Солнце рано и быстро село, добирался до дома в потемках. Меня рыбак подвез на своем автомобиле. Он рассказал, что позапрошлогодней зимой лебеди тут тоже были и по льду подходили к самым лункам рыбаков, ну, те им подбрасывали рыбьей мелочевки. Вот-вот, думал я, покачиваясь в теплом сиденье, — настоящая, а не метафорическая радость; значит, они стали попрошайками. «Да меня они не интересуют, — признался рыбак, — к рыбе все мое внимание». Ну, я и сам не чужд этой забаве, и мы проговорили о снастях, прикормке и клеве до самого дома.
Но когда дома я снова потянул с полки Дхаммападу и начал читать «Главу о мире» — «Лебеди путешествуют тропой солнца; они путешествуют по небу с помощью иддхи», — все соображения рыбака (и мои сомнения) показались мне наветом.
ПобегУ Гессе в одном рассказе живописец или литератор, умеющий писать картины, попав в камеру, просит принести ему краски и кисть. Ничего не подозревая, надзиратели выполняют его просьбу. Далее следует магический трюк: заключенный пишет пейзаж и просто ускользает туда. Вспомнил этот рассказ, когда смотрел «Сны» Куросавы. Восемь снов: свадьба лисиц-оборотней, возвращение офицера с войны, встреча с демоном. И сон, в котором живописец из музейного пространства с картинами Ван Гога оказывается сначала в поле и видит голландца у походного мольберта, а потом блуждает уже по его картинам. Жаль, что фильм снимался до цифровой эры, картины выглядят жутковато. Хотя, наверное, во сне так и должно быть. И чувство сожаления испытываешь, когда этот сон Куросавы заканчивается. Но путешествие невольно продолжаешь по картинам голландского периода и снова Арль, Овер, Париж. Ведь живопись — это побег в пространство, где каждый атом человечен.
Увы, последняя фраза звучит двусмысленно, если все-таки не забывать фильм Куросавы: в одном из снов до неба встают разноцветные клубы атомного апокалипсиса. И горечью пропитаны слова старца из последнего сна о том, что на самом деле всем нам ничего не нужно, кроме чистого воздуха и чистой воды. Чистый воздух и чистая вода — вот главные «краски» этого мира. И такой мир уже похож на сон.
Побег на самом деле невозможен: ни в сны, ни в живопись, ни в «тихий уголок».
Но попытки бегства продолжаются. Бегство и возвращение. Пока последний сон не разомкнет круг, — чем, собственно, и заканчивается фильм Куросавы — веселым похоронным шествием.
ОмиИнтересно, когда книжные сведения проходят полевые испытания. Ну, может, и не испытания, а процесс визуализации. Одно дело читать о звезде Чалбон — Венере, где по представлениям эвенков в гнездах на сухих лиственницах жили души нерожденных — обыкновенных людей в виде синиц, значительных, шаманов, например, в виде орлов, журавлей, лебедей. И совсем другое дело пожить немного в лесу и увидеть эту звезду и этих птиц.
На южном склоне, где я экспериментировал с дыханием и счетом, погружаясь в солнечную пустыню, в ничто, то и дело появлялись различные персонажи, прилетала черно-белая кедровка, таежная жительница, случайно оказавшаяся в наших краях; с ней у нас установились доверительные отношения; она уже не боялась меня на второй день, а даже поджидала, когда я уходил по тропе к лагерю, перелетая с дерева на дерево. В Баргузинском заповеднике я часто их видел, там они довольно крикливы. Эта — как будто воды в клюв набрала. Зато кричали сойки, летавшие всегда по двое. Но и они ко мне привыкли. По склону, пригретые необычным щедрым солнцем, ползали бескрылые инвалиды кузнечики, муравьи; прилетела стрекоза; однажды заструился в палой листве маленький уж, заметил мою ветку, покумекал и пополз в другую сторону. В крапивной чаше, где уже с первыми лучами серебро инея превращалось в дым, появлялись лоси. Один из них издал реактивный звук — как будто из гранатомета выстрелили, это был его трубный глас. Черт, хорошо, что здесь пока из этих штук не стреляют. В окрестностях время от времени палили охотники по тетеревам. У тетеревов сейчас было второе токование. Над крапивной чашей пролетали два тетерева, с большой нежностью перекликаясь, я и не думал, что они способны исторгать такие звуки. Как-то вечером два тетерева сели неподалеку на березы, тетерев-самец казался особенно черным в тени, а тетерку озаряли последние лучи, и она была рыжей.
