Следующие две пары и два одиночных камешка Тана разместила иначе. Они лежали на земле так, будто были брошены случайно, наугад, но Мариата видела, что женщина-кузнец вкладывает в гадание все свое внимание, и понимала, что в выборе камешков и в их расположении есть какой-то порядок, ей непонятный.
А Тана продолжала подбрасывать камешки. Те, что попадали ей в руку, она выкладывала рядом с первыми двумя столбиками: на этот раз три пары и один красный камешек в самом низу. Тана присвистнула, и на лице ее появилась гримаса. Похоже, увиденное не доставило ей большого удовольствия.
— Что?.. — спросила Мариата, не в силах больше выдерживать напряжение, но Тана лишь мотнула головой и резко ответила:
— Не мешай духам делать свое дело.
Наконец был выложен последний столбик: две пары, одиночный, на этот раз черный, и конечная пара. Инеден откинулась назад и задумчиво уставилась на то, что получилось. Она взяла одиночный красный камешек, перевернула и снова положила на место. Оборотная поверхность его была темно-коричневого цвета, не столь зловещая. Или это не так?
— Твой отец и братья все еще идут по дороге жизни, но смерть следует за ними по пятам, — наконец сказала она. — Прольется кровь.
Мариата не знала, как понимать это загадочное заявление, и спросила:
— Так они живы?
— Да.
Инеден провела рукой над четырьмя столбиками, а затем стала быстро передвигать камешки и кончиком пальца делать на песке какие-то пометки. Она словно играла в захватывающую военную игру, которой иногда забавляются старики. В ней нужно, переставляя камешки, стараться захватить позиции противника.
— Путешествия, путешествия, путешествия, — пробурчала Тана. — Да, так мы и знали, — продолжала она, разговаривая как бы сама с собой. — Тайное становится явным… Явное — тайным. Жертва… Предательство… Неотвратимый ход событий. — Тана взяла в руку белый камешек и принялась внимательно его разглядывать. — Что ты делаешь тут, на дороге смерти, если сам обозначаешь новую жизнь? — обратилась она к нему с сердитым вопросом, точно ожидая, что камешек ни с того ни с сего раскроет рот и ответит.
Разумеется, тот ничего не сказал.
Тана положила его на место, нахмурилась, взяла черный камешек.
— Дух, обитающий в нем, упрям и своеволен. Он обожает уводить гадание в сторону.
Мариата долго ждала, что она скажет дальше, и спросила сама:
— А что означает этот черный камешек?
— Возможность. Путает все гадание. — Тана глубоко вздохнула.
— Так мой отец и братья уже мертвы.
— Нет-нет, я не вижу членов твоей семьи среди мертвых, зато замечаю там много других людей, — поджав губы, прошептала Тана.
— Что? — наклонившись к ней, спросила Мариата. — Что ты сказала?
Инеден быстро встала на ноги, откинула кожаный полог, закрывающий вход, и впустила в кузницу яркие лучи солнца.
— Это уже неважно. Все написано, и я все равно не смогу ничего предотвратить. Я не знаю, когда и где это произойдет, просто вижу кровь и глаза. Все мы должны пройти через дверь смерти. Нам остается только молиться, чтобы не шагнуть в нее слишком рано, иншалла.
Никто, казалось, не увидел ничего странного в том, что в три часа ночи мы снова явились в дом Хабибы, забрали с собой Лаллаву и повезли ее в пустыню. Наоборот, все эти похожие на ворон женщины, увидев нас, заулыбались и дружно согласились: чем раньше выехать, тем лучше. Сама Лаллава, узнав, что ее ждет, была вне себя от радости. Она схватила Таиба за руки, без конца целовала их и непрерывно что-то бормотала. Я слышала часто повторяемое слово «барака».
— Оно означает «блаженство», — пояснила мне Хабиба.
Она вела себя так, будто и не случилось нашей давешней размолвки, и была, похоже, очень довольна тем, что мы отвезем Лаллаву в пустыню. Но одна мысль сверлила меня и не давала покоя. Мне почему-то казалось, что Хабиба довольна тем, что мы с Таибом не останемся вдвоем. Старуха Лаллава станет играть роль, так сказать, дуэньи, сопровождающей нас на увеселительную прогулку. Впрочем, может быть, она просто была рада, что хоть на время отдохнет от обязанностей сиделки.
Черные женщины повели Таиба в недра дома, чтобы приготовить какой-нибудь завтрак и собрать необходимое для поездки.
Стоило мне податься за ним, как Хабиба схватила меня за руку.
— Прошу вас, помогите мне с Лаллавой.
