— Какой Иосиф?
— Иосиф Виссарионович.
— Вы совсем уже… того? — зашептала мне дама в благообразном платочке. — Совсем, да?
— Я, между прочим, еще не до такой степени того, до которой вы давно здесь все того! — разозлилась я. — Лично я к детям со всякой ерундой из Ветхого Завета не прикалываюсь! Хорошо, раз не подумали послужить истинной вере, давайте молебен Иосифу Прекрасному из святых праотцов, но попрошу в скобках указать «Виссарионович». За щедрое пожертвование на нужды храмового строительства, конечно.
— Хорошо, я отдельно передам для литургии, но сегодня мы никак не сможем, — заюлила дама возле моей тысячной бумажки. — Действительно, лучше пускай они все завтра пойдут, народа завтра с утра будет немного, я попрошу, чтоб так и сказали: «Прекрасному Иосифу Виссарионовичу». Идите с богом отсюда! Скорее!
Уяснив из прочитанного, что Каллиопа ставит свечки Николаю Чудотворцу, Анна тоже зачастила в ближайший храм, не ограниваясь свечками, а заказывая сорокоусты и службы, хотя в творившемся вокруг беспределе давно перестала верить в силу молитвы и свечного огонька.
Но как бы не было Анне по-прежнему страшно за «мадам Огурцову», она беззаботно фыркала, читая ее очередную сказку, навеянную «борьбой с экстремизмом» силами районной прокуратуры и следственных органов, до скрежета зубного жалея, что той не удалось спасти четыре романа в конфискованных у нее компьютерах.
…Об этой лососине надо сказать особо. В минувшем году во всех торгово-развлекательных центрах нашего города, организованных местным Шалтаем-Болтаем в бывших производственных цехах огромных заводов, установили компактные немецкие коптильни, собирающие на запах — толпы жаждущих отведать копчененького.
Небо над нашим городом затянуло дразнящим обоняние сизым дымком непередаваемо прекрасного букета томящейся в маринаде лососины, прессованных древесных опилок и заморских специй. И хотя за вынимаемую из фашистского крематория лососину назначили платить по 349 рублей за килограмм, даже бабушки пенсионерки стали тратить на нее всю пенсию, остававшуюся после оплаты ЖКУ. Что-то было в этом лососином холокосте невыразимо притягательное! Так и тянуло впиться зубами в подкопченную шкурку, чтобы добраться до таявшей во рту прозрачной рубиновой лососины.
И как эта подлая лососина получалась не розовой, а именно рубиновой и прозрачной — сами коптильщики не могли ответить даже при жестком допросе, когда некоторые граждане (вовсе не я, конечно) угрожали плоскогубцами выдернуть у них ногти и тыкали им в лицо пневматическим оружием… Впрочем, с этой копченой лососиной у нас в городе происходили и более ужасные истории.
…Одна дама средних лет с некоторых пор стала замечать, что за ночь кусок копченой лососины в ее холодильнике уменьшается вдвое! Ну, она вначале, конечно, на своего зятя подумала. Поэтому не стала поднимать скандала, чтобы окончательно не отравлять дочери жизнь. Дочь у нее и так была несчастной, поскольку связалась с таким уродом и ублюдком в одном флаконе, что от него можно было только подлости ждать в любой момент.
То, значит, соврет, будто у них на работе зарплату задерживают, то возьмет и за ночь все средства с мобильного интернета израсходует! Поэтому не выдержала у этой дамы слабая женская психика, взяла она топор и встала за холодильником ночи дожидаться. Чтоб уж сразу выяснить все — и про незакрытый тюбик зубной пасты, и про пакет с молоком, забытый на весь день у батареи, — за все и одним ударом!
И ровно в полночь раздался такой слабый скрип… даже не скрип, а такой шорох. Дверца холодильника тихо отворяется и в свете лампочки, немедленно осветившей все содержимое полок, наша героиня с ужасом видит, что к копченой лососине из темноты тянется черная-черная рука с с черными-черными кривыми когтями…
Любой бы дрогнул от ужаса на месте этой простой русской женщины. Но один бог видит, как все ее достало, чтобы вот так запросто отдавать кому попало копченую лососину! Взмахнула она топором и, что было силушки, шваркнула по протянувшейся из ночной тьмы костлявой длани! Раздался такой невыносимый визг, что даже дочь с зятем на кухню прибежали.
— Алиса Викторовна, — измученным голосом сказал зять, включая на кухне свет. — На хрен сдалась эта ваша лососина, жрите ее в прямо торговом центре, прошу вас по-человечески! Не носите больше эту гадость домой! Я вас вообще боюсь, когда вы топором на ночь вооружаетесь. Думаешь, а вдруг спросонок пойдешь на кухню воды выпить… и пипец!
Тут наша дама попросила этого щенка заткнуться и объяснила, что орала среди ночи вовсе не она! Ничего ей «такого» присниться не могло, она вообще с вечера ушла в дозор и спать пока еще не ложилась. Сама видела, как отрубленная ею черная-черная рука на пол шмякнулась! Смотрят они — а на полу-то нет ничего!
И только на следующее утро развеялись все их ночные страхи и сомнения. Поскольку утром, стоило собравшемуся на работу зятю открыть дверь, как в квартиру к ним ворвались следователи прокуратуры Октябрьского района в сопровождении понятых, оперативников отдела по борьбе с экстремизмом и свидетеля, фамилию которого никто не знал, поскольку звали его просто Черный Абдулла.
Все знали, что на черных-черных джипах в сопровождении сорока членов своей диаспоры Черный Абдулла выезжал в соседние регионы. Чем они там занимались, никто не знал. Могу лишь предположить, что там у них был подпольный цех по разливу поддельного коньяка «Наполеон». Но все про этого Абдуллу знали точно, что где-то в Шарканском районе у него была тайная пещера, под завязку набитая сокровищами…
И когда вслед за оперативной бригадой быстрого реагирования Черный Абдулла вошел в помещение, все увидели, что правая рука у него — в гипсовой лангетке!
— Давайтэ, разбэритесь с этими ксенофобами, — начальственным тоном приказал он следователям. — Надо же вияснить, гдэ они окровавленный топор прячут.
И с этими страшными словами Абдулла почесал себе живот под трениками «Адидас» — настолько волосатой левой рукой, что темной-темной ночью, отбрасывая костлявые тени, только такая рука могла быть черной и даже очень черной.
Впрочем, все закончилось благополучно, поскольку даже Черный Абдулла не знал, что Алиса Викторовна прячет топор в мусоропроводе, спуская его на веревке. Поэтому вечером они всей семьей отварили картошечки, добавили в нее сливочного маслица, порезали ломтиками злосчастную лососину от греха подальше, да и впервые выяснили все непонятки без понятых. Зять принес с работы бутылку коньяку «Наполеон», который ему всучили в качестве взятки за участие в составе Счетной комиссии региональных выборов в Городскую Думу, но это уж совсем другая история.
В этом преследовании были и особенно страшные моменты, когда Анна отчетливо осознала, что в задачи следствия вовсе не входит довести с трудом вымученное дело до суда. Прокуратура и следственные органы старались любым способом физически расправиться с Каллиопой, которая уже перенесла тяжелую полостную операцию и с трудом приходила в себя. Когда она сообщила, что следовали для чего-то требуют от нее «добровольного» прохождения «психолого-психиатрической экспертизы», угрожая при ее несогласии заключить ее в психиатрический стационар на 90 дней, Анна поняла, что у этой странной музы, умевшей обо всем написать смешную сказку, — не осталось ни одного шанса спастись.
Хотя Каллиопа говорила, что особенность ее литературного метода в том, что все кошмары превращать в фарс, Анна, хоть и поддакивала ей, чтобы оказать поддержку, уже мысленно прощалась с ней, понимая, что против такого давления женщине, недавно перенесшей операцию, просто не выстоять.
В момент, когда по сообщению «мадам Огурцовой» у нее была эта самая «психолого-психиатрическая экспертиза», Анна отправилась в церковь, твердо решив заказать молебен и «Прекрасному Иосифу Виссарионовичу». И когда она уже подходила к церкви, ей на телефон пришла фотография с какой-то мордастой бабой в белом халате, разинувшей рот в крике. Вечером она уже читала в блоге полный отчет о пройденной экспертизе.
Наконец, в коридоре появилась дама в белом халате со следами былой красоты и отпечатком удачно найденной «ниши» на физиономии. Бросив мне почти с ненавистью «Пройдемте!», она ворвалась в кабинет экспертов-психиатров. Сама манера разговора с неуловимым подчеркнутым неуважением — выдавала в ней человека, далекого от психиатрии в частности и медицины вообще. Дама явно не обременяла себя следованием букве закона, поскольку начала не с объяснения процедуры экспертизы, оглашения моих прав и представления членов комиссии, если таковые были, а с идиотской фразы: «Рассказывайте, что случилось?»
