Но на творческую плодовитость Морозова это никак не повлияло. Он продолжал выстреливать новыми сочинениями с наукообразными названиями: «F-общество, F-модели, F-проблемы» (буква «F» означала «future» – будущее – и маркировала цикл «футурологических» заметок, в которых социальная революция противопоставлялась коммунарской утопии, а наивные интеллектуальные построения Наппу подвергались разгромной марксистской критике), «Конечное наложение полей и некоммунальные малые группы» (результат быстрого пролистывания пары каких-то книжек по социологии), «Кенология» (не путать с «кинологией», наукой о собаках, здесь в основе совсем другой латинский корень!) – в общем, успешно действовал как прототип образа Соци из фурмановской части «Метрополитена», продолжение которого было отложено из-за других важных дел.
Конечно, Морозов ожидал, что Фурман будет активно комментировать его труды или писать свои собственные «трактаты». Но Фурман остро чувствовал, что ему не хватает знаний для того, чтобы вступать в серьезную письменную дискуссию. Он даже не слышал о тех научных книгах, на которые мимоходом ссылался Морозов, и не мог с такой же восхитительной легкостью сыпать именами, названиями и терминами. Более того, пару раз он уже прокалывался на элементарных вещах. Например, однажды в разговоре с Морозовым на какую-то «научную» тему он вместо слова «примат» (в смысле «преимущественное значение, главенство» чего-то над чем-то) с глубокомысленным видом произнес «приват» (образовав его, видимо, от слова «превалировать»), а когда Морозов поправил его, уперся, начал злобно спорить и довел дело до ссоры. Но чаще в их «умных беседах» легко загорающийся Фурман уже просто не успевал стесняться своего невежества, и они, подыгрывая друг другу, безудержно фонтанировали сверкающими идеями. Ослепительный свет познания давал завораживающую власть над действительностью, поэтому поводом для придумывания новой многообещающей «теории» могло стать все что угодно.
К середине апреля потеплело, и Машка предложила всем желающим съездить на маленький «кустовой» слет КСП, одними из организаторов которого были ее квартирные хозяева. Их протекция позволяла участникам группы получить статус гостей, а не бесправных «хвостов», как на других слетах. Но на студентов надвигалась очередная кошмарная сессия, Морозов как раз в эти дни собирался лететь в журналистскую командировку куда-то в Сибирь, Наппу и Мариничева тоже были заняты – и в результате в Машкину группу вошли только Соня, Фурман и трое малознакомых парней, которые ездили в Челябинск с Наппу и теперь активно присоединялись ко всем «коллективным мероприятиям».
На общей встрече Машка с притворной хмуростью объявила, что у нее есть сюрприз: их группе выделена вместительная солдатская палатка. Ее привезут прямо на место на грузовике и грамотно установят «специальные люди». Плюс к этому им выдадут несколько килограммов картошки и пару банок тушенки из фонда организаторов – так что ехать можно будет налегке. Это, конечно, всех обрадовало.
В лесу оказалось страшно сыро, а кое-где виднелись длинные серые языки еще не растаявшего снега. Весь первый день был наполнен нервной дорожной суетой, усилиями по обустройству кострового места, заготовке дров, поддержанию огня… Уже в темноте начался вечерний концерт, который длился больше трех часов. Сценой служил кузов грузовика с опущенными бортами и натянутым сверху пологом из парашютной ткани, а вот публике, столпившейся на заболоченной и вдобавок разрытой колесами поляне, пришлось слушать своих районных кумиров, стоя под мелким противным дождиком. Потом все разошлись по разным кострам и продолжали петь, согреваясь чаем и спиртом.
Благодаря Машкиным связям палатка у них оказалась просто царская: человек на десять, если не на пятнадцать, с высоким шатровым потолком, целый зал – хоть танцуй!
Вшестером расположиться в ней можно было совершенно свободно, не теснясь. Усталость, конечно, мгновенно всех срубила. Но под утро сильно похолодало, и в мучительном полусне все заворочались и заелозили в своих спальных мешках, пытаясь в поисках тепла придвинуться поближе к соседям. Снаружи, судя по приглушенным тоскливым звукам, продолжал моросить дождь…
Когда Фурман проснулся во второй раз, было уже совсем светло. По одной из боковых стенок палатки прыгали солнечные зайчики, но внутри стояла жуткая холодрыга, от которой уже не спасали ни толстый спальник с капюшоном, ни зимний шерстяной свитер. Слева от Фурмана спиной к нему лежала Друскина (она была укутана с головой, но он помнил, что она укладывалась с этой стороны, да и новенький нейлоновый спальник, выданный ей Машкой, был узнаваем). Все остальные уже встали и, похоже, вяло копошились вокруг давно потухшего костра. На часах половина одиннадцатого. Фурман поплотнее затянул завязки капюшона и закрыл глаза. Вылезать на леденящий воздух казалось пыткой, и он решил, что может еще полчасика подремать после всей этой вчерашней беготни. Чтобы хоть немного согреться, он повернулся на правый бок, поджал ноги и спиной по-братски приладился к соседней бесформенной куче, в которой скрывалась Соня. Вряд ли она сейчас стала бы возражать и возмущаться, ведь и ей так будет теплее, в конце концов.
