И тогда встал Степан Иваныч Кашлаков — длинный серьезный дядя, прораб металломонтажа — и простуженным своим басом предложил:
— А наш хай будет: трест имени Мопассана, — и с горечью добавил: — Очень соответствует профилю.
Управляющий обиделся. В зале понимающе загоготали и захлопали. В самом деле, на участке все время случались какие-то любовные истории…
Пожилой турбинист дядя Вася Савченко отбил молоденькую жену у начальника цеха Гоголева. Все очень переживали эту историю, но — против правил — одобряли. Потому что дядя Вася был монтажник и рыцарь, а этот Гоголев — молодая тля с инженерским значком (он в опасных случаях брал с прорабов расписки, чтоб самому не отвечать)…
Потом одна девочка, Клава-изолировщица, хотела отравиться из-за несчастной любви к фотографу. Она написала письмо на шесть страниц, чтоб никого не винили и чтоб фотограф все-таки пришел как-нибудь один разик на ее могилку. А потом приняла шесть таблеток пирамидона. Она думала, этого достаточно, а спросить было не у кого.
Ничего страшного от пирамидона не случилось, но письмо на тумбочке нашли. И был большой перепуг. Сначала хотели исключить из комсомола ее, а потом фотографа (но он даже не был знаком со страдалицей). В конце концов объявили выговор члену комитета, ответственному за культмассовую работу, так как при хорошей культурно-массовой работе подобные факты, конечно, были бы невозможны.
Но Степан Кашлаков, внося свое саркастическое предложение насчет Мопассана, намекал совсем на другую историю. В которой, безусловно, был виноват сам… На участке работал один Костя Каретников, сварщик, по прозвищу Крыси-Маус. Это был такой добродушный мышонок — беленький, с красным носиком, действительно не очень красивый. Он не обижался, когда его так называли, потому что монтажники народ заводной, они всех разыгрывают, и если тут начнешь обижаться, то никогда не кончишь, и лучше сразу перейти в бухгалтерию или в плановый отдел.
Работал этот Маус, по молодости лет, по последнему классу, как говорится, «на подхвате». Потому что в высотной бригаде вакансии не часто освобождаются — из высотников не уходят (уносят — это еще случается: работа рисковая, на высоте). Но тут, слава богу, никто не упал, а Мауса все-таки допустили в бригаду. Потому что началась монтажная горячка на главном корпусе.
Пока он там осваивался и зеленел, пролезая по балкам на сорокаметровой высотище, его не трогали. В такое время над человеком смеяться нельзя, а то он из гордости выкинет какую-нибудь штуку, какой-нибудь излишний подвиг — и все. На этот счет монтажники народ умный.
Они его даже нахваливали: «Давай, давай, Крыси! Молодец, ничего парень!»
«Ничего» — это была высокая похвала для понимающего человека. Надо учесть, что о самом космическом полете они сказали: «А ничего слетал Гагарин!» Они вообще не считали свое дело ниже, чем гагаринское. Они считали примерно наравне. Тут тоже высота, а если полетишь, то не в космос, а в противоположную сторону. И без ковровой дорожки, и без поездки в Лондон, Нью-Йорк и Рио-де-Жанейро. Так что Крыси мог гордиться, когда ребята ему сказали: ничего!
Но вот прошло месяца полтора, и стали Крыси-Мауса страшно дразнить. И он по неопытности даже не догадался, что это его праздник. Вроде бы выдача аттестата или диплома: теперь он монтажник как монтажник, чего ради с ним нежничать?
Особенно его доводил Митя Сморгон — мордатый, здоровущий парень в тельняшке. Он каждый день что-нибудь такое придумывал… Вот однажды в прорабке рассказывает:
— Я варю на тридцать пятой отметке кронштейн. Смотрю, этот Крыси-Мыси по балке ползет и кричит: «Мама!»
— Да я не «мама» кричал! — взмолился тот. — Я матюкался! Потому что электроды паршивые.
— Матюкался? Тогда извини, пожалуйста. Тогда ты молодец, истинно християнська душа…
А надо сказать, что монтажники — народ на редкость грубый. И они даже немножко задаются этим. На сей счет есть разные теории. Самую лучшую сочинил Вовка Леонов, в прошлом начинающий писатель, ныне законченный монтажник.
Он приехал сюда позапрошлым летом, чтоб поработать несколько месяцев, собрать, так сказать, материал из гущи жизни. Ребята над ним измывались как только могли из-за этого «материала из гущи». Но Вовка всё стерпел, и ему даже вдруг понравилось, и он тут остался насовсем. Бригада уже давно считает его своим, а он все оправдывается, все что-то доказывает и ведет себя с ненужной лихостью.
