– Знаешь, Эрика, я был младшим офицером итальянской армии… – сказал я и увидел, как ее лицо побледнело и приняло напряженное выражение. Тогда я мягко положил свою руку сверху ее руки, как бы желая успокоить, и продолжил: – Мне довелось служить в твоих краях. Мне поручили следить за тем, чтобы террористы не развлекались, подрывая столбы на высоковольтной линии.
– Ты идиот, если думаешь, что их подрывали ради развлечения! – разозлилась Эрика.
– Извини, я не хотел тебя обидеть. Я только хотел рассказать, что говорило начальство нам, военным. Нам было по двадцать лет. Берлинская стена еще не пала, и ваши патриотические выступления явно беспокоили наше командование, которое, в свою очередь, запугивало нас.
– Ублюдки! – в сердцах воскликнула Эрика, с силой втыкая вилку в невидимого врага на тарелке.
– Еще до встречи с тобой я собрал кое-какие сведения и понял, что ваше движение, несмотря на радикализм позиции о самоопределении Тироля, придерживается политики, основанной на демократических принципах и правах человека.
После такого моего заявления Эрика немного расслабилась. По ее щеке даже пробежала слеза.
– Ты знаешь о моей матери?
– Да, знаю.
– И что же ты знаешь?
– Знаю, что случилось, и понимаю тебя.
– Понимаешь? Не смеши. Как может понимать богатенький избалованный мальчик, что значит увидеть собственную мать распростертой на мраморном столе, изрешеченной пулями этих проклятых слуг власти?
– Ты цепляешься за это представление обо мне? Тебе никогда не приходило в голову, что это лишь видимость, а на деле все обстоит иначе?
– Хочешь сказать, что ты не тот, кем кажешься? – усмехнулась она.
– Я, дорогая Эрика, никогда не позволял себе смеяться над другими. Я уважаю даже тех людей, которые лгут мне. И знаешь почему? Потому что мне совестно указать им на то, что они лжецы. Ты не знаешь обо мне ничего, не знаешь моей истории, не спрашиваешь, почему я, будучи итальянцем, не живу на родине, и позволяешь себе смеяться над моими утверждениями.
Казалось, эти слова сильно подействовали на нее.
– Извини меня, Антонио… – сказала Эрика смущенно.
– Пустяки.
Мы долго молчали.
– Мне очень не хватает матери.
– Понимаю. Однако это не должно толкать тебя на экстремальные меры, которые принесут лишь вред тебе и твоему движению. Нужно бороться, оставаясь внутри системы и играя по тем же правилам, что и твои противники, поскольку, если выйдешь за рамки принятых в данной системе норм, победа не светит. Пожалуй, вам следует поменять метод борьбы, не отказываясь от борьбы, в целесообразность которой ты должна верить хотя бы ради своей матери…
– Но на чьей стороне ты? – спросила вдруг она.
– Не понимаю, что ты подразумеваешь под словом “сторона”, Эрика. Я за демократию. Ведь ты сама за нее борешься и веришь в нее. Если под демократией мы имеем в виду форму правления, основанную на власти народного большинства…
– А что ты имеешь в виду под народным большинством?
– Послушай, я не социолог и не политик. Я не слишком хорошо разбираюсь в терминах. Но я не настолько глуп, чтобы не понимать, что власть должна принадлежать исключительно государству и осуществляться на определенной территории, над определенным народом. К тому же ясно, что государство должно исполнять свои функции без каких-либо препятствий. Я невежда, однако могу представить себе, какой беспорядок возник бы в демократическом государстве, если бы каждый творил, что ему вздумается, и уважал бы только собственные права. Настал бы хаос.
– Ты прав, ты невежда, – заметила Эрика удрученно.
– Возможно, права и ты, но принцип, утвержденный в первом пункте нашей конституции, – суверенитет принадлежит народу, который осуществляет его в формах и границах, установленных конституцией, – кажется мне справедливым, учти это.
Мне надоело спорить на эту тему, и я решил поменять тактику. Я подмигнул Ренато, надеясь, что он сыграет что-нибудь на фортепьяно, а он поставил диск с какой-то глупой мелодией.
– Помолчи-ка, Антонио, и послушай эту музыку. Это полька Урсулы Нойхаузер.
Звучал австрийский народный танец, известный в Тироле и исполняемый на арфе.
Эрика прикрыла глаза, наслаждаясь пением арфы, а потом пристально посмотрела на меня, словно хотела прочесть в моем взгляде что-то, ускользавшее от нее. В ответ на ее вопросительный взгляд я улыбнулся, и Эрика поняла, что полька отнюдь не была случайностью.
“Я хорошо заплачу Ренато”, – пообещал я себе.
Но очарование момента нарушил телефонный звонок: мне сообщили, что есть клиент.
– Эрика, мне нужно бежать, срочная работа. Прошу тебя, можешь пойти со мной? Это ненадолго.
– Ладно, иди, – ответила она, как будто недопоняв меня.
– Нет, я хотел, чтобы ты пошла со мной, пожалуйста…
– Но куда?
– Увидишь!
Эрика молча встала. Я оплатил счет, и мы быстро доехали до нужного клуба. Я поставил машину на стоянку и попросил Эрику подождать меня. Сказать по правде, я не знал, быстро ли обернусь, но я был уверен, что, если сейчас распрощаюсь с Эрикой, больше никогда ее не увижу.
Я отправился в бар, где мой приятель указал на клиента. Мне не везло, клиент еще недостаточно захмелел. Требовалось подождать. Лишь минут через двадцать мы сели за игровой стол. Я не знал, что делать. И в итоге попросил друга забрать Эрику из машины и привести сюда, сказав, что потом все объясню.
Спустя пару минут Эрика уже сидела возле меня, молча. Я предложил ей заказать что-нибудь из меню. Она согласилась. Я заказал для нее чай. Эрика просидела, попивая чай, еще час, не проронив ни слова.
Наконец мне удалось не только выудить у клиента все деньги, цепочки, браслеты, часы, но и получить даже его машину. После этого я сразу встал из-за стола, хотя обычно был более деликатен с проигравшими, и сунул деньги в карман куртки. Эрике я сказал выйти из клуба и подождать в машине. Я пришел через минуту.
– Мне нужно срочно принять душ, а тебе?
– Мне тоже, – ответила она с готовностью.
По пути к моему дому Эрика спросила:
– А ты, случайно, не карточный шулер, Антонио?
– А ты, случайно, не террористка?
Мы посмотрели друг на друга и расхохотались.
В ту ночь мы долго занимались любовью.
Потом мы провели несколько дней вместе. Ходили в бассейн, сауну