Появляется стадо коз. Их колокольчики звенят, как колокольчик мальчика-певчего во время торжественной мессы. Датчанин тормозит. Мотор работает на подозрительно малых оборотах. Пастух собирает своих коз с золотистыми прямоугольниками глаз. Некоторые из них карабкаются по откосам, готовые к прыжку. Пастуху, наверное, лет шестьдесят, у него глаза как у араба и очень худое лицо. Костлявая рука его сжимает руль велосипеда со смешной предохранительной сеткой, тяжело нагруженного его скарбом, который он перевозит с места на место. У Эме возникает такое чувство, будто он уже видел это лицо — лицо покойника. Пастух их не замечает, хотя находится в нескольких шагах от них.
— Эй! Добрый человек! — кричит Эме.
Эспарра никогда иначе не заговаривает с незнакомцем. Добрый человек — это каталонский эквивалент кастильского «hombre». В трех метрах от них мужчина отскакивает в сторону.
— Вы не знаете, мсье, есть в Венса гараж Берлье?..
Добрый человек (он же мсье) обгоняет их. Он не видел их и не слышал. Его пес задирает лапу перед самой машиной, потом злобно облаивает отставших коз. Одна старая коза с бородкой готова дать ему отпор. Она показывает рога, пес — клыки. Они сделали свое дело. И теперь они идут бок о бок, оставив машину позади. Ни коза, ни собака, ни пастух не обернутся. Два мира столкнулись тут в потрясающем безразличии друг к другу.
— Он словно сошел с картины «Положение во гроб», — говорит Христиансен.
Верно! Те же черты, тот же ранящий глаз скелет — испанский реализм в изображении смерти. И если уж «Положение во гроб» начинает разгуливать по горам, то каков же грядет Апокалипсис?
Дорога становится шире. Женщины и дети во фруктовых садах машут им руками. Деревья пострадали — год выпал засушливый и не хватает рабочих рук, которые поливали бы их. Едва ли будет большой урожай.
На последнем повороте перед равниной датчанин резко тормозит, и Эме лбом бьет поклон стеклу. Дорога перегорожена колючей проволокой. Ее охраняют солдаты и два полевых жандарма.
— Halt! Polizei![100]
Для вящей убедительности один из них дал сигнал «стоп» круглым дорожным знаком цвета крови.
Эме берет бумажник датчанина, отдает его немцам, вытаскивает из своего бумажника документы и тоже отдает их солдатам. Все в порядке. Но тогда почему же сжимается сердце? От ожидания. Печальный ефрейтор явно не прочитал всех книг[101].
«Тоска Зеленая! Ну точь-в-точь Тоска Зеленая!» — «Спасибо, Бандит. Я и сам вижу». Ефрейтор в самом деле похож на того немецкого офицера из офлага, которому они все время подбирали подходящие прозвища: Вдовец, Унылая Морда, Бледная Рожа, Длинная Физия, а главное — Тоска Зеленая.
Ефрейтор возвращает бумаги. Мундир у него потрепанный, хоть и чистый. Армия-победительница пообносилась. На своем лагерном немецком языке Эме объясняет ситуацию и причины, в силу коих караван застрял в горах. Маузеры опущены.
— «Берлье» капут! Ganz[102] капут!
Он указывает назад, на вызывающий сострадание радиатор.
— Ach, so[103], «Берлье»!
Ефрейтор обнаруживает проблески разума. Kein[104] «Берлье»! Nicht[105] «Берлье» в Бультернере или в Венса! Ни шиша! Полюбуйся на этот вольный перевод! Перпиньян или Прад!
— Брад? Was?[106]
— So, so, Брад.
— А! Прад?
— So, so, Брад.
Это означает Прад в пятнадцати километрах. Туда и обратно это будет тридцать.
— Danke sehr[107].
Лонги сует в руки печального ефрейтора горшок с медом.
— Honig! Nicht Kunsthonig. Honig. Für Sie. Auf Wiedersehen[108], красавчик!
Но перед своими «ауфвидерзейнами» он сказал им, что сегодня же проедет здесь обратно. Этак будет лучше. Ефрейтор облизывает палец, потому что горшок закрыт неплотно, и губы его обнажают в улыбке ослепительно белый ряд зубов. Рогатки раздвигаются.
«Ситроен» снова трогается, икая — тому виной сцепление, которое дает неожиданную скорость. Христиансен считает километры и литры бензина. Вечно его не хватает. Талонов осталось только на пять литров.
— Не беда! У нас еще есть мед!
— Ты полагаешь, что «ситроен» будет жрать мед?! — говорит Христиансен, похлопывая правой рукой по бедру своего бывшего соперника.
Укрепленный городок Бультернер одет в чепец из охряной черепицы, украшен деревянной резьбой, при въезде в него стоят два черных кипариса. Оливковое дерево шевелит и позвякивает своими маленькими серебряными ложечками, выделяясь светлым пятном на фоне темной каменной громады, над которой ведут бой облака.
