По-видимому, самое простое (и универсальное) толкование слова «композиция» — это «порядок». Прежде всего надобно ответить на вопрос, что именно художник приводит в порядок? Размещает ли художник на холсте увиденное в природе, приводит ли он в соответствие с внешними правилами свои фантазии, описывает ли он хаос мироздания — все это он делает для приведения в порядок того, что находится в беспорядке, неосмысленное творчеством.
Исходя из понятия «порядок» можно сделать несколько предположений по поводу композиции. В первую очередь композиция это ограничение. Зримый мир и тем более мир фантазии бесконечен; холст — ограничен. Рама отсекает внешний мир и объявляет значимым только то, что поместилось на холсте. Значит, требуется из бесконечного многообразия отобрать самое ценное и поместить это на холст. Иными словами, композиция — это отбор. Во-вторых, композиция — это сравнение. Даже наводя порядок в комнате или на письменном столе, люди стараются расположить предметы в порядке их полезности и частоты употребления. Так и на холсте — незначимое (но значимое настолько, чтобы быть отобранным) отодвигается на задний план или в тень, а то, что нужно видеть ежесекундно, — приближается к зрителю. Исходя из известной формулы Николая Кузанского «познание — это сравнение» и следует относиться к размещаемому на холсте. В-третьих, и это самое главное, в порядок приводят не сами предметы, но расстояния между ними: дистанция, разделяющая героев, важна не менее, чем они сами. Когда один художник повторяет композицию предшественника, вполне может статься, что он воспроизводит лишь набор объектов — пространство меж ними будет иным.
Художник, который не думает об этом, рано или поздно увидит, что пространство победило персонажей. Собственно говоря, в реальной жизни так происходит почти всегда.
Глава восьмая
СЕМЕЙНЫЕ УЗЫ
I
После года встреч, разговоров, поцелуев и нескольких ночей, проведенных вместе, случилось так, что Павел женился на Лизе Травкиной. Почему так произошло, он объяснить не мог. Вышеперечисленное легко поддавалось объяснению, если объяснять каждый пункт по отдельности, а все вместе сложилось в непонятную историю. Встречался и разговаривал он с Лизой потому, что ему было приятно и легко с ней, и, кроме того, Павлу хотелось, чтобы на него обратила внимание девушка: в этом возрасте всякому лестно, если девушка смотрит на него с восторгом. У Павла была потребность в Лизином обществе; впрочем, всякий раз, провожая Лизу домой, он испытывал облегчение, оттого что остался один, и сейчас можно будет вернуться к своим холстам и книгам. Целоваться с Лизой он начал потому, что пришла пора целоваться: невозможно полгода подряд гулять вечерами с молодой девушкой — и не поцеловать ее в конце концов. После того как они несколько месяцев провели за поцелуями, само собой подразумевалось, что теперь они разденутся и лягут в постель. Как это сделать, было неясно, поскольку и Лиза, и Павел жили в маленьких квартирках с родителями. Они целовались на лестничных клетках и говорили, что любят друг друга. Вскоре знакомые позвали их в Ленинград. В большой коммунальной квартире им отвели отдельную комнату. Здесь они прожили две недели, засыпая и просыпаясь в одной постели. Лиза по утрам готовила Павлу завтрак. Она, встав с постели, надевала на голое тело рубашку Павла и шла в таком виде на кухню жарить яичницу. Она видела во французском кино, как героиня поступает таким вот образом, то есть надевает утром рубаху мужчины, с которым спала ночью. И действительно, оказалось, что это сближает проснувшихся вместе людей. Павла поразило, насколько естественно и просто все было. Он не испытывал ни возбуждения, ни головокружения, ничего такого, что описывали любовные лирики. Напротив того, от присутствия Лизы ему делалось покойно. Павел предположил, что это счастье, и, вероятно, был недалек от истины. Логическим завершением этих простых и надежных отношений должна была стать свадьба. Павел приучил себя и Лизу к словам: в будущем году, когда мы поженимся. Этот год наступил, и наступила свадьба. И теперь Павлу было странно оттого, что другой человек, даже такой милый ему, как Лиза, объявлен его половиной и является отныне родным.
Зачем я это сделал? — спрашивал себя Павел. Разве мне этого хотелось? Определенно этого хотела Лиза, а значит, это хорошо: я же хочу, чтобы Лиза была счастлива. Но ведь можно было вполне этого не делать. Тогда не было бы нужды видеться каждый день, жить в одной комнате, ходить вместе в гости. Впрочем, в этом ведь нет ничего плохого. Мне это даже нравится.
