Художница заинтересовалась этим человеком, по-видимому читателем книжек, и спросила голосом громким и даже почти веселым:
— Простите, вы, может быть, вначале мне что-то объясните или документ какой-нибудь покажете. Вы кто?
Человек оглянулся, удивленно посмотрел на Якубову и ответил, но не Якубовой, а одному из своих:
— Покажи ей ордер… — и снова продолжил разглядывать и оглаживать книги.
Якубова попыталась прочесть сунутую ей мутную бумагу, в которой она была поименована, и ничего в бумаге не успела понять. Потому что в это время на Витьку со шкафа, который трясли, свалился небольшой школьный глобус, подаренный ему на день рождения бабушкой. Витька его схватил. Но ближний дядька глобус у Витьки тут же забрал… и резанул по нему неизвестно откуда взявшимся в руке ножом. Глобус распался на две пустые половинки, а Витька вдруг изо всех сил саданул дядьку по голове своим тяжелым и жестким медведем и заревел так громко, так отчаянно, что стоявший на пороге солдатик с винтовкой вошел в комнату и закрыл за собою дверь. Стало тесно.
Витька продолжал орать, а из глаз его сыпались крупные слезы. Он перестал бояться. Он был в ярости.
— Заткни его! — крикнул любитель книг непонятно кому, продолжая стоять на кресле.
Мать буквально повалилась на сына, заслоняя его ото всех четырех мужиков, заполнивших небольшую комнату, обняла его за голову, принялась целовать и шептать-шептать какие-то такие слова, каких и не ждала от себя… Витька стал затихать, шмыгать носом, и внезапно просипел матери в ухо: «Ты сказку не дочитала!.. Дочитай сказку!»
Мать его сразу поняла: у страшной сказки должен быть хороший конец. Она повернула Витьку лицом к спинке дивана, взяла книжку и продолжила читать сказку «Мальчик-с-пальчик» с того места, где остановилась: братья пришли к домику в лесу, дверь им отворила жена людоеда, и Мальчик-с-пальчик учтиво к ней обратился:
«…— Мадам! Мы потерялись. Не будете ли вы так добры разрешить нам переночевать здесь?» — «Ах вы, бедные крошки! — запричитала женщина. — Знаете ли вы, что этот дом принадлежит страшному людоеду, который обожает маленьких мальчиков?» — Сбившись в кучку, холодные, промокшие до костей, голодные мальчики топтались у двери. — «Что же нам делать? — спросил Мальчик-с-пальчик. — Если мы опять пойдем в лес, волки уж точно съедят нас…» — «Хорошо, — ответила жена людоеда. — Входите и согрейтесь у огня…» Но едва мальчики успели просушить свою мокрую одежду, раздался жуткий стук в дверь. Это пришел людоед! Его жена быстро спрятала детей под кровать. — «Я чувствую запах живого мяса, — заревел людоед…»
Мать читала сыну сказку то нежным голосом Мальчика-с-пальчика, то глухим и скорбным голосом людоедихи, и особенно ей удавался скрипучий, жуткий бас самого людоеда. Она читала, не поднимая головы от книги, а гости в штатском продолжали шуровать в шкафу и под кроватью. Они что-то такое подходящее находили, что-то обговаривали. «Да брось ты это!..» — говорил один. Второй кряхтел и шелестел. А следователь — тот, что стоял на кресле, — поглядывал сверху и негромко командовал: брать, не брать…
Страшная сказка про Мальчика-с-пальчика кончилась, и, можно сказать, хорошо кончилась, правда, как-то не навсегда, не окончательно… ведь у людоеда остались еще две дочери-людоедки. Но, в общем, все обошлось. Витька лежал тихо и даже, возможно, заснул, а мать все боялась остановиться и начала следующую сказку: «Кот в сапогах». Вдруг тот, что топтался на кресле, внезапно и с треском протоптал сиденье одним из своих сапожищ и, матерясь, повалился на пол. Его попытались подхватить подчиненные, не очень-то у них получилось, и коротенький начальник, выворачивая ногу, шмякнулся на пол, на груду тряпья. Якубова оторвала взгляд от книжки, замолчала, но Витька заныл жалобно, и мать продолжила читать. Однако все, что она увидела, подняв в тот миг голову, навсегда и очень подробно врезалось ей в память. Разгром, посреди которого топчутся два урода в суконных полупальто и барашковых шапках, а беспомощный потный толстяк