Не признаваясь себе в этом, оба художника дают один и тот же несбыточный обет — рисовать Бультернер до скончания века.
По этой дороге Эме в свое время проезжал дважды, но в памяти его осталась лишь ее прелесть. Долина Теты представлялась ему более широкой, более изобильной и величественной, чем долина Теша. Сами названия подсказывают это: он — Теш — скачущий, стремительный, танцующий, а она — Тета — нежная, женственная, плодоносная. Поток-Мужчина и река-Женщина вот так и текут до самого моря, ни разу не соприкоснувшись друг с другом, текут, чтобы навсегда слиться в этом бездонном брачном союзе.
Призраки Аспры остались где-то далеко. Между ними неожиданно возникла своего рода симпатия.
Датчанин замедляет ход: колонна немецких машин. Христиансен вжимается в обочину.
— А эта Алиса недурна, — неожиданно произносит он. — Она замужем. И муж ее не обременяет. Он в плену в Силезии. Зря ты на нее не клюнул!
Эме сжимает губы. Значит, Алиса наврала ему, что ее муж живет в Бордо! И он ей поверил! Бумеранг вернулся к нему. Конечно, Христиансен не мог знать ни о чем. Все время, пока Эме был в плену, он переписывался с Натали. Он смотрел на нее как на жену. Он дал ей доверенность на получение содержания. Когда он вернется, он женится на ней. Это гнусная история, самая горькая история — в первый же вечер по его возвращении Натали призналась ему, что ждала его целых три года, но несколько месяцев назад не выдержала. И с тех пор она живет… с чиновником из министерства по делам военнопленных, с которым она познакомилась, когда составляла ходатайства о репатриации Эме! В жизни прочных привязанностей не существует, тем более когда идет война. И в довершение всего он возвращается во Францию и его прикомандировывают к министерству по делам военнопленных! Больше и думать нечего о том, чтобы снова увидеться с Натали, которая так интересно рассказывала о гекко и о планктоне! Галантный роман Арлекина закончился мелодрамой Пиксерекура! И вот Эме, который был этим потрясен, потрясен до такой степени, что даже не смог ни о чем рассказать Альберу Мелмейстеру, теперь, сам того не зная, обманывает неизвестного товарища по несчастью, оставшегося в Силезии!
Он стискивает зубы. Остается только напевать поруганную сардану:
Связаны руки твои, любовь,
Ты больше уже не ждешь,
Что день для тебя загорится вновь,
Но хоть и сбилась с пути, а все ж
Во тьме куда-то бредешь.
Венса. Городок, наполненный мирной утренней суетой, великолепен. Площадь, монумент, платаны, мэрия. Эме выскакивает из машины, взбегает на крыльцо, вдыхает канцелярский запах (запах лизола, который в его краях называют лисоль). Здешний секретарь — тоже учитель, который по окончании учебного года погружается в обычное июльское безделье. Его жена присматривает за ребятишками, ну хотя бы за теми, кто не занимается сбором абрикосов. Однако, несмотря на всю свою любезность, сделать секретарь ничего не может. Гаража для грузового транспорта в Венса нет. В Праде, может, и есть. А если гаража и там нету, придется заказывать новый радиатор в Перпиньяне. Когда он будет готов? Через несколько недель, а то и месяцев.
Они снова отправляются в дорогу; Христиансен все время следит за указателем уровня бензина, так что в конце концов Эме вынужден предупредить его, что сейчас они врежутся прямо в Канигу, зелено-фиолетовую гору, которую они объезжают с самой Палальды. Вершина плохо видна. Облака раздергиваются на волокна — это пахнет грозой.
Гараж, указанный учителем из Венса, находится по дороге в Маркиксан, не доезжая города. Закрыт. Хозяйка подтверждает, что так оно и есть. Она совсем потеряла голову. Сыновей нет — один в Германии, другой неизвестно где. А у отца ведь не десять рук! Она смягчается только тогда, когда Эме говорит ей, что вернулся из лагеря. Пусть они подъедут в половине второго или без четверти два — она предупредит хозяина.
Им остается только позавтракать, что они и делают на авеню Араго, напротив фонтана, в ресторанчике, где на столах свежие скатерти в красную и белую клетку.
В Праде звонят два часа, Эме с Христиансеном ждут у гаража, как вдруг, скрипя всеми четырьмя шинами, тормозит какой-то тараск[109] и останавливается так, как это делается в вестернах. Хозяин гаража приземист, весь пропитан смазочным маслом. И на этом лице, темном, как у кочегара, на лице, где розовато-белые морщинки вырисовываются все до одной, засверкали глаза, когда посетители заговорили о Пчелином пастыре. Им надо было сразу же сказать, что речь идет об Эспарре! Они вместе были призваны. От Эспарры удрала его шлюха, когда он еще делал эспадрильи! Эспарра, конечно, не знает, что он стал владельцем гаража под Канигу в сорок первом.
