Продолжающиеся войны свидетельствуют о прозорливости философа.
Перманентная экологическая катастрофа Земли тоже подобна войне. И все мы в ней ежедневно участвуем: то побитые солдаты, то наносящие безжалостные удары варвары.
Кленовый холмОчередной поход в Талашкино начинался немного абсурдно: над городом висели тучи. Стоит ли ехать? Материал о Тенишевой почти готов, фотографий достаточно. Правда, хотелось еще снять окрестности, флёновские дали, все предыдущие попытки заканчивались ничем. Я сетовал на скверный объектив. Ну, так объектив все тот же. Да еще над головой тучи.
И все-таки поехал. Может, таково скрытое действие прочитанного. А перечитывал последнее время «Уолден». И, между прочим, такие строчки: «Никто еще не следовал внушениям своего внутреннего голоса настолько, чтобы заблудиться».
И уже на полпути к Флёнову увидел солнце.
И весь день солнце штормовало, как ладья, в свинцовых морях, дул ветер, гудели провода, макушки елей неистово зеленели в синих провалах, шумела старая выбеленная трава. Я ловил камерой солнечные сполохи, иногда похожие на длинные сети или росчерки — вот уж поистине золотого пера. Люблю такую неверную погоду. В чистых провалах с ветром есть что-то весеннее. Вообще узнавать знаки лета или весны зимой и осенью всегда интересно, это бодрит. Как если бы в настенных часах вдруг открывались еще какие-то часы, идущие параллельно, но по своим законам. Ведь все дело в тайне времени, и краски, звуки, запахи только одежды. Однажды они будут совлечены, и вполне может статься, что и короля-то нет. То есть — нет времени, я слышал такую философскую сказку. Ну, о том, что все нам только снится.
Но пока все мне представлялось явью, и я брел через лес, переходил поле, озирался. И увидел этот холм.
Еще раз и окончательно убедился: пейзажи пишет свет. И никакой драгоценный объектив тебе не поможет, если нет этих письмен. И лучше всего, когда эти письмена весеннего свойства — трепещущие, бегущие.
Под вечер поднялся на этот холм. На его склоне два или три заброшенных дачных домика. Место вытеснило людей, я уже сталкивался с подобным «давлением местности», как пишет один географ. В этом есть печаль, но и радость. Все-таки горожанину больше нравится сталкиваться с птицами и лисами на проселках. Да и в городе.
В одном месте еще темно краснела садовая малина, переспевшая, сочная, холодная.
На холме сухо. Много кленов, растут липы и дубы. Все-таки странно, что его покинули люди.
Вечерело, но мне уходить отсюда не хотелось. Наверное, гений места проявлял благосклонность. Или просто упорнее светило солнце, и нагоняли мысли об отце: по этим местам и пролегал его каждодневный путь из флёновской школы в деревню. Скорее всего поднимался он и на этот холм, курил раздобытые где-то сигареты. Вспоминался его рассказ о том, как он таскал сигареты у немцев, стоявших в войну у них в избе, и как потом, после войны ездил в Смоленск на базар торговать самосадом, ездил на крышах товарняков. На базаре он старался не попадаться на глаза конкурентам — изувеченным фронтовикам, зная лучше любого филолога происхождение этого глагола: накостылять.
Закурил бы и я здесь. Но — нет уже былой прыти. И ко времени отношение другое. Наверное, еще и поэтому нравится фотографировать: эта штучка с кнопками ловит время. Как сачок — бабочку, ту, что снилась Чжуан-цзы или еще кому-то.
Листва обильно летела, сыпалась, весь холм дышал.
И это продолжается и сейчас. Часы Кленового холма стучат день и ночь, и в это утро мне снова хочется туда попасть, еще раз окунуться в терпко пахнущее время и поломать голову над загадкой: как это они к весне стучат.
Еще одно цветениеУ Тагора есть стихотворение о цветущем дереве, как о явлении мощи вышней. Цветущее дерево всегда вызывает особые чувства. Архетипический образ мира — древо. Дети чаще всего дерево и рисуют. Наверное, и фотографируют дерево чаще. Деревья всюду, и у них свои «лица».
И всякую разруху, рвань и ржавое железо цветущие деревья преображают. Они приходят к нам как сны. Природа цветущего сада — сновидческая, утверждал мыслитель.
Звучит несколько странно. Но, подумав, соглашаешься.
А вчера в статье о пространстве Каспара Давида Фридриха вычитал любопытное утверждение о том, что «растение неторопливо и мощно поднимается из земли, становясь зримым обликом ее недр».
