— Отец богаче.
— Ты об отце не беспокойся. Это сущий пустяк — случилось однажды, и ладно. Твой отец — порядочный человек.
Вот всегда так — называет отца порядочным, а ведь знает, что тот его не любит. Работал Дьюклоу лучше отца и, когда стал посмелей, лучше рубил мясо; невозможно и представить себе, чтобы он оттяпал свои тонкие пальцы или по неловкости пырнул себя ножом. Отец говорил, что Дьюклоу должен еще многому научиться, а на самом деле это отец многого не умел — прежде всего потому, что толком учиться чему-либо был неспособен. Как-то раз одна женщина, миссис Тай, принесла мясо обратно и пожаловалась, что оно пахнет. «Намотай себе на ус, Генри», — сказал отец, когда она ушла. А ведь миссис Тай не говорила, что мясо ей продал Дьюклоу. Я увидел лицо Дьюклоу и понял, что отец сам продал миссис Тай это скверное мясо. «Такое мясо, — сказал мне отец, — идет на фарш». Но я понимал — никогда Дьюклоу так не сделает, не пустит он на фарш мясо с душком — даже не потому, что это нечестно, а просто, в отличие от отца, он был уважающий себя мясник, хоть и всего лишь помощник. Дьюклоу это мясо выбросит, подумал я, сунет в отбросы, чтобы отец его не ругал, что товар пропадает.
А теперь, сидя у меня в спальне, где висела желтоватая картинка, стоял белый комод и шкаф с умывальником, тоже белые, Дьюклоу сказал, что мне не стоит волноваться. Над кроватью висело маленькое распятие — мама повесила, а напротив — изображение Девы Марии, так что, лежа в постели, я мог видеть ее лицо.
— Помолись-ка, — посоветовал Дьюклоу и указал худой рукой на эти вещественные напоминания о вере. — Я бы на твоем месте помолился святой Агнессе.
Он не торопясь вытащил и зажег еще одну сигарету. «Твой отец — порядочный человек». — повторил он. Наверно, потом он ушел — когда я проснулся, свет был выключен. Часы показывали полвосьмого, и сперва я подумал: «Сегодня — последний день каникул». А потом уж вспомнил, как отец целовал Бриджет, а Дьюклоу разговаривал со мной поздно ночью.
Мы все вместе завтракали на кухне: мама — на одном конце стола, отец — на другом, Бриджет — рядом со мною, а Дьюклоу — напротив. Мы всегда так садились, но раньше я не замечал, что Бриджет сидит рядом с отцом.
— Две дюжины отбивных, — сказал отец, садясь за стол; он даже рук не отмыл от крови. — Я говорил тебе, Генри? Сходи в гостиницу к миссис Эш.
— Хорошо, я нарежу, — спокойно, как всегда, ответил Дьюклоу.
— Опоздал, приятель, — захохотал отец, — я их сам нарезал! — Он еще раз хохотнул. Потом взглянул на Бриджет, которая присела, чтобы открыть дверцу духовки, и добавил: — Запомни, Бриджет, нарезать до завтрака отбивных — лучший способ поднять аппетит.
Я разглядывал гренок на тарелке, глаз от него не отрывал, но чувствовал, что Дьюклоу на меня смотрит. Он знал, что я ревную — зачем это отец говорит не с мамой, а с Бриджет? Ревновал я вместо мамы — сама она ревновать не могла, потому что ничего не знала. Дьюклоу видел решительно все, словно смотрел на мир под каким-то особым углом. А отбивные для миссис Эш вышли бы куда привлекательнее, если бы их резал Дьюклоу: и мясо было бы порезано умнее, и отходов было бы меньше, и сделал бы он все это вдвое быстрее.
— Вот это здорово! — сказал отец, когда Бриджет поставила перед ним тарелку с жареным беконом и сосисками. Потом она спокойно села рядом со мной. Ни она, ни мама еще не сказали ни слова с тех пор, как я вошел на кухню.
— А картофельных котлет больше не осталось? — спросил отец, и мама ответила, что как раз собиралась их делать.
— Последний раз в них были комки, — заметил отец.
— Да, — согласилась мама, — были комочки.
Нож и вилку отец держал неуклюже, ведь руки у него были изуродованы. Иногда он цеплял вилкой слишком много, и кусочки бекона падали. А вот Дьюклоу, ел красиво.
— Ну что, братец кролик, — сказал отец, обращаясь ко мне, — сегодня у тебя последний день каникул?
— Да.
— Я в твои годы работал на каникулах. С шести с половиной лет мясо разносил клиентам, понятно?
— Да.
— Времена меняются. Верно, Бриджет?
Бриджет сказала, что меняются. Тогда отец спросил Дьюклоу, работал ли он в детстве, и тот ответил, что летом работал в поле: полол, копал картошку, косил.
— А у нынешних детей легкая жизнь, — сказал отец, обращаясь ко всем, кроме мамы. Потом он подтолкнул свою чашку в сторону Бриджет, а Бриджет передала ее маме, чтобы та налила отцу еще чаю.
— Легкая жизнь… — повторил отец.
