит игра свеч после стольких-то лет. Просто я подумал…
— О чем? — подзадорил его Старик, желая подогнать мыслительный процесс собеседника.
— Каков парадокс! Чтобы заставить меня выполнять новую функцию, ты воспользовался трюком из моего, а не из твоего арсенала.
Старик погрустнел и сказал внезапно постаревшим голосом:
— Это правда. Чтобы создать Дьявола, пришлось прибегнуть к дьявольскому средству — толкнуть тебя сзади, когда ты этого совершенно не ожидал.
— Вот это я и хотел услышать. Печально улыбнувшись, Старик спросил:
— Хочешь еще супа? Трюфелей? Ветчины? Форели? Паштета? Мятного чая?
— Произошло то, что должно было произойти, — махнул рукой Смит. — Спасибо, больше ничего не хочу.
Увлеченные беседой, они не заметили, что свет в зале потускнел — верный признак прекращения жизнедеятельности на кухне. Между администрацией отеля и профсоюзной организацией разворачивался конфликт, и засидевшиеся посетители были явно некстати. Им приходилось подолгу дожидаться расчета, шум и крики все нарастали, официанты вообще перестали заглядывать в зал, и последние из клиентов застряли за столиками всерьез и надолго.
— Идем отсюда, — сказал Старик. — Завтра расплатимся.
— Дал бы ты мне немного денег, иначе придется у кого-нибудь украсть.
— Конечно-конечно, — радостно пообещал Старик.
Никто и не заметил, как в зал вернулся пианист, заиграл и тихонько запел, очевидно, решив урвать напоследок хоть малую толику аплодисментов. Старички пробирались к выходу, а вслед им неслось:
— «Падают грошики медные, падают прямо с Небес…»
Следующее утро. В сне оба не нуждались, поэтому ночь показалась долгой, тем более что вступать в беседу и подвергать опасности хрупкую, едва установившуюся гармонию в отношениях ни тому, ни другому не хотелось. Старик как раз сотворил немного денег для мистера Смита, а тот аккуратно укладывал их в карман, когда раздался деликатный стук в дверь.
— Войдите, — пропел Старик.
— Заперто, — ответили снаружи.
— Минутку.
Подождав, пока мистер Смит закончит операцию с наличностью, Старик подошел к двери и открыл ее. В коридоре топтались портье и четверо полицейских. Сии последние с совершенно излишней прытью ринулись в номер.
— Что такое?
— Прошу прощения, — сконфузился портье. — Я должен еще раз поблагодарить вас за вашу беспредельную щедрость, но, к моему глубокому сожалению, банкноты оказались фальшивыми.
— Неправда, — возмутился Старик. — Я сам их сделал.
— И готовы подтвердить это в письменном виде? — оживился старший из полицейских (фамилия — Кашприцки).
— Да в чем дело?
— Самому делать деньги не положено, — невозмутимо объяснил патрульный О'Хаггерти.
— А я в посторонней помощи не нуждаюсь, — с достоинством парировал Старик. — Вот, смотрите!
Он порылся в кармане, чуть поднатужился, и на ковер потоком посыпались сияющие монеты, словно конфетки из торгового автомата.
Двое полицейских тут же непроизвольно рванулись вперед на полусогнутых, но Кашприцки на них прикрикнул, и они замерли на месте. Зато плюхнулся на четвереньки портье.
Кашприцки:
— Ну, чего там? Портье:
— По-моему, испанские песо эпохи Филиппа П.
— Вы что, нумизматикой промышляете? Да? — спросил Кашприцки. — Но это не дает права мухлевать с «зеленью». Федеральное правонарушение, ясно? Я вас обоих забираю.
Патрульный Кольтелуччи:
— Наручники? Кашприцки:
— Да уж, давай по всей форме. Мистер Смит занервничал:
— Может, смоемся? Покажем фокус?
— Стоять! — рявкнул патрульный Шматтерман, выхватил пистолет и выставил его вперед, вцепившись в рукоятку обеими руками. Вид у него был такой, словно он собрался пустить струю на рекордное расстояние.
— Мой дорогой Смит, если мы хотим ознакомиться с жизнью человечества и с тем, как человеки обходятся друг с другом, нам придется мириться с мелкими неудобствами. Иначе зачем мы сюда явились?
Щелкнули наручники, и весь кортеж проследовал из номера в коридор. Замыкал шествие портье, выражавший глубочайшее сожаление по поводу случившегося — как от имени администрации, так и от себя лично.
В участке задержанных заставили снять верхнюю одежду, и они предстали пред грозные очи самого капитана Экхардта. Немигающим взором из-под графленого, как нотная бумага, лба, из-под стального ежика волос обжег он подозреваемых. За толстыми линзами очков глаза капитана казались парой мелких устриц.
— Так. Этот — Смит, понятно. А имя?
— Джон, — поспешно ответил Старик.
— А сам Смит что, язык проглотил?
— Он… Его лучше не спрашивать… Понимаете, он однажды очень неудачно упал.
