Она слегка покосилась на конверт и, как ребенок, пойманный на чем-то нехорошем, попыталась заострить внимание на том, что, собственно, не было предметом разбирательства.
— Это из больницы. Последнее письмо. О встрече, назначенной на сегодня.
— Но почему на нем стоит имя Тэсс?
Эмма подумала, не сказать ли ей: «Правда? Как странно», — но потом взрослый человек в ней взял верх.
— Да. Я забыла его выбросить.
— Я не понимаю.
Она закрыла глаза и провела по ним ладонью, словно вытирая слезы. Эмма понимала, что ей нужно объяснить свои действия, но момент для этого был не совсем подходящий.
— Когда я первый раз пришла на прием в «Ройял Бромптон», регистратор в онкологии умудрилась потерять мою карту, — сказала она без выражения. — Она не смогла найти даже направление от моего терапевта, вообще ничего. Я себя тогда совсем дерьмово почувствовала — такие важные бумаги, а они так небрежно отнеслись. Ну, а на прием она меня все равно пустила — но пришлось заполнить там форму. Я написала все правильно. За исключением имени и адреса… — она замешкалась.
— Ты вписала имя Тэсс и этот адрес.
— Да, — сказала она, твердо глядя ему в глаза — Матерь Божья, Вик, не надо смотреть на меня с таким потрясенным видом. Я не хотела, чтобы Джо узнал об анализах. Поэтому я не могла позволить, чтобы письма из больницы приходили на наш адрес. И потом, я не хотела, чтобы мое имя было на почте, приходящей сюда, чтобы Фрэнсис со товарищи глазели на него.
— И это все?
Она оттолкнула арфу; ее деревянное основание проскрипело по линолеуму.
— Да! — А затем Эмма придвинула к нему лицо. — Нет. Я не знаю. Что ты хочешь услышать? Я сделала так, потому что не хотела, чтобы это происходило со мной, ясно? Я проектировала… — ее голос был полон сарказма, — проектировала свою боль на кого-то другого.
Он не смотрел на нее.
— Но почему Тэсс?
— Потому что я хотела, чтобы она умерла! — закричала Эмма, вся ее злость на то, что происходило с нею, сфокусировалась в этом крике. — Я хотела, чтобы у нее был великолепный рак! Я бы хотела, чтобы он случился у подружки моего любовника! Вот насколько я подлая! Доволен?
Она отвернулась от него, обхватив себя руками. Сумеречный свет, падавший из окна, освещал ее профиль. И Эмма почувствовала себя неуютно, как с ней случалось и раньше, когда она лежала обнаженной на животе, волнуясь, что Вик заметит целлюлит на ее бедрах.
С нижнего этажа донеслись звуки расстроенной гитары, на которой исполняли «Восход несчастливой луны». «Это аллегория моей жизни», — подумала Эмма. Когда она заговорила снова, то все еще глядела в противоположную стену.
— Вот теперь ты все знаешь. Я не долбанутая… — Эмма запнулась, подбирая нужное слово, — …богиня, какой ты меня всегда представлял.
— Правда? — спросил Вик немного погодя тонким и напряженным голосом, словно у него перехватило горло, но это было не важно — она хорошо его слышала, потому что его рот был очень близко возле ее уха. Его руки охватили ее сзади — обнадеживающий рюкзак любви. Она положила одну руку поверх его, другой, изогнувшись назад, нащупала его левое плечо, трогая ангела.
— Прости меня, — сказала она, повернувшись. — Я не хотела. Я не хотела ничего плохого.
— Тсссс… — сказал он, целуя ее в шею.
— Я на самом деле не знаю, зачем я это сделала. Может быть, я не хотела, чтобы она умерла. Может быть, наоборот. Может быть, я хотела быть ею. Или хотя бы быть твоей подругой, живя с тобой здесь…
Едва касаясь губами, Вик нежно целовал ее лицо. Она позволяла ему делать это, но мыслями была где-то далеко.
— Может быть, это была… опухоль, — сказала Эмма, с трудом выговорив последнее слово. — Ты знаешь, она меняет человека. Заставляет делать безумные вещи. Ох, Вик… — она отодвинула немного его лицо, чтобы посмотреть ему в глаза. — Обещай, что скажешь мне, если я сойду с ума.
Он покачал головой.
— Этого не случится.
— Потому что ты — единственный, кто сможет это заметить, — продолжала она, игнорируя его беспечные уверения. — Меня больше никто не знает. Так, как ты. Все обо мне. Ты — единственный. — Ее глаза внезапно тронула другая грусть. — Вот что случается, когда заводишь тайны. — Она снова посмотрела на него, кладя аккуратную ладонь арфистки на его шершавую щеку. — Ты ведь знаешь меня, милый, так? — Он кивнул. — И я знаю тебя. Между нами нет секретов. Правда? — Он покачал головой.
Повисла самая долгая пауза. Их руки переплелись. Снаружи прокричала городская чайка, искавшая море. Так потеряться… до него не близко.
— Мне так страшно, Вик, — сказала она наконец, разрушив навеянный тишиной полусон. — Очень страшно.
Он кивнул, стараясь выразить взглядом сочувствие.
— Что я могу для тебя сделать? — спросил он.
Она посмотрела на него, зная, что ответ ничего не значит, что они достигли пределов того, что может сделать любовь в продолжающейся битве со смертью.
