Двое мужчин вышли из-за живой изгороди, пересекавшей тропу, ведущую в поле, где нежились в лучах утреннего солнца лошади. Крупные, неторопливые мужчины остановились, очевидно, обсуждая лошадей. Сцена так и просилась в рамку. Стены коридоров дома украшало множество подобного рода акварелей. Мужчины подошли к лошадям, принялись расхаживать между ними, продолжая беседу, похлопывая животных по крупам и трепля их по загривкам, отходя к кустарнику изгороди и возвращаясь обратно. Солнце между тем поднималось, до окна Сары уже дотянулся аромат цветущих внизу роз. Мужчины возобновили путь к дому, задержались для осмотра ствола бука, нагнулись над кустом, выросшим не на месте. За ними из-за деревьев показалась женщина, несущая седло, направляющаяся к лошадям. Элизабет. Красный платок ее резкой вспышкой выделялся на фоне зелени.
— Бьюти, Бьюти, Бьюти… — разнесся над садом голос Элизабет.
Высокая вороная кобыла вскинула голову, заржала, приблизилась к хозяйке, что-то слизнула с ее ладони. Опустевшая рука Элизабет поднялась к ушам лошади. Мужчины повернулись на голос, снова отвернулись и углубились в разговор. Переступили через брус ограждения, зашагали дальше уверенной хозяйской поступью. Один из них — Стивен. Оба одеты в темное, брюки заправлены в сапоги. В руках… трости? Нет, у Стивена палка, а у другого ездовой хлыст. Не прерывая беседы, остановились еще раз, затем углубились в небольшой яблоневый сад. Там о чем-то заспорили, так же миролюбиво и обстоятельно. Стивен, в чем-то сомневаясь, взял в руки ветвь, полную плодов и листьев, а попутчик его гораздо более оптимистично указал хлыстом куда-то в крону. С луга доносился звонкий голос Элизабет, поощрявшей упрямую Бьюти, явно не желавшую подставлять спину под седло. Кобыла дергалась, пятилась, даже слегка вставала на дыбы, недовольно отфыркиваясь и мотая гривастой шеей.
Мужчины задержались ярдах в пятидесяти от Сары. Лицо Стивена в фокусе. Выглядит ординарно, даже бодро, подсвечен юморком, с которым ведется диалог. Физиономия второго обширная, багровая, с кустистыми черными бровями.
Достаточное расстояние, чтобы получить беглое первое впечатление, вплотную к этакому мордовороту Саре приближаться не хотелось бы. Глаза из-под густых бровей то и дело кидали по сторонам взгляды часового, высматривающего подкрадывающихся лазутчиков противника.
Они стояли на щебенке тропы лицом друг к другу, голоса звучали то тише, то громче, но слов не разобрать. Как будто опять заспорили. Что-то оборонительное угадывается в облике обоих. Элизабет справилась с лошадью и пустила ее по лугу легким галопом, подбадривая и успокаивая, как будто декламировала или даже напевала:
— Ну, ну, Бьюти, моя Бьюти, девочка моя, Бьюти, милая моя…
Двое мужчин тем временем отошли к деревьям, осмотрели древний дуб, толстенная нижняя ветвь которого покоилась на подпорке. Опять они не сошлись во мнениях, спорили, однако мирно; аргументировали, сопровождая слова размеренными жестами. Теперь Сара поняла причину багроволикости спутника Стивена, рассмотрела на лице его сеть капилляров, густеющую на сизом носу заядлого пьяницы, пышущего хроническим нездоровьем. Они стояли, беседовали. Мирная сцена сельского быта. Беседа наконец подошла к концу, хлыст багроволикого поднялся в прощальном салюте, — и мужчины разошлись. Человек с хлыстом направился в сторону Элизабет, задержался возле живой изгороди, дважды нагнулся, что-то рассматривая, потом припечатал это нечто каблуком, еще раз глянул, убеждаясь, что не осталось в раздавленном признаков жизни, тяжело перевалился через разграничительный брус. Уже на лугу он наклонился, подобрал оставленное в траве седло, закинул его на спину гнедой лошади, закрепил, тяжело взобрался, закрепился сам, тронул повод. Он и Элизабет парочкой направились к дальней изгороди. Стивен остался стоять столбом на усыпанной мелкими обломками гранита тропе, глядел вслед удалявшейся с соседом жене.
Стивен остановился над усыпанными желтыми цветами зарослями жимолости, увитыми пурпурным ломоносом. Он разворошил цветы тростью, и Сару окатила волна цветочных ароматов. Из гущи стеблей он извлек зеленый резиновый мячик. Чистенький, блестящий; очевидно, недолго там валялся. Размахнувшись, Стивен запустил мяч ярдов на пятьдесят, не меньше, на лужайку.
— Отличный бросок, — прокомментировала Сара.
Он не обернулся, не поднял головы.
— Я вас давно заметил, Сара. — Чуть помолчав, все же поднял голову, улыбнулся, помахал ей рукой и направился в дом.
