Но Генри любил ее. И Эндрю любил. Билл Коллинз… тоже любил?.. Да, но по-своему. Что же они в ней любили? И тут услужливая память ехидно подсказала: в стаде шимпанзе старшая самка пользуется бешеным спросом. На этой модели можно и успокоиться.
В благосклонно тусклом свете обозреваемые анатомические детали выглядели нежно, доверительно. Руки, всегда готовые принять тех, кто нуждался в утешении. Джойс, к примеру. Ребенком она всегда стремилась свернуться калачиком в объятиях Сары. И сразу совала палец в рот. Она и сейчас выглядит так, будто только что — и ненадолго — вытащила изо рта палец. Мир полон ими, живущими с пальцами во рту. Может, и сама Сара не вытащила бы пальца изо рта, если бы не необходимость управиться с двумя детьми без мужа и без денег.
Генри? Отец из отцов. Возможно, она была бы доброй матерью для Генри. Все в нем указывало на то, что ему приходилось отчаянно отбиваться от бешеной кошки, причиною бешенства которой выступали, естественно, неблагоприятные условия среды обитания; кошки, способной загрызть своих детенышей, бросить их на произвол судьбы, задушить их добротой неумеренной. От чего-то враждебного, неумолимого рванулся он прочь, чтобы, оторвавшись, развернуться и схватить самого себя, сжать в объятиях, защитить… Мысли о Генри бороздили сознание, сталкивались, сливались, преобразовывались, овеществлялись, сплетались в невидимую сеть любви, проявляющуюся лишь в выразительных взглядах и мимолетных прикосновениях.
Сара смотрит в зеркало.
Самое время вспомнить:
Я жалобы слыхал
Красотки Бомбардирши
О юности ушедшей —
Речь шлюхи то была [20].
У этой болезни две фазы. Первая — когда женщина вглядывается и видит: да, это плечо… это запястье, это рука… Вторая — когда она стоит у бесстрастного стекла, мрачно смотрит на отраженную им стареющую женщину, всматривается снова и снова, не веря глазам, ибо та, на кого она смотрит, та же (когда она отходит от зеркала), что и десять, двадцать, тридцать лет назад. Она все та же девушка, молодая женщина, она не изменилась — но зеркало утверждает обратное.
Но до второй стадии Сара еще не дошла. Она смотрит в зеркало, льстит себе, в чем можно польстить, критически пробегает или игнорирует нелестные подробности, тает в мечтах о Генри. Позволяет себе представить себя в его объятиях, воображает его движения… но, попробовав выразить ощущаемое словами, разражается хриплым смехом. Старуха шестидесяти пяти лет с мужчиной в самом соку, вдвое ее моложе… Попробуй-ка рассказать об этом двадцатилетней… или тридцатилетней. Сара представила себя в этом возрасте, услышавшей об этаком, представила свою презрительную гримасу. Но ведь он ее любит! И он хочет к ней в постель, вне всякого сомнения. И движет им страсть… К которой, пожалуй, примешивается любопытство: каково в постели с женщиной, вдвое старшей, чем я? И она скажет ему: «Я почти двадцать лет не спала с мужчиной. И для меня это не так уж много. Вы, конечно, слышали, как ускоряется бег времени для стариков? Для вас это много, почти две трети жизни…» Нет, такого даже она не скажет, даже она, чья небрежная искренность в вопросах любви так ей в свое время вредила. Но из головы этой мысли не выгонишь: двадцать лет не держала я в объятиях мужчину. Впервые в жизни Сара попросит выключить свет. Хотя, зная импульсивный характер Генри, можно не сомневаться, что настанет момент, когда он снова щелкнет выключателем, чтобы увидеть тело, которого желал, которого добивался, Кто знает, может быть, стареющее тело возбудит его. Мало ли что людей возбуждает, сразу не предскажешь. Хочет ли она этого? Когда-то Сарина уверенность в себе позволяла ей не обращать внимания на тех, кто ласкал, целовал, мял ее тело, не интересоваться их эмоциями. Где была ее гордость? Мысль о его руках подавляла любую гордость. Она представляла себе глаза Генри, сладость уединения с ним… Она жаждала его, всего, что с ним связано, даже тот момент, когда он щелкнет выключателем, чтобы бросить на ее тело быстрый — тактичный, разумеется — любопытный взгляд. Она даже пробормотала еле слышно:
— Видок не хуже многих помоложе…
Этот конфликт с зеркалом, борьба с собой утомили Сару, веки сползали вниз, но страх перед сном удерживал ее у зеркала. Кто знает, что ждет ее во сне.
Труппа прибыла в Квинзгифт. Для публики приготовлено пятьсот стульев. Деревья, кусты и цветы напитаны солнечным светом, отовсюду на посетителей смотрят Жюли и ее воплощения, Молли и Сюзан. Свежеотстроенное новое здание кажется отталкивающим лишь на первый взгляд. Обжитые дома приглашают в свой помещения или хотя бы не выталкивают из них. Здесь же вступающего встречает гулкая блеклость или какой-то серый вакуум.
