— В один прекрасный момент я поняла, что крышку гроба нельзя открыть изнутри: у человека есть только одна жизнь, и ее надо прожить с размахом. А отдохнуть… отдохнуть можно и в гробу, пока тебя едят черви. Но ты ведь всегда меня презирала, не так ли? Я все время чувствовала это, и мне приходилось с этим жить. Иногда я задаю себе вопрос: как ты на самом деле ко мне относишься? Ты всегда такая мрачная, такая сварливая, такая холодная. Тебе всегда было наплевать, как я себя чувствовала. Но ты всегда брала сторону отца. Папа и папа, Ева и Ева. Вас всегда было двое против меня одной. — Казалось, она говорит спокойно, но я слишком хорошо ее знала. Мертвенный холод сковал меня.
— Я холодная? Да я готова была на что угодно ради того, чтобы услышать от тебя хоть слово! Но ты меня словно не замечала. Смотрела сквозь меня. Ты могла хвалить других детей, но мои успехи не имели для тебя никакого значения. Я так жаждала твоего внимания, так старалась тебе угодить! И ты называешь меня холодной?! — Я сама не заметила, что почти кричу. Ее слова были так несправедливы, что я забыла об осторожности и дала волю эмоциям. А мама продолжила в той же спокойно-агрессивной манере:
— Когда-то я была тебе нужна. Ты этого не помнишь, потому что была совсем маленькой. Да-да, когда была младенцем, ты вопила, умоляя взять тебя на ручки. Но я не могла заставить себя сделать это. Ты вызывала у меня отвращение. Ты специально сделала роды кошмарными, мне было очень больно, я ненавидела себя, свое раздавшееся за время беременности тело, кровь, хлеставшую из меня ручьем. Но тебе было наплевать. Ты только вопила и просила грудь. И это было так омерзительно, что я тоже начинала вопить. Я относила тебя в ванную и закрывала дверь, чтобы не слышать твоих воплей.
Я откусила кусочек от бутерброда, ощутила на языке вкус свежего ржаного хлеба, специй и сыра и глотнула чая, такого горячего, что он обжег мне горло.
— Ты говорила, что я не хотела сосать грудь, и у тебя чуть не началось воспаление.
— А что мне было говорить? — тоном обиженного ребенка возразила мама. — Ты брала только одну грудь, и я испугалась, что превращусь в урода. Ты вцеплялась в меня как мартышка и отказывалась отпускать. Впивалась в сосок, как пиявка, и сжимала губы так, что аж вся синела. Я от боли чуть сознание не потеряла. Признаюсь, у меня не хватало терпения. А у кого бы хватило? И я стала давать тебе бутылочку. Папа обожал кормить тебя, и скоро ты привыкла. Но ты мне отомстила. С тех пор ты меня отвергала и продолжаешь делать это до сих пор. Ты злопамятная и жестокая.
То, что она говорила, было настолько нелогично, что я удивилась, как она сама этого не замечает. Я знала, что указывать ей на это абсолютно бесполезно, но все равно попыталась:
— Я старалась с тобой сблизиться, но ты меня всегда отталкивала. Неужели ты не видела, что моя холодность была способом привлечь твое внимание? Что я пытаюсь пробудить в тебе хоть какие-то чувства?!
Мой голос дрожал, и я знала, что ступила на минное поле. Мои доводы были всего лишь скорлупками под танками противника. Мама захохотала. Лицо у нее побагровело.
— Неправда! Тебе нужен был только отец. Папочка, который всегда за тебя заступался, который заботился только о тебе, напрочь забывая обо мне. Он всегда предпочитал мне тебя.
— Ты лжешь!
— Откуда тебе знать, где ложь, а где правда, Ева? Но теперь он мне больше не нужен. Можешь взять его себе. От него все равно никакого толку.
Я смотрела на женщину на диване, но видела только ее рот, который все рос и рос, пока не заполнил собой всю комнату. Слова лились мне в уши, словно музыка из сломанного проигрывателя, надрывная, режущая слух. Мама сделала глоток вина и поставила бокал на стол, не замечая, что от донышка на деревянной поверхности остаются следы. Это стало последней каплей.
— Иногда мне кажется, что ты не моя мать.
Такой реакции я не ожидала — мама посмотрела на меня с удивлением и даже почти с восторгом. Я должна была предвидеть, что за этим последует, но была слишком наивна.
— Не твоя мать? Тебя бы это устроило, да? Увы, к сожалению, я твоя родная мать. Можешь сделать анализы, если хочешь. А вот папа… он-то как раз и не твой отец. Вот все и открылось. Я не собиралась тебе говорить, ты сама напросилась.
Ее рот. Огромные, пухлые губы. Красные, как флаги. Со следами вина в уголках.
— Ты лжешь.
Мама посмотрела на меня. Она уже немного опьянела, но полностью владела ситуацией.
