— Пришли! — объявила я.
Макико шумно выдохнула мне в ответ, а Мидорико присела на корточки у декоративного дерева в горшке, названия которого я не знала, и принялась рассматривать его листья. Затем девочка вынула из сумки на поясе блокнотик и написала в нем: «Это чье?». Почерк у нее был неожиданно угловатый, с сильным нажимом, как будто она не писала в блокноте, а высекала на камне. А ведь когда-то мне не верилось, что эта кроха, которая без посторонней помощи только и могла, что дышать, сумеет не то что писать, а самостоятельно есть.
— Не знаю чье, но, наверное, кто-то из жильцов за ним присматривает, — ответила я. — Моя квартира на втором этаже, вон то окно. Сейчас поднимемся, и налево.
Мы друг за другом поднялись по узкой железной лестнице, на которой рыжели пятна ржавчины.
— Заходите. Уж простите, у меня тесновато…
— Очень даже уютненько! — Макико моментально стащила с себя босоножки и принялась с любопытством осматривать мое жилище.
— Идеальная квартира для одного! — с энтузиазмом сообщила она. — Везет некоторым! Ну здравствуй, наш новый дом на ближайшие двое суток!
Мидорико вслед за матерью молча прошла в глубь квартиры. В ней, состоящей из кухни и одной комнаты с перегородкой, я жила с тех пор, как переехала в Токио, — то есть почти десять лет.
— У тебя ковер? А под ним что? Только не говори, что паркет!
— Нет, циновки. Когда я въехала, они уже были довольно потрепанные, так что я прикрыла их ковром.
Утирая пот, я включила кондиционер и выставила на нем двадцать два градуса. Потом разложила складной столик, достала три одинаковых бокала, купленных по этому случаю в магазине неподалеку. На них были вытравлены маленькие сиреневые виноградинки. Не успела я налить Макико и Мидорико заранее заваренный и охлажденный ячменный чай, как они осушили свои бокалы до дна.
— Ох, наконец-то оживаю! — Макико блаженно откинулась назад на полу, и я подтолкнула к ней кресло-мешок.
Мидорико, положив рюкзак в угол, встала и с беспокойным любопытством стала изучать квартиру. Ничем не примечательную — маленькую и плохо обставленную. Похоже, ее внимание привлекли книжные полки.
— Я так и знала, что у нее куча книжек! — подмигнула дочери Макико.
— Да какая куча…
— Ладно тебе скромничать, их же тут до самого потолка. Сколько всего, интересно?
— Я не считала, не особенно много. Вполне нормальное количество…
Макико, не привыкшей читать книги, могло и правда показаться, что их у меня тонны, но на самом деле нет.
— Нормальное, говоришь?
— Ага.
— Вроде мы с тобой сестры, а такие разные… Я совсем не понимаю, что в книгах интересного. А вот Мидорико как раз любит читать. И по литературе оценки хорошие, правда, дочь?
Мидорико молчала, не отрывая взгляда от полок.
— Слушай, прости, что я вот так вот с порога, но можно я у тебя душ приму? — попросила Макико, отлепляя от щеки прилипшую прядь волос.
— Да, конечно. Вон там, левая дверь. Туалет, если что, отдельно.
Пока Макико была в душе, Мидорико сосредоточенно рассматривала книги. Ее темно-синяя футболка намокла от пота и казалась почти черной. Я предложила девочке переодеться во что-нибудь — она задумалась, но потом решительно мотнула головой.
Глядя на спину Мидорико и слушая журчание воды, доносящееся из ванной, я поймала себя на мысли, что в моей квартире, в ее атмосфере что-то неуловимо изменилось. Странное ощущение — как будто берешь в руки рамку, которая уже давно стоит на полке, а фото в ней другое. Некоторое время я, рассеянно потягивая ячменный чай, пыталась понять, в чем дело. Но так и не поняла.
Когда Макико со словами «Если что, я взяла у тебя полотенце!» — вышла из душа, на ней уже была свежая футболка с растянутым воротом и свободные домашние штаны. Расхваливая напор воды, она принялась тереть волосы полотенцем. Теперь я увидела ее без макияжа, и на душе у меня посветлело. Я даже подумала, что, может быть, зря испугалась за Макико, когда мы встретились на станции. Пожалуй, не так уж сильно она и похудела. А бледность объяснялась скорее количеством и цветом тональника. Может, не так она и изменилась с нашей прошлой встречи? Просто мы давно не виделись. Или же за эти несколько часов я успела немного привыкнуть к ее новому облику и он больше меня не удивляет? Как бы то ни было, я уже отчасти признала, что для своего возраста сестра выглядит вполне прилично, и несколько успокоилась.