— Трахни меня, — сказала Эмма.
— Нет, — ответил Вик. — Я не был.
— Ты не был с нею в той квартире?
— Нет. Мы договорились встретиться, но я не смог прийти. — Он сделал паузу. — У меня сломался мотороллер.
Джо поднял бровь.
— Конечно… — Он начал стягивать белую резиновую перчатку, палец за пальцем.
— Ты мне не веришь? — Джо не ответил. Вик встал и подошел к нему; на секунду ему пришла в голову мысль схватить Джо за лацканы его белого халата. — Хорошо, не надо мне верить. Какого хера мне тогда верить тебе?
— Ты видел свою кровь…
— В гробу я видел свою кровь! — закричал Вик. — Все, что я знаю, это то, что ты намолол мне тут всякую чушь. Я никогда не слышал этого дерьма про то, что у людей со СПИДом не бывает аллергии! Я не знаю, говоришь ли ты мне правду про опухоль у Эммы! Я не знаю, что ты делал, пока я был в отключке. У тебя наверняка есть здесь образцы вируса. Может быть, ты, твою мать, вколол мне его?
Он отчаянно искал, но не находил и тени вины во взгляде Джо. Джо спокойно стянул вторую перчатку.
— Я подозреваю, что ты никогда не сможешь этого узнать, — сказал он глубоко безразличным тоном.
И тогда Вик поднял «Серую Леди» обеими руками и, собрав силы, бросил ее, как мяч с боковой линии, из-за головы прямо в окно. Она перевернулась в воздухе, очень медленно, словно шестеренка какой-то машины в фантастическом фильме немого кино, капли крови вылетели с закрепленного на микроскопе слайда, забрызгав пол. И «Серая Леди», пробив темное длинное стекло — усиленное стекло, поскольку «Фрайднер» получал свою долю угроз от сторонников движения за права животных, — расколола стелющуюся тишину Кента оглушительным грохотом.
— Надо же, — сказал Джо, моргая, — какая жалость. — Он покачал головой. — Улетел твой лучший шанс получить лекарство.
Вик перевел дыхание: что-то в этом неуклюжем подначивании заставило его испытать странную жалость к Джо. Он запутался. Хладнокровный Мститель, это был вовсе не Джо; и лицо, и голос у него были другие, потому что его собственные — мягкие, прилежные, невозмутимые — смыло мутным потоком жизни. Сейчас он в порядке, но что он будет делать завтра? Какую он найдет причину, чтобы продолжать жить каждый день?
Сочувствие к Джо прошло. Вик огляделся в поисках нового оружия, чего-нибудь, что можно было запустить в воздух.
— Тэсс!
— Что с ней?
— Если то, что ты говорил, правда, то она тоже должна быть ВИЧ-инфицированной. А она нет.
— Откуда ты знаешь?
— Потому что она должна была сдать анализ. Для того, чтобы получить новую работу за границей. И он был отрицательный. — Вик вспомнил, как она сказала ему это в качестве хорошей новости перед тем, как сообщить плохую, что она уезжает.
По лицу Джо пробежала тень, но Вик не смог расшифровать ее значение.
— Я полагаю, — сказал он, снимая свой белый халат и направляясь к крючкам возле двери, — что Тэсс всегда настаивала на использовании презервативов… не так ли?
Вик моргнул, его поражение открылось ему в полном масштабе.
— Не помню, чтобы я тебе говорил об этом…
Джо пожал плечами.
— Домой подбросить? — спросил он.
Вик отвернулся, глядя в окно; оно выглядело точно так же, как и раньше, с той лишь разницей, что мутное отражение их двоих, стоявших друг против друга, исчезло, как сон из памяти. Арсенал Вика был пуст. У него оставалось только одно средство, единственная возможность пробить брешь в убийственном хладнокровии Джо. Он мог рассказать ему правду.
Он мог рассказать ему о последнем свидании с Эммой. О том, что эта встреча закончилась не так, как она закончилась бы в рыцарском романе. О том, что они отправились в постель и поначалу все было хорошо, мучительные обстоятельства подгоняли их, словно секс сам по себе был исцеляющим, словно в один миг все, что писала пресса о его пользе для здоровья, было воспринято ими всерьез: руки Вика полны витаминов, язык — трансплантат, его пенис — химиотерапевтическая игла. И о том, как все испортилось, потому что лишь раз представив, он уже не мог выкинуть эти видения из головы, он впал с сексуальный транс — и тогда вдруг он начал ощущать ее тело как поверхность чужой планеты. Каждая припухлость напоминала ему о раке. Ее груди казались страшными злокачественными новообразованиями, ее ягодицы — лысыми детскими головками, ее влагалище — хирургическим разрезом. Он мог рассказать о том, что, когда эти черные мысли повлекли неизбежные последствия и она, держа в своих руках его вялый поршень, наконец спросила: «В чем дело?» — он был не в силах ответить. О боже, что он должен был ответить, в чем, клянясь раем или адом, он должен был ее уверить? Вместо этого он убежал. Он вскочил, и схватил свою одежду, и, не сказав ни слова, побежал сломя голову, на ходу натягивая брюки. А когда он в следующий раз — в последний раз — ее видел, то, оглядываясь назад со своего мотороллера, он улыбался и показывал большой палец вверх привлекательной женщине, которая его подтолкнула.