Соня правильно поняла его телодвижения (хотя откуда она знала, кто это?) и даже сама притиснулась к его спине поплотнее – вот молодец, растет человек прямо на глазах, раньше она бы такого не потерпела…
Долго лежать в одной позе на голом полу было невозможно – слишком жестко. Пришлось повернуться на спину. Заботясь о том, чтобы Соня не осталась совсем без «прикрытия», Фурман аккуратно «подпер» ее своим боком, и она благодарно пошевелилась в ответ.
Вскоре снаружи донеслось легкое потрескиванье и потянуло дымком – видимо, с костром у ребят все получилось… Ну и хорошо.
Соня резко перевернулась на другой бок и довольно неудобно навалилась на фурмановское бедро. Выждав минуту-другую, он скосил глаза, но ничего не увидел: спальник у нее был на молнии и закрывался почти наглухо, кроме того, он был для нее велик и она еще как-то ухитрилась натянуть крупные складки себе на голову. Похоже, Соня спала, и тревожить ее было жалко, хотя бедро уже начало затекать. Фурман по-рыцарски решил терпеть сколько сможет.
Вокруг посвистывали, чирикали и каркали воздушные лесные обитатели, негромко переговаривались чьи-то голоса, время от времени налетал ветерок…
Наконец, как бы из глубины сна испустив предупредительный стон, он осторожно отодвинулся и вытянул ногу из-под груза. Ох, хорошо-то как!
Однако Соня отреагировала на произошедшие изменения странно: она вдруг дернулась, разом преодолев возникшую узенькую разделительную полосу, и снова плотно привалилась к Фурману. Да еще и свое колено, насколько можно было судить в этой путанице толстых покрывал, на него закинула. Вот ведь незадача! И что ему теперь делать? Придется вставать, рискуя ее разбудить.
Соня поелозила в своей куче и с силой прижалась к его бедру. Внезапно в ее маленьком хрупком теле как будто сработала мощная пружина, заставившая ее несколько раз подряд буквально вдавливаться в него в каких-то странных конвульсиях. Потом все затихло.
…Вот это да. Что это было, ошарашенно подумал он.
Эта капризная, страшно брезгливая девушка, бывало, яростно вспыхивавшая от любого прикосновения, только что так откровенно прижималась к другому человеку, можно сказать, к мужчине, в общем-то случайно оказавшемуся рядом… Нет, конечно, он ей друг. И пожалуйста, она может прижиматься к нему сколько угодно без всяких опасений. Но все-таки это ведь как-то странно… То есть он был уверен, что Соня – если только она сейчас хоть одним глазком не спит – совершенно не отдает себе отчета в том, что с ней только что было. И, собственно, для нее самой, для ее сознания, скорее всего, ничего и не было. Именно это поражало его больше всего. Для нее все это было абсолютно невинно. Как какое-нибудь простое потягивание.
Спроси ее, что с тобой только что было, и она искренне удивится: когда? А что, разве что-то случилось?..
Фантастика! Как же сложно и запутанно устроен человек. Он может тщательно и даже болезненно пытаться контролировать любые внешние, «чужеродные» контакты со своим телом – и одновременно до такой степени не видеть и не понимать самого себя и того, что изнутри него движет этим «его» телом! Какие-то параллельные миры…
Конечно, об этом трогательном и смешном эпизоде никому нельзя было рассказывать. Но уже в Москве его мысли перескочили с этой маленькой загадки на известные ему случаи явного нарушения индивидуальных телесных границ с особыми «педагогическими» целями. Сюда можно было отнести коммунарскую традицию пения в кругу с доверительным братским обниманием соседей, «мастерские» комиссарские приемы Ладушина, который с отцовской нежностью поглаживал девушек по плечу или «по головке», заботливо поправлял выбившиеся пряди волос и т. д. (между прочим, с Соней-то он так делать не решался, понимая, что добром это не кончится), а также раскованные повадки Мариничевой, любившей запускать руку в мужские шевелюры и почесывать там (как она объясняла, это была атавистическая привычка, доставшаяся нам от наших далеких предков-приматов, которые проявляли свою благосклонность, выискивая друг у друга вшей, блох и прочую мелкую живность).