— Можно где-нибудь посушить мои вещи? Где у тебя балкон?
— Балкона нет.
— Как же так? — удивилась Макико так громко, что на ее голос обернулась и Мидорико. — Что это за квартира без балкона?
— Ну, такая вот квартира, — рассмеялась я. — Не упади, главное, если вдруг решишь открыть окно. Там совсем низенький бортик.
— Где же ты тогда сушишь белье после стирки?
— На крыше. Хочешь, сходим туда? К вечеру, когда будет не так жарко.
Промычав в ответ что-то невнятное, Макико дотянулась до пульта, включила телевизор и принялась листать каналы. По одному показывали кулинарное шоу, по другому — магазин на диване. По третьему шли новости. Напряженная атмосфера передавалась даже через экран — видимо, произошло что-то серьезное. Женщина драматическим тоном вела репортаж, сжимая в руке микрофон. За ее спиной виднелись жилые дома, скорая, полицейские и пластиковая занавеска.
— Что-то случилось? — спросила Макико.
— Без понятия.
Мы вслушались. Оказалось, сегодня утром некий мужчина нанес студентке из района Сугинами ножевые ранения в лицо, шею, грудь, живот — в общем, по всему телу, — и сейчас она в реанимации в критическом состоянии. Через час после происшествия в полицейский участок неподалеку пришел с повинной молодой человек лет двадцати пяти. Его допрашивают на предмет причастности к преступлению. На протяжении всего репортажа в левом верхнем углу экрана висела фотография девушки, ее имя и фамилия. «Здесь еще остались свежие следы крови», — напряженным голосом сообщила репортер. Она то и дело оглядывалась назад, туда, где были натянуты ярко-желтые ленты с надписью «НЕ ВХОДИТЬ» и стояло несколько зевак, снимающих происходящее на телефоны.
— Ужас… — тихо проговорила Макико. — Вроде недавно было то же самое, тоже у вас в Токио?
— Да, было дело.
Действительно, недели две назад в мусорном баке парка Синдзюку Гёэн обнаружили фрагмент человеческого тела. Через некоторое время выяснилось, что принадлежал он семидесятилетней женщине, которую уже несколько месяцев не могли найти. Вскоре по этому делу задержали девятнадцатилетнего безработного, который жил неподалеку. Одинокая пожилая женщина и молодой парень… Конечно, СМИ все никак не могли успокоиться, выдвигая самые разные догадки насчет их отношений и мотивов преступления.
— Тогда вроде убили старушку? И потом расчленили.
— Да, и выбросили в мусорку в Гёэне, — подтвердила я.
— Гёэн? Что это за место?
— Огромный парк.
— И преступник — совсем молодой парень, — нахмурилась Макико. — А жертве семьдесят?
Она задумалась.
— Слушай… Они же с бабушкой ровесницы. Точно, бабушка Коми умерла как раз в семьдесят лет! — Макико ахнула, будто удивилась собственным словам, и широко распахнула глаза. — Он ее еще и изнасиловал?
— Похоже на то.
— Ужас какой. Просто не могу поверить… Она же как бабушка Коми. Так вообще бывает? — простонала Макико.
Если бы Макико этого не сказала, я бы забыла о той трагедии так же легко, как и вспомнила, но теперь мысли о ней не шли из головы. Бабушка Коми. К своим семидесяти она выглядела совсем дряхлой. Конечно, рак и больница никого не молодят, но я помнила бабушку и до этого, и в моей памяти она всегда была старушкой. Начисто лишенной какой бы то ни было эротичности: эротика давным-давно ушла из ее жизни. Нет, бабушка точно была старенькая. Я не знаю, как выглядела убитая: бывает, что люди кажутся моложе своих лет. Разумеется, она и моя бабушка Коми — совсем разные люди. Но все равно, зная, что обе умерли в семьдесят лет, я не могу их не сравнивать. А стоит сравнить, как слова «изнасилование» и «бабушка Коми» вдруг становятся рядом. Как же это все… дико.