В магическое время — в 16 часов, не знаю, почему-то оно кажется особенным в деревне или в лесу, уже почти вечер, уже все стремится к отдыху и созерцательности, самое спелое время суток, — так вот в эти часы на куст ивы вдруг опустились очень странные птицы, размером меньше обычной синицы, длинные хвосты; они показались мне удивительными в голом свете этого октября. Я, конечно, вспомнил о душах-оми. И подумал, что если бы это были синицы, то именно так оми и должны выглядеть. Вернувшись, поискал в справочнике и сразу наткнулся на описание этих птиц.
Так и есть, синицы — белые лазоревки, птицы с совершенно белыми фантастическими личиками и пристальными черными глазами.
Дом катастрофДом этот построили, конечно, не создатели — фильма, — но и они приложили к нему руку. «Дом» получился многокрасочным и почти необъятным. Это Земля, увиденная с высоты птичьего полета… почему же именно с птичьей высоты? Пора уже сломать стереотип, ради этого много было разбито воздушных шаров, цеппелинов и самолетов. И пора говорить так: в этом фильме Земля увидена людьми с высоты Икара.
Высота — любимый конек одного из соавторов, а именно Яна Артюса-Бертрана, французского фотографа, начинавшего когда-то актером, а потом ушедшего в лес сторожевать наподобие Джека Керуака и вдруг поймавшего фотофлюид и решившего не расставаться с фотокамерой. В заповеднике Кении он начал фотографировать с воздуха и превратился в воздухоплавателя-светописца.
Честно говоря, аэрофотосъемка не каждому понравится. Здесь возникает какое-то чувство отчужденности: да, красиво, захватывающе, но почему-то… прохладно. Взгляд с высоты тревожит что-то в подсознании. Нам, обычным смертным, хотелось бы находиться ближе к почве.
Высоту любит и второй режиссер — Люк Бессон. Чего стоят головокружительные полеты и пируэты «Пятого элемента» или метафорические высоты, из которых пожаловала на бедную счастливую голову неказистого лузера Ангела. В «Пятом элементе» вообще торжествует особое космическое чувство, наверное, присущее этому человеку. С наибольшей полнотой среди наших осин этот лад души передавали космисты, а у французов — Тейяр де Шарден: «Тому, кто понимает Вселенную как общее трудолюбивое восхождение к вершинам сознания, жизнь вовсе не кажется слепой…». Если Вселенная — наше общее дело, то Земля и подавно.
О Земле Ян Артюс-Бертран и Люк Бессон и сняли этот медитативный фильм, блестяще соединив свои дарования. Можно сказать, что весь фильм — это как бы медленно движущиеся, живущие фотографии. И здесь торжество высоты просто необходимо. Этот парящий взгляд — метафора свободного сознания, точнее — призыв к такому сознанию. Следует освободиться от всяческих предубеждений, наконец раскрепоститься и понять очевидное: «все, как океан, в одном месте тронь — в другом отзовется» (Достоевский). Грубо говоря, если ты, притормозив на своем авто где-то над оврагом, сбрасываешь мешок с дачным мусором, — знай, что весь этот пластик потом прибьет куда-нибудь к турецким берегам, ну, или даже просто донесет талой водой до соседнего дома. Здесь-то катастрофа и начинается, в отдельно взятом сознании, — и дальше разрастается нефтяными пятнами в морях, смогом над мегаполисами, пожарищами и пустынями выбитых лесов. О катастрофах и предупреждает фильм. Экологическая пропаганда обычно скучна. У зеленых партизан нет денег. Земные шедевры «Дома» скучными не назовешь, если только ты действительно живой человек, а не киборг.
Этот взгляд с высоты вызывает в памяти еще одну — наряду с космистами — тень, а именно Канта. В небольшой работе «К вечному миру» философ рассуждает о проблеме мира и войны и приходит к выводу, что разрешить сей вопрос способно только мировое правительство. То есть правительство, имеющее единый взгляд на происходящее в подлунном мире.
Продолжающиеся войны свидетельствуют о прозорливости философа.
Перманентная экологическая катастрофа Земли тоже подобна войне. И все мы в ней ежедневно участвуем: то побитые солдаты, то наносящие безжалостные удары варвары.
Кленовый холмОчередной поход в Талашкино начинался немного абсурдно: над городом висели тучи. Стоит ли ехать? Материал о Тенишевой почти готов, фотографий достаточно. Правда, хотелось еще снять окрестности, флёновские дали, все предыдущие попытки заканчивались ничем. Я сетовал на скверный объектив. Ну, так объектив все тот же. Да еще над головой тучи.