То есть дерево демонстрирует нам нечто сокровенное, сокрытое. Но таковы ли недра земли? И вот такие же, как цветущее дерево? Да, недра земли цветут всегда — это верно как метафора, правильно и по существу. И языки этого цветения прорываются наружу.
Курукупальская битваМоя дочка, почитательница Гребенщикова и внимательная читательница Гессе, грезила Индией и — упорно собиралась туда, копила деньги, и наконец, уехала — одна; побывала в Дхармасале, в резиденции Далай-ламы, поднималась в горы к храму Шивы, осматривала Красный форт, обходила вокруг тысячелетнего железного столпа в Дели. Вернулась. Я встречал ее на вокзале в Смоленске. Поезд прибыл. Пассажиров вышло не много. Но среди них не было нашей темно-рыжей девочки. Я несколько раз пробежал по перрону, прочесывая воздух, пахнущий шпалами и всем прочим, заглядывал в окна поезда, думая, что она заснула, замешкалась… Домой возвращался… ну, можно себе представить мое состояние. А я представлял лицо жены, нажимая кнопку звонка. Но ее лицо сияло, а из комнаты выходила загорелая дочка с медными волосами. Начались расспросы, выяснилось, что она приехала именно на том поезде, о котором сообщила, поезд не опоздал, она вышла вместе с несколькими пассажирами и пошла по перрону, высматривая меня, потом вернулась, заглянула в здание вокзала, ну и не найдя меня, села уже на маршрутку и отправилась домой. То есть — ничего на самом деле не прояснилось. И оставалось только с видом мудреца изречь: «Да-а-а, вот, оказывается, что происходит с путешественниками в Индии». И слушать ее рассказ, смотреть семьсот фото и два коротких видео, снятых мобильным телефоном; разглядывать сувениры. Жене досталась сумочка из темно-вишневой толстой кожи, с медными заклепками. Мне — барабан…Кстати, во времена зарниц в школе барабанщиком был я. Но барабан из Индии оказался в десять раз меньше пионерского, и стучать в него мог бы только какой-нибудь карлик из индийской мифологии, я читал о таком, он спорил с каким-то божеством насчет господства в мире и предложил мирное решение проблемы: он будет владеть только тем, что сумеет захватить тремя шагами, оппонент с радостью согласился. И карлик первым шагом захватил всю землю, вторым — небеса, а от третьего — в преисподнюю — удержался, предоставив оппоненту там править. Козьмы Пруткова в те достославные времена еще не было с его простой мудростью: не верь глазам своим. Кажется, карликом был Шива. А может, Вишну, я не большой знаток этого чужедальнего сонмища. Но, наверное, все-таки Шива, он темнее, коварнее… Впрочем, барабан, подаренный дочкой, вообще-то был тибетским, как известно, в Северной Индии, в Дхармасале Малый Тибет, Тибет в изгнании. Там он и был куплен. Коротко говоря, это что-то вроде баночки из-под икры, насаженной на резную рукоятку, с медным клювиком на цепочке; если приподнять верхнюю крышку, можно увидеть бумажный свиток с мантрой, выписанной деванагари, наверное. И… меня всегда интересовало то, чего увидеть нельзя. Но можно вообразить. Например, того карлика. Или еще симпатичного толстяка с головой слона. Да, это все божества индийского происхождения. Просто тибетских я знаю еще хуже. Нет, раз барабан из Индии, то и ассоциации должны быть подобающими. Итак, получив в руки барабан и рассмотрев письмена, я плотно закрыл эту кастрюльку из какого-то металла бронзового цвета и немного покрутил его в квартире под люстрой. Сейчас удивляюсь, как это ничего не произошло?.. С люстрой. Или с чем-либо еще. Не знаю, возможно, еще было не время, и они отдыхали после длительного перелета через Гиндукуш, степи, леса, реки и поля. Но час X приближался, точнее — час К.
Наступило лето.
С друзьями мы давно планировали вылазку в наши места. По романтической традиции не буду раскрывать карты, топонимика остается прежней, извечной: лес, холмы, ручей, речка. И небо, наше сирое смоленское небо, полное облаков. Вот туда мы и отправились.
Друзья взяли кинокамеру, чтобы снять пятиминутный фильм о купальской ночи. А я — я положил в карман рюкзака барабан. Сам не знаю, зачем. Ведь хрупкая ручка могла сломаться, кастрюлька сплющиться, мантра размокнуть. Но уж так вышло, рискнул.