Собирали мы старушку немыслимо долго, и не просто потому, что я была неопытна в таких делах. Лаллава настояла на том, что для этой поездки она должна одеться во все самое лучшее, вот поэтому мы так долго копались. Я-то полагала, что ей не захочется расставаться с вечным черным, как у собравшихся вокруг нее ворон. Ах, как я оказалась не права. Хабибу снабдили длиннейшим списком. Старуха крепко вцепилась ей в руку и привередливо, по пунктам выговаривала, что надо принести, выразительно подняв вверх корявый палец. Мысль о том, что она скоро увидит пустыню, сотворила с ней настоящее чудо. Она снова была полна самой живой и деятельной энергии. Оставшись с Лаллавой наедине, я не могла решить, что сказать, как с ней общаться. Ведь я не знала ни слова из ее языка, а она — из моего. Чтобы не очень нервничать, мне оставалось лишь глупо улыбаться. Старуха ни с того ни с сего вдруг снова оживилась, потрепала меня по руке, что-то пролепетала, притронулась к шее, а потом начертила пальцем в воздухе квадратик. Ага, амулет. Я выудила его из сумочки, передала ей и смотрела, как она скрюченными пальцами поднесла его близко к глазам, принялась вертеть и внимательно разглядывать со всех сторон. Интересно, что она там такое узрела? Неужели видит и форму амулета, и узор, вытравленный на нем? Или просто хочет на ощупь прикинуть его размеры, потрогать диски из самоцветного камня и выступающую шишечку? Нет, это, похоже, ее не очень интересовало. Лаллава вдруг с чистой радостью улыбнулась, возвратила мне амулет и погладила меня по щеке с такой нежностью, ничем, казалось бы, с моей стороны не мотивированной, что у меня перехватило дыхание.
Хабиба вернулась с полной сумкой и еще целой охапкой тряпок, которые, видно, в нее не влезли. Лаллава полностью отдалась в наши руки, стала послушной, как ребенок. Мы сняли с нее ночную рубашку, и Хабиба достала огромный рулон темно-синей ткани с бледным металлическим отливом.
— Это называется тамельхафт, — сказала она, складывая ткань вдоль и наматывая на тело женщины, в то время как я ее поддерживала. — Так одевались в старину. Теперь подобного не носят. — Хабиба скрепила ткань на плечах старухи двумя большими декоративными булавками из серебра, разгладила складки и сделала шаг назад. — Очень красиво.
Лаллава блаженно улыбнулась и с гордостью постучала по одному из этих серебряных украшений.
— Очень древние, — пояснила мне Хабиба. — Таких красивых булавок теперь не найдешь.
Последовали другие украшения: пара тяжелых серебряных серег, десятки браслетов, некоторые тоненькие, как лучик света, другие толстые и крепкие, с крупным геометрическим узором, два тяжелых ожерелья из раковин каури и три небольших амулета, которые Хабиба прикрепила к платью в разных местах. Наконец появилась красиво расшитая шаль, которой она покрыла голову старухи.
Меня заинтересовал узор, повторяющийся на всех предметах.
— Как много тут треугольничков, — обронила я.
Хабиба засмеялась.
— Острая вершинка отпугивает дурной глаз, наверное, даже прокалывает его насквозь.
— Ужас какой!
Она пожала плечами и продолжила:
— Старые люди верят в это. Они говорят, что нас всегда окружают темные силы. Не только дурной глаз, но и джинны — злые духи.
Должно быть, у меня было глупое лицо, поэтому Хабиба наклонилась поближе и спросила:
— Вы что, никогда не слышали про джиннов?
Я покачала головой, и вдруг меня осенило:
— Может быть, вы имеете в виду тех, о которых говорится в сказке про Аладдина?
Я в двух словах пересказала ей содержание книги «Арабские ночи», которую читала в детстве.
Она сначала нахмурилась, потом засмеялась.
— Вы, наверное, говорите про Ала ад-Дина и его лампу, которую послал ему волшебник-мавр. Это в книге «Альф Лейла Ва-Лейла»![55] Да-да, тот самый джинн и есть, великий и сильный дух, хотя там он послушен человеку, не то что злые и страшные твари, в которых верят старые люди. Они постоянно подстерегают нас, чтобы сбить слабого или глупого с пути истинного, расстроить наши планы, испортить еду, лишить человека разума. Все, что Лаллава надевает на себя, должно отпугивать этих духов. Тут важен цвет платья, сурьма вокруг глаз, даже хна, которой окрашены ее пальцы.
Она что-то сказала старухе, та энергично кивнула и ответила длинной тирадой.
— Лаллава говорит, что в пустыне ей очень понадобится такая защита, ведь пески — это дом не только для нее, но и для легиона злых духов. Она очень рада, что у вас тоже есть амулет, который всегда будет защитой, и просит надеть его.