Сара рассердилась на себя. Битый час она следила за этим человеком, следила за его реальной жизнью. Именно этот Стивен настоящий, твердила она себе, повторяла, чтобы лучше усвоить. Стивен и театр, Стивен, влюбленный в Жюли — это лишь одна сторона многостороннего Стивена. Сара представила себе густобрового багроволикого соседа Стивена, рысящего сейчас бок о бок с Элизабет. Какого мнения он и подобные ему об увлечении Стивена театром? Безобидное хобби? В конце концов, поездки во Францию, репетиции в Лондоне, устройство Увеселений отнимают не так уж много времени. Настоящая его жизнь здесь, в имении.
Лет пятнадцать назад в соседских домах его круга наверняка можно было услышать беседу примерно следующего содержания:
«Элизабет справилась. Спасла Квинзгифт».
«Что ж, молодец. Значит, все-таки добыла деньги?»
«Да, и целую кучу. Вышла за Стивена Эллингтон-Смита».
«Из Глостершира? Тамошние Эллингтон-Смиты сами штанов».
«Нет, из Сомерсета. Ветвь глостерширских».
«А, знаю, знаю. Мой кузен с ним вместе учился».
«Так или иначе, прекрасно. Славно, что она не потеряла Квинзгифт».
Так что удел Стивена — всеобщее одобрение и поддержка, несмотря на его несколько эксцентричное хобби. В конце концов, искусство — штука модная, респектабельная, и Квинзгифт не единственное поместье, в котором устраивались летние фестивали. Был ли среди его местных друзей кто — либо, кому он мог довериться, открыть душу, поведать о страданиях? Вряд ли, ибо в случае нескромности этой особы (женщины, разумеется) он прослыл бы свихнувшимся, чокнутым. Да он и был чокнутым. Теперь Сара рассмотрела его жизнь под несколько иным углом зрения, как будто слегка повернула в руках какую-то забавную вещицу, чтобы увидеть ее со всех сторон. Вещица эта оказалась жизнью сельского джентльмена, с небольшим изъяном — Жюли — на безукоризненной поверхности из залитых солнцем лесов, полей, построек, среди которых возвышался древний дом с богатыми традициями. Так же точно, как и ее собственная жизнь, если ее взять в руки и рассмотреть, окажется монолитом хрестоматийного стоицизма с небольшой окраинной трещинкой любовного безумия, томлений и страданий. Но пройдет еще несколько недель, и этот период любовной горячки покажется легким недомоганием. И интерес ее к Стивену — симптом той же болезни. Мысль о нем вызвала у Сары беспокойство. Примерно такое же беспокойство она испытывала и при мыслях о Джойс. Что с нею, почему она ищет приключений на свою задницу?
Подошло время завтрака в том же помещении, что и вчерашний ужин. Уже присутствовали Мэри Форд и Рой. Двое солидных, разумных граждан вкушали солидный, разумный завтрак. Появился Эндрю, которого, собственно, никто не звал. Его место в гостинице, в которой он, возможно, даже не отметился. Не исключено, что провел ночь на какой-нибудь из скамеек в парке, пожирая глазами дом, в котором ночевала отвергнувшая его возлюбленная — она, Сара! Эндрю ничего не поглощал, ничего не вкушал, сидел перед чашкой черного кофе, бледный, насколько может казаться бледным покрытый здоровым загаром здоровый мужчина. Он сверлил Сару пристальным ироническим взглядом, не то чтобы испепеляющим, но в достаточной мере уничтожающим. Если он ненавидел ее с эмоциональным накалом отвергнутого любовника, то она чувствовала побуждение реагировать со смешанными чувствами возмущения и презрения, свойственного девице-полуподростку, оценивающей тридцатилетнего «старика»: «Да как он смеет! Да что это он о себе возомнил!» Собрав по сусекам ошметки юмора и здравого смысла, Сара отвернулась, чтобы налить себе кофе, и услышала, как гулко хлопнула дверь. Повернувшись обратно, Эндрю она уже не увидела. Оглядела Мэри и Роя, ожидая комментариев, но те ее как будто не замечали.
Через некоторое время Мэри отставила чашку.
— Пойду-ка я, гляну, что там из пейзажа на пленку просится. Свет в самый раз для съемки.
А Рой обратился к Саре:
— Сара, мне нужен отпуск. Две недели. Развод требует, скорее не управлюсь. — И он вышел вслед за Мэри.
Сара подумала, что этот добрый друг ее переживает сейчас не меньше, чем она сама, но это ее нисколько не утешило.
Подошел Генри. Выглядел он ужасно, чувствовал себя не лучше, и Сара злорадно подумала: «Поделом тебе!». Он сыпанул в чашку кукурузных хлопьев, уселся напротив. Сидели, глядя друг на друга, достигнув той стадии любви, когда каждый про себя удивляется: как может эта ординарная, ничем не примечательная особа служить причиной таких страданий?