Я заметил, что он разглядывает руки Дьюклоу, словно не верит, что эти руки способны накопать так уж много картошки. И я подумал, что тут отец ошибается: Дьюклоу наверняка копает картошку быстро, аккуратно, чуть двинет кистью руки — и картофелина уже в мешке, он, конечно, и в этом деле мастер.
Со двора в кухню вошел почтальон, мистер Дайси, маленький такой, любопытный, косоглазый. Нашей семье он вручал письма вот так — когда мы сидели за завтраком. Пока письмо распечатывали, он оставался на кухне и пил чай.
— Отличное сегодня утро, — сказал он. — И день будет отличный.
— Если только дождь не пойдет, — ответил отец и хохотал, пока весь не побагровел, а потом вдруг умолк, заметив, что никто вместе с ним не смеется. — Как дела, Дайси? — спросил он уже спокойнее.
— Спина болит, — ответил Дайси, передавая маме письмо.
Дьюклоу только кивком приветствовал почтальона. На кухне Дьюклоу иногда сидел так тихо, что отец спрашивал, уж не захворал ли он.
— Я вот тут говорил мальчишке, что в его годы я разносил мясо из лавки, — сказал отец. — Времена меняются, а, Дайси?
— Да, времена уже не те, — согласился Дайси. — Да и как им не меняться?
Бриджет передала Дайси чашку чаю. Он положил туда сахар, размешал и сказал, что видел Бриджет накануне вечером. По слухам, Дайси был такой любопытный, что иногда распечатывал письма, подержав над паром, и доставлял их на сутки позже. Дайси интересовался каждым жителем городка и всегда старался разузнать последние новости.
— А вы меня и не заметили, — сказал он Бриджет. Потом помолчал, отпил чаю и добавил: — На другого смотрели.
— Да, у Брайди ухажеров хватает, — сказал отец.
— Особенно в банке, — засмеялся Дайси. — А письмо — от вашей дочки, — сказал он маме. — Я уж ее круглые буковки знаю.
Мама, поглощенная чтением, только кивнула.
— Брайди может выбрать самого лучшего, — сказал отец.
Я взглянул на него и заметил, что он посматривает через стол на маму.
— Да, Брайди может выбрать самого лучшего, — повторил он нарочито громко. — Скажешь не так, Дайси? Красавица она у нас, верно?
— Конечно, конечно, — согласился Дайси. — Спору нет.
— Чего ж она не выбрала Генри Дьюклоу? — Отец закашлялся и расхохотался. — Ведь она мота выбрать самого лучшего, а, Генри? Ведь на ней женится любой, на кого она глаз положит?
— Пойду отнесу миссис Эш отбивные, — сказал Дьюклоу и встал из-за стола.
— Генри Дьюклоу такими вещами не интересуется, — засмеялся отец. — Понял, Дайси?
— Отчего же он такими вещами не интересуется? — спросил Дайси (сам-то он всем интересовался).
Дьюклоу подошел к раковине помыть руки. Потом вытер их полотенцем, которое висело на кухонной двери; это было особое полотенце, только для него и для отца.
— А он не из тех, кто женится, — объяснил отец. — Верно я говорю, Генри?
Дьюклоу улыбнулся и молча вышел из кухни. Дайси хотел было что-то сказать, но отец перебил его.
— Генри не из тех, кто женится, — повторил отец и положил кусочек хлеба на тарелку — там оставалось много жира. Он вычистил тарелку хлебом, съел его и запил чаем. Дайси поставил свою чашку на стол и сказал Бриджет, что чай она заваривает — лучше некуда. Во всем городе ни у кого не бывает такого чая, как на этой кухне. Ему хотелось задержаться, повертеться у нас, посмотреть, не случится ли чего: наверное, чувствовал, какая тяжелая атмосфера была тогда у нас на кухне, и удивлялся не меньше моего.
Мама все читала письмо, а отец все смотрел на нее. Неужели он хотел ее задеть? Неужели он нарочно, чтобы ее расстроить, говорил, что Бриджет может женить на себе любого, кого только захочет?
Мама протянула мне письмо, чтобы я передал его отцу. Я успел заметить, что оно от моей сестры Шейлы, которая уже два года как вышла замуж за торговца канцелярскими товарами. Я отдал письмо отцу и стал смотреть, как он читает.
— Ну, дела! — воскликнул он. — Она ребенка ждет!
Когда отец произнес эти слова, я лишь на секунду задумался о том, что они означают. Бриджет, как и полагается, ахнула, а потом все замолчали; отец смотрел на маму. Мама натянуто улыбнулась ему: приличия требовали улыбки, но делить с отцом сколько-нибудь серьезное чувство ей не хотелось.
— Шейла? Не может быть! Прямо не верится! — воскликнул Дайси, разыгрывая изумление. По его голосу было ясно, что письмо известно ему во всех подробностях. Потом он стал говорить, что вот совсем недавно Шейла сама была ребенком. Он говорил и говорил, а его косящие глаза бегали с одного лица на другое. Он был явно заинтригован маминым спокойствием — такие новости, а она ни слова не сказала. Всякий бы разволновался на ее месте, а она — нет, это сразу бросалось в глаза.