Так вот, этот беглый интеллигент утверждает, что ругань на высоте есть производственная необходимость. Не станешь же ты, сидя на подкровельной балке, кричать соседу в другой конец главного корпуса: «Что же ты, коллега, варишь первый стык, который понадобится только к вечеру, между тем как должен бы варить седьмой?!» Нет, тут просто крикнешь: «Мишка, трам-тара-рам…» — и сразу все ясно.
Этой гнилой теории дали достойный отпор, когда присваивали звания ударников коммунистического труда. Но потом оказалось все-таки, что отпор был недостаточный…
Однажды в прорабке после наряда Крыси-Маус воспользовался тем, что вся бригада была в сборе, и сказал речь:
— Хлопцы, я вас очень прошу. Вот эти шесть дней, начиная со вторника, не называйте меня… ну, этим, Маусом, и вообще… не очень. Сделайте человеку одолжение.
— А что случилось? Почему шесть дней, а не восемь? Лично я больше трех не выдержу! — радостно завопил Яшка Кирячок.
— Тут одна знакомая приезжает, — жалобно сказал Крыси-Маус. — Школьный товарищ…
— Ага, — сказали монтажники. И больше ничего не сказали. И загнали обратно в глотки уже готовые остроты и каламбуры. Было ясно, что они учли и приняли к сведению.
Точно во вторник на площадке появилась девчонка — хорошенькая, черненькая, с гордым носиком. Бригада осмотрела ее со своей высоты и одобрила. Утвердила, как говорят руководящие товарищи.
Она приехала на ГРЭС черт те откуда, из запорожского техникума. Считается, что на практику, хотя вряд ли за казенный счет ее послали бы практиковаться так далеко. Она чего-то там копалась на нулевой отметке и время от времени посматривала наверх, на своего прекрасного Крыси.
В первые дни разведка доложила, что ничего особенного у них, кажется, нет. Ходят себе за полметра друг от друга. Действительно — товарищи по школе, разные там воспоминания детства, «тебя с седыми прядками над нашими тетрадками, учительница первая моя», и так далее…
Но на третий день у них состоялся какой-то разговор. И потом они уже весь вечер ходили в обнимку по пустынным недостроенным кварталам, поскольку парка культуры в поселке еще не было.
Тут этот Кры… то есть Костя Каретников, совершенно одурел от излишнего счастья. Он пренебрегал монтажным поясом и не привязывался. Он бегал по балкам, ссыпался по дрожащим монтажным лестничкам через две ступеньки на третью, как Иисус Христос ходил по облакам. Так что Митя Сморгон в конце концов сказал ему на ухо:
— Брось эти штучки! Ты доиграешься: оставишь нас без свадьбы. А мы все мечтаем погулять на твоей свадьбе.
Конечно, глупо давать советы, когда человек в таком состоянии! И Митя плюнул. Тем более что сам он тайно верил в судьбу и считал, что счастливые не падают. Он только предупредил:
— Не будешь привязываться — набью рыло. При ней!
И вот надо же было, что в тот великолепный четвертый день Костя сделал промашку. Он пропустил один важный стык и полетел варить дальше. За такие вещи на монтаже не милуют. Но он еще, на свою беду, напоролся на прораба, на самого Степана Иваныча.
— Шо ж ты, сопляк, делаешь? — заорал тот на весь главный корпус. — Это ж кронштейн, а не мамкина титя.
Работавший неподалеку Сморгон сделал бросок к прорабу:
— Ша, Степан Иваныч, тихо. У него тут девчонка.
Но он и сам ни на что не надеялся: разве Степана Иваныча закроешь, когда он злой.
— Дерьмо, понимаешь, крыса-мыша, и тоже в монтажники лезет, — вопил прораб еще пуще прежнего. — А ну, слазь к черту! Иди домой или куда хочешь. Вон отсюда!
— Девчонка у него тут. Во-от стоит, рот раскрыла, — грустно сказал Митя. — Просил же человек учесть.
— Нет, — взревел прораб, — я еще буду амуры учитывать! Серенады! Тут, понимаешь, Иващенко треклятый нашу арматуру затяг. И еще этот лезет, сопля мышиная…
— Ти-хо! — сказал Митя, да как-то так убедительно, что Степан Иваныч вдруг умолк. Он плюнул себе под ноги и пошел искать треклятого Иващенку…
Еще счастье, что это был конец рабочего дня. Костя кое-как доварил тот несчастный стык и убежал домой задами, через углеподготовку, через сборноукрепительную площадку, на которой навалено разное механическое железо. Девочка поискала-поискала его и ушла…
Бригада по дороге провела совещание.
— Невдобно, — сказал Яша Кирячок.
— Степан должен извиниться. Надо прямо потребовать! — воскликнул интеллигентный Вовка Леонов.