Разве нравится? Вот, например, то, что она всякий момент рядом, даже когда хочется быть одному? И потом: как это сочетается с живописью? Разве были женатые художники? Разве общий дом, вареная курица, толстые родственники — разве это совместимо с творчеством? Хоть одного стоящего художника бы припомнить — счастливо женатого. Ван Гог, Делакруа, Микеланджело совсем не женились. Гоген и Сезанн не жили с женами. У Родена, Пикассо и Гойи — сплошные страсти и горести. Рембрандт был женат, да жена рано умерла. Модильяни женился было, да помер, а жена в окно выбросилась. Нет счастливых примеров.
Однако события развивались уже сами собой. Не Павел управлял своей жизнью, но жизнь пошла так, как считала нужным, не завися никак от его, Павла, воли. Словно надо было, чтобы Павел оказался женатым, и так все стало устраиваться, чтобы он женился. И что бы Павел ни говорил, какие бы поступки он ни делал, эти слова и поступки вели его к женитьбе, и неожиданно он осознал, что вот уже четверг, а завтра пятница, день свадьбы, и хотя он не вполне уверен, что ему надо жениться, но завтра он это сделает. Он сделает это хотя бы потому, что неловко разочаровывать Лизу, которая ждет завтрашнего дня, и родственников, которые уже собрались в гости. И наступило завтра, и сделалось сегодня — и ничто не могло изменить хода вещей. Выражение «браки совершаются на небесах» стало ему понятно. Вероятно, имеется в виду то, что избежать своей участи никому невозможно — все решено за тебя. Никто ведь не сказал, будто совершенный Божьим промыслом брак хорош, он просто неизбежен. Как ни крутись, а будешь женат, вот что значит это выражение. Будешь женат, потому что это нужно кому-то еще: твоей жене, ее родителям, гостям, порядку вещей.
Павлу сделалось унизительно, как бывало в школе на пионерских линейках в институте на общих собраниях, в клубе авангардистов на совместных бдениях: его словно заставляли разделить чужую радость, ему не радостную; вот сейчас, говорили ему, положено испытать подъем чувств, вот сейчас вас посетит энтузиазм, вот сейчас вам станет хорошо — как же иначе? Вы ведь рады? Общество, от которого он убегал, догнало его и стреножило. Так он думал, стоя рядом со счастливой Лизой. Он подумал еще, что ложь в браке начинается с самого первого мгновения, то есть с выражения радости, а вовсе не с того часа, когда муж прячет зарплату или начинает ходить к девицам легкого поведения. Ведь никто, совсем никто не ждет от него сегодня правдивого рассказа о том, что он в действительности чувствует. Если бы он откровенно рассказал Лизе или ее родителям о своих мыслях, он бы их оскорбил. Он сказал сегодня то, что было положено сказать, то, чего от него все ждали, то, что было сообразно моменту и что говорили до него многие люди, бессчетное количество людей. Все они, оказываясь в сходных обстоятельствах, говорили, что счастливы и что сбылись их мечты, вот и Павел сказал Лизе, что он счастлив, и она посмотрела на него преданными, доверчивыми глазами. И чем доверчивее и преданнее она смотрела на него, тем большую неловкость испытывал Павел.
Как изменилось бы выражение ее лица, если бы я сказал, что не испытываю счастья, думал Павел. Нет, не совсем так; я бы сказал, что мне все они нравятся, они, бесспорно, милые люди, мне приятно быть с ними, но не настолько, чтобы всю свою жизнь видеть преимущественно их. Я ни в коем случае не хочу, чтобы они стали моим миром. Вы не хуже других встреченных мною людей, но и ничем не лучше, сказал бы я им. Вы — не я; я не могу сделаться вами, а вы никак не можете сделаться мной, как же нам слиться в одно? Это невозможно, разве непонятно? Мы все сегодня врем друг другу, так ли это необходимо? Если бы я это им сказал, думал Павел, называя про себя Лизу, ее родню и общих знакомых одним местоимением, они бы обиделись. А я не хочу их обижать, это было бы неблагородно. Они ведь не сделали мне зла, они мне доверились. Он очень много думал про любовь и ждал, что любовь придет неотвратимо и страстно, так, как это происходило в читанных им романах. Она должна обрушиться как ливень, чтобы смыть все случайное, чтобы прочая жизнь растворилась в ней без остатка. Любовь — это как революция, думал он. Революция приходит и сметает все: ничто не значимо рядом с ней. И вот пришло событие, вероятно, важное и, безусловно, неотвратимое, но нисколько не напоминающее прочитанные романы, нисколько не похожее на революцию. Он хотел любви так же точно, как хотел славы и озарения, как хотят подвига молодые люди, и теперь смотрел на Лизу и думал, неужели я хотел вот именно этого? И Лиза встречала его взгляд и думала: он любит меня; напрасно говорят, будто на мужчин нельзя полагаться, вот пример исключительного человека, какое счастье, что я его встретила.