в стальных очках лежит на груде истоптанного барахла и прижимает к животу три книжки, снятые с полки. Она узнала их. Книжечка в кремовой суперобложке — стихи Поля Валери, толстый фолиант с красным обрезом — старая Библия на немецком с гравюрами Дюрера, а серо-зеленый изящный томик — «Германия. Зимняя сказка» Генриха Гейне в переводе Тынянова. И вступление в эту самую «Зимнюю сказку» зазвучало в голове моей мамы: «Ненастный месяц ноябрь стоял, дни становились печальней, ветер с деревьев листву срывал, я ехал к Германии дальней… И только к границе я стал подъезжать, чувствую вдруг — встрепенулось что-то в груди, а на глаза даже слеза навернулась. Немецкая девочка пела там, пела с искренним чувством, но страшной фальшью… Ужасно я был тронут ее искусством!..» Строчки прозвучали голосом погибшего в тридцать восьмом году Витькиного отца. Он и подарил своей Агнии этот серо-зеленый шершавый томик с забавными рисунками пером и с длинной, сложенной вчетверо картой путешествия поэта Гейне по Германии…
Она поймала взгляд солдата, который сидел на ее кровати, опираясь на винтовку. Он сидел без шапки и оттого был совсем уж молодой и встрепанный. Он ждал сказку и смотрел не мигая. И мама моя поняла, что даже если Витька уснул, то слушатель у нее все-таки остался. Она продолжила чтение; и обыск продолжился.
Все закончилось перед рассветом. Улик и вещественных доказательств — блокнотов, семейных фотографий, рисунков углем, писем — оказалось много, их закатали в лист ватмана с каким-то наброском и обвязали бельевой веревкой. Якубовой было велено захватить узелок со сменой белья и больше ничего не брать.
— А что будет с сыном? — спросила моя мама и сама услышала, как дрогнул ее голос.
В это время любитель книг аккуратно складывал в свой портфель те три тома, с которыми он свалился с кресла, и еще несколько тщательно и со вкусом отобранных раритетов. Остальные книги Якубовой за ненадобностью валялись на полу — выпотрошенные, с оторванными корешками. На вопрос о сыне следователь ответил, не оглянувшись:
— В течение трех дней его заберут в детприемник.
— Зачем в детприемник?! — закричала моя мама. — У него есть бабушка, есть тетка… Они живут в трех кварталах!..
И она бросилась к спящему Витьке, стала его будить, тормошить, кричать в ухо:
— Витя, проснись! Тебе нужно к бабушке! Срочно к бабушке! Витя, проснись!.. Тебя бабушка ждет!
А Витя не просыпался. Он спал со своим медведем, и только губами причмокивал, и улыбался счастливо…
Солдат послевоенного призыва стоял со своей винтовкой посреди разгромленной комнаты, хрустел сапогами по разбитым чашкам, по рассыпанной ячневой крупе и раздавленным рамочкам с фотографиями. Он вдруг представил себе, что утром этот мальчик, которому каждый вечер на ночь читают страшные сказки с хорошим концом (а ему, солдату, в детстве никогда, никогда не читали сказок!), что мальчик этот проснется со своим медведем в этой страшной комнате, по которой прошлись людоеды… Солдат не знал, что делать. А усталые штатские дядьки знали, что делать: они поволокли кричащую Якубову к выходу.
За дверью она замолчала. Она увидела, что в бесконечной ее коммуналке, в коридоре, тянущемся на целый этаж, — почти все двери приоткрыты. Соседи не спали и знали, что ее уводят. Впереди по коридору шел, заметно прихрамывая, следователь в очках и с портфелем, за ним двое в каракулевых шапках, за ними она, а сзади парень с винтовкой. Солдат беззвучно плакал крупными слезами, почти как Витька, когда у него разрезали глобус. Он не торопил Якубову. А она задерживалась у каждой приоткрытой двери и громко шептала в щель:
— Сообщите Витиной бабушке! Сходите на улицу Попова, дом 8!.. Пусть бабушка заберет Витю! Мальчик остался один!..
И снова шептала. И в следующую щель. И снова.
Как выяснилось позже, никто из соседей не сходил на улицу Попова. Они прожили в этой коммуналке бок о бок с Витей и Агнией Ивановной почти всю войну. Неплохие были люди, а были и почти совсем хорошие… Они и жалели друг друга, и выручали, когда могли.
