Илья Бояшов - Безумец и его сыновья

Откликнулся плут:

— Не я завидовал царскому сынку? Не я желал дворца с золотыми стенами, вина да имбирных пряничков? Уж лучше рядом с тобою приплясывать от холода, чем сгинуть, как царский сын!

Вновь твердил он:

— Одному я рад — не родился царевичем.

Монах сказал:

— В небесах праведный о нас скорбит, молится!

Плут вздохнул:

— Черви быстро знают дело.

— Возле самого Престола царевич. Господи, упаси и помилуй!

— Вот что нас упасет и помилует, — и показывал плут две мороженые картофелины. И ворчал на спутника:

— Не пора спускаться с холма в укромное место, разводить хоть какой костерок. То-то все тебя, блаженный, тянет на горы — любишь хватать ветер да снег.

И все удивлялся тому, что гуляют они еще по белому свету.

Когда же пришла весна — занемог. Сделалось ему холодно. Лег пройдоха на землю и пожаловался:

— Стынут ноги, темень подобралась к самому сердцу.

Монах огорчился:

— Неужто уйдешь безбожником?

Взялся над ним молиться. А плут стонал:

— Не поднесут мне горькой водочки? Не согреться мне даже самими сладкими бреднями!

Не слушал больного товарищ, подняв глаза к небу. Отбивался плут из последних сил:

— Вот своего Николу кликаешь. На что мне Никола? Созывай с облаков хоть всех праведников — что толку от зова?

Пока он так говорил, поехали мимо подводы. Пожалели странников добрые люди, взяли с собой, отвезли к жилью.

Когда же плут поднялся, то не поверил, что остался жив. И удивлялся монаху:

— Видно, впрямь спасли меня твои причитания.

Но вот занемог и монах и лежал в забытьи. Когда приходил в себя, лились его слезы. Товарищ спросил:

— Отчего плачешь?

— Оттого, что не сможешь проводить меня молитвой.

Удивился тот.

— Ну, не блаженный? У самого гроба о чем сокрушается!

Взялся плут ходить по заброшенным полям, откапывать болотные луковицы. Отдирал ивовую кору, искал коренья, поил хвоей и травяным отваром спутника.

Когда тот открыл глаза, показал ему луковицы:

— Вот они, мои молитвы.

Решил он, оглядев монаха:

— Немного от тебя нынче толку. Народу-то не до Господа! Авось, получится у меня.

Прикинувшись слепым, отправился в ближний город. И жалобно попричитывал, волочась по улицам, умоляя встречавшихся подать хоть сухаря, хоть морковинки. Никогда ранее не молил он так слезно, но все отворачивались от него, шарахались от стенаний и плача. Нешуточно возопил слепой:

— Али украли у вас сердца? С каких пор сделались бессердечными? Отказали убогому, мыкающемуся в нужде по дорогам!

И скулил, стонал пуще прежнего, протягивая руку, постукивая палкой. Однако был ему один ответ:

— Не потеряны наши сердца! Но, видно, ты к нам еще не хаживал. С войны столько вернулось сюда слепцов, что бродят они по площадям да улицам толпами, да все просят подаяния. Нет у нас столько хлеба, сколько нынче слепцов. Все-то война, все-то горе-горюшко.

— Эге, — смекнул плут, услышав такую отповедь. — Есть у меня иное в припасочке.

Явившись в другой город, подворачивал ногу. И обратился к народу:

— Помогите изувеченному! Дайте отведать, хоть лучины, хоть чесночины!

Бабы взялись его пристыживать:

— Помолчал бы, бессовестный! Ты еще здоров, здоровехонек. Истинные-то калеки — с руками, ногами оторванными, истинные горемыки — вовсе обрубочки! Погляди, сколько их нынче по Руси! Не иначе, остались лишь покалеченные мужики! Не они ли взывают к милосердию? Не они повсюду ползают? Нет им ни хлеба, ни лучины. Что уж с тобой, здоровым, разговаривать?

И погнали его с улиц:

— Эка, выдумал покалеченность!

Не сдался плут, посмотрел на свои руки и молвил:

— А ну-ка десять братцев, не забыли вы прошлое ремесло? Вижу — не спасает меня глотка, выручайте хоть вы хозяина!

Пронырливые братцы вспомнили дело и ловко усердствовали — но ничего не принесли хозяину. Плут испугался:

— Неужели и вы добро не ущучили? Зря запускал вас в карманы, в корзины с баулами — что там осталось, кроме махорочной пыли, кроме семечной шелухи?

Воскликнул:

— Неужто, так обеднел народ! Не отыскалось ни гроша ни в одном кармане! Видно, правду мне молвили люди. Не помогают прежде проворные братцы, и язык, прежде золотой, меня не накормил!