Два часа осталось до начала генеральной репетиции, труппа уверена в себе, несмотря на новизну обстановки. За плечами опыт Бель-Ривьера, новичков поддержат ветераны. К тому же предстоит всего лишь репетиция, хотя и генеральная. Публика своя, приглашенная. В семь труппу пригласили в хозяйский дом на ужин. Шведским столом распоряжаются Элизабет и Нора. Уже четыре столетия принимает зал гостей, не впервые здесь угощаются актеры, певцы и музыканты. Хозяйки — они же и служанки — наслаждаются своей ролью, они служат Музам. На них нарядные платья и ладные переднички. Стивен по неизвестной причине задерживается.
Сара ждет Стивена. Сюзан тоже ждет Стивена. Она стоит с тарелкой, оживленно клюет из нее, оживленно болтает, оживленно бросает взгляды в сторону большой двери позади Норы и Элизабет, откуда иногда выходят девушки с подносами. Стивен появился лишь к концу трапезы, возник из маленькой, незаметной боковой дверцы. Очевидно, собирался войти незамеченным, но добился обратного эффекта. Сюзан бросила на него овечий взгляд поверх тарелки, а встретившись с его взглядом, мгновенно потупилась, затрепетав ресницами, изобразила покорность. Стивен метнул Саре взгляд, эквивалентный подмигиванию, и мрачно уставился на Сюзан. Взял тарелку, принялся ее наполнять тем-сем, пятым-десятым, непонятно по какой системе, аккомпанируя каждой новой ложкой — горсткой-кучкой приближающимся шажкам Сюзан.
Сара, поглаживая бокал вина, издали наблюдала. Ах, как мила эта девица… красивая, юная… пред нею все открыто… что не подвластно ей?., а она так неуверенна… Одно его пренебрежительное слово — и она завянет, исчезнет, расточится. Вперед, милашка, не робей! — напутствовала Сара юную особу — Сюзан-Жюли… Ей захотелось обнять их обоих, как будто они собрались свадьбу сыграть, как будто сейчас хор грянет эпиталаму… Да, чувства играют с ней злую шутку. Сара отвернулась от пары Стивен — Сюзан и уткнулась носом в подошедшего Генри. Он наблюдал за тем, как она следила за Стивеном, и теперь пробормотал вовсе не шутливым тоном:
— Ревную вас к Стивену, дорогая.
В своем уничижении перед юностью Сара вообразила, что Генри, конечно же, влюблен в Сюзан. В сердце ее воткнулись ледяные сосульки, но она тут же сознала абсурдность такого предположения и безмерно возрадовалась. Это она, Сара, ревновала. Она засмеялась, смеялась громко и долго. Генри пожал плечами.
— Что тут смешного…
— Ага, не понимаете, не понимаете, — поддразнила она, стоя вплотную к нему, как Стивен стоял вплотную к Сюзан.
Генри скривил физиономию, как будто лимон сжевал.
— Сара, — произнес он тихо, как будто с упреком.
Они стояли рядом, касаясь друг друга, окатываемые чередующимися волнами блаженства, раскаяния, угрызений совести. Сара не чувствовала никакой зависти к Сюзан, глаза которой откровенно кричали Стивену, уж сознавала она это или нет: «На, возьми меня!». Что ж, спальни-то на одном этаже, далеко ходить не надо. Сара не способна была постичь, как Генри сможет не посетить ее саму этой ночью — и сознавала также, что это невозможно. Ведь скоро прибудет его жена.
Пора на сцену. Труппа исчезла в новом здании, Генри проследовал за исполнителями. Стивен и Сара направились к стульям для зрителей.
— Влюбленный выглядит полным идиотом, — процитировал Стивен.
— Но любовь — благороднейшая форма слабоумия, — парировала Сара.
— Вы очень добры, Сара.
— Вам не приходило в голову, что раз уж я безнадежно влюблена, то, естественно, пытаюсь себя подбодрйть.
— Вам давно известно, что я беззастенчивый эгоист, и потому ваша влюбленность интересует меня лишь постольку, поскольку у меня есть товарищ по несчастью.
— Любящий лишен всякого разумения. Но лучше час самоотверженной любви, чем целая жизнь, прожитая бесцветно.
— Да, но не забывайте, что поэты говорят о любви, а не о горе. Быть влюбленным можно и не желая себе смерти.
— Признаю, об этом я забыла.
Генри отошел посмотреть на новое здание, понаблюдать за процессом освоения его пользователями, а она осталась в заднем ряду, на всякий случай придерживая место рядом. Затылок ей почти щекотали розовые мальвы, напоминавшие сидевших на ветках мотыльков. Далее куст желтых роз. Зеленый газон… Спокойный, уравновешенный ландшафт, совершенно английский. И столь хорош для оформления спектакля… Однако это солнце и эта почва не для Жюли. И здесь не случится то, чего не предусмотрели и что случилось во Франции: сотни незапланированных зрителей не облепят лужайку, не будут толпиться между пиниями, дубами, оливами и скалами, как разбойники и бродяги — деталь, придавшая дополнительное очарование французским гастролям.