— Хочешь услышать историю? Историю любви. Которую ты никогда не слышала. Я думала, что встретила свою настоящую любовь тогда, Ева. Я была молода и неопытна, почти как ты сейчас, только на три года старше. До встречи с Симоном я и не подозревала, что способна так безумно любить. Если бы ты его видела… Как он был красив! Темноволосый, великолепно сложен. Ему было наплевать, что подумают окружающие. Мы познакомились на танцах. Он меня пригласил, и я думаю, тогда-то мы и влюбились друг в друга. Через пару недель я была уже беременна, и в тот день, когда я это узнала, мы обручились. Это произошло в сентябре. Было тепло и солнечно. Через неделю я переехала в его скромную однокомнатную квартиру, и мы были счастливы. Жили одним днем. Наслаждались жизнью. Симон работал в порту и мечтал стать моряком, но эти планы пришлось отложить после встречи со мной. Я продавала косметику в магазине. У нас было мало денег, но бездна счастья. Когда я вспоминаю то время, мне кажется, что я никогда больше не была так счастлива.
На лице у нее появилось какое-то умильное выражение. Она покрутила в руках бокал с вином. Я смотрела на ее рот, на мокрые губы, на язык, живший своей жизнью, и чувствовала, что вся моя жизнь зависит от этого существа с красным ртом, состоявшего из плоти, крови, костей и кожи.
— Я жила в раю. Симон знал, как сделать женщину счастливой. Это был настоящий мужчина. Когда мне исполнился двадцать один год, он разбудил меня, осыпав всю постель лепестками роз. Мы тогда весь день провели в постели. Он говорил, что мы — Король и Королева, что весь мир и вся жизнь принадлежат только нам. Мы — хозяева жизни. Мы жили друг для друга, и никто больше нам был не нужен. Я должна была догадаться, что это не может длиться вечно, но не хотела об этом думать. Живот у меня рос, но я чувствовала себя хорошо, и Симон обожал мое тело. Мы могли часами лежать в кровати, он разговаривал с моим животом, рассказывал ему сказки о море и рыбках… Он гладил меня по животу, щекотал, рисовал на нем человечков и был так счастлив, что я и предположить не могла, что может случиться что-то плохое. Он будет великолепным отцом, думала я. Какой же я была идиоткой… Я вышла из транса, только когда стала толстой, как корова. Мы собирались устроить праздник по поводу скорого рождения ребенка. Я пригласила кучу друзей, приготовила угощение и думала, что Симон будет в восторге от этой идеи, но оказалось, все наоборот. Он сидел за столом, всем своим видом демонстрируя, что мои друзья ему не нравятся, и не произнес за весь вечер ни слова. Естественно, все это заметили; вскоре одна из подруг отвела меня в сторону и спросила, что за мужика я себе выбрала. «Если он из тех, кто не хочет тебя ни с кем делить, тебе стоит задуматься», — сказала она. И у меня словно открылись глаза. Я увидела, как мы живем, Симон и я, — в отвратительной однокомнатной халупе, где нет места для ребенка. В тот вечер мы впервые поссорились. Я злилась, что Симон так обошелся с моими друзьями, и требовала, чтобы он нашел себе нормальную работу. Но он ничего не хотел слушать. Называл нас буржуями и капиталистами. И я поняла, что больше не хочу его видеть.
Рот. Губы, которые шевелятся, причмокивают, отпивая вино. В камин пора было подбросить дров. Я подбросила. Мама продолжала:
— Это было начало конца, если так можно выразиться. Мы стали ссориться постоянно. Он практически не работал, мы жили на мою зарплату, и он ныл, что я должна радоваться, что он безработный. Так он, видите ли, сможет заботиться о ребенке. Брать его в море и все такое. У него была старая лодка с парусом, и он все время твердил, что возьмет ребенка с собой в плавание, чтобы показать ему весь мир и рыбок под водой. Господи, как это было нелепо. Но у меня с глаз уже спала пелена, и теперь я недоумевала, что могло привлечь меня в этом придурке. Как раз тогда я узнала, что в соседнем городе можно найти хорошую работу, и пыталась убедить его переехать туда. Но он отказался. Наотрез. И тогда я приняла решение. Я не хотела быть вместе с этим мужчиной и иметь от него детей.
Мама облизнула губы, наполнила бокал. Я заставила себя доесть бутерброд. Открыть рот, откусить, прожевать, проглотить. Переварить. Тем временем мой мозг переваривал полученную информацию. Темноволосый. Какой мужчина! Король жизни. Рыбки в море.
— Все закончилось довольно драматично. В мае мы решили поплавать на лодке. Было тепло, мы взяли с собой еды. Я была толстой и неповоротливой, но мне очень хотелось прогуляться, хотя лодки я ненавидела. Мы заплыли в глубь шхер, там пристали к какому-то островку, перекусили… Внезапно налетел ветер. Нам пришлось развернуть лодку и направиться обратно, но мы не успели. Мы оказались в самом эпицентре шторма. Лодку швыряло на волнах, как скорлупку. Мы были одни в море, ни одного судна на горизонте. Скоро мы насквозь промокли. Дождь хлестал в лицо, волны заливали лодку, и Симон крикнул, чтобы я помогла ему с парусом. Я возразила, что это он во всем виноват, что он должен был предвидеть шторм, это ведь он моряк, а не я. В ту минуту я его ненавидела. Я была уверена, что мы погибнем. Оба. И вдруг Симон запел. Можешь себе такое представить? Жизнь твоей матери в опасности, а твой отец стоит и поет?