И, пристыженный, возвратился к монаху.

Наклонившись над дождевой лужей, загоревал он:

— Что же со мной нынче сделалось? Седеет борода, спина сама собой сгибается… Ноги молят об отдыхе да все тянут на обочину.

Сказал, поглядев на монаха:

— И тебе, видно, брат, небо не помогает, сколько ни кланяйся ему!

И запнувшись уже непослушными ногами, молвил:

— Вот сынок-то царский в землю ушел молоденьким… Не успел стянуться морщинами, и старость его уже не подточит. Не согнулся, не скорчился.

Монах откликался:

— Возле Престола Господня царевич сияет своим юным ликом.

Отмахивался товарищ:

— Ах, остались от царевича кости с глиной!

Брели они, словно две тени. Озирался плут и, видя лишь разорение, сокрушался:

— Никогда не бывать Веселии. Где вольные кабаки, реки с молоком и медовые горы?

Монах молчал, сжимая посох, и отмеривал версту за верстой. Слезились его глаза, когда вглядывался он вдаль — клубилась там пылью дорога. Плут утверждал:

— То не твой Господь с апостолами, а солдатские полки.

Когда монах приникал к земле и прислушивался, плут его спрашивал:

— Что еще можно слышать по Руси, как не топот солдатских сапог?

Как-то вошли они в один город и оказались посреди ликующего народа. Окружили их бабы:

— Отчего не ликуете? Отчего вместе с нами не радуетесь? В такой день печалиться могут лишь безумные!

И подносили чарочки, наливали водку, щедро насыпали сухарей, одаривали хлебом, а сами веселились, танцевали и пели без устали. За долгое время впервые услышали странники, как терзаются гармошки, заливаются веселые голоса; оказались посреди такого праздника, который не чаяли уже и встретить. Тогда плут вскричал с забившимся сердцем:

— Не потекли молочные реки на нашу землю? Не открылись внезапно винные фонтаны? Не принялись в кабаках подносить бесплатно теребням стаканчики? А может, теперь гуляк дорожных досыта накормят пряниками и пирогами? Скажите мне, бабоньки, не воцарилась ли Веселия?

Монах восклицал:

— Не иначе, сошел на землю Господь, коль так светлы повсюду лица! Сам Христос спустился с Николой — тому лишь так радуются, ликуют и празднуют!

Им сказали:

— Да вы, поистине, умишком тронутые. Проснитесь, если сможете! Очнитесь, если не помрачен до конца ваш разум! Война победой закончилась — не будет больше слез, сирот и вдов!

Монах с плутом воскликнули:

— И только!

На них обоих набросились:

— Убирайтесь отсюда, безумные, если тому не рады, пока не надавали вам по шее натерпевшиеся бабы, пока на поколотили вас костылями своими покалеченные на фронте мужики, пока сироты не закидали вас камнями за такие слова, убирайтесь отсюда блаженные! Не посмотрим на вашу старость. Подите прочь!

Они и пошли.

Плут вскричал:

— Вот уже мы и сгорбились. Кому нужен я? И кому ты сгодишься со своей святостью? Пуста Русь, сколько вдаль ни засматривай, все видно, как ветер гоняет пыль.

В который раз поливал их, неприкаянных, дождь. Проходили они, мокрые, озябшие, деревню: были там на месте сгоревших домов выкопаны землянки. На пороге одной землянки увидели монах с плутом мальчишечку, который сидел один-одинешенек. Вздохнул плут, промокший до нитки, измученный дорогой:

— Вот малой имеет хоть прохудившуюся, но крышу, не заливает его дождь, есть где спрятаться от мороза — хоть земляные стены, но спасают они от стужи.

Мальчишка, услышав это, взмолился:

— Не нужна мне крыша, возьмите меня с собою!

Странники его спросили:

— Как тебя зовут? Где твои родители?

Тот ответил:

— Зовут меня Алешкой. А откуда мамка с папкой и кто они, я не ведаю. Меня, сиротину, пригрели здешние люди, да и те померли этой весной.

Оставалось у калик в суме немного хлеба, дали сироте, он же все с ними просился:

— Готов идти с вами куда глаза глядят! Насиделся я под крышей! Тошно мне от стен!

Монах подумал:

— Хоть одного подниму, научу Божьему слову на безбожной земле.

Плут решил:

— Этот малой кого угодно разжалобит… Будет нам с ним хорошая милостня.

Решили, не сговариваясь:

— Не пропадать сироте, пока еще таскаем ноги. Возьмем кровинку.

Взяли — и повели с собой.

Тотчас взялся плут скулить, у добрых людей прося подаяние, выставляя вперед мальчишечку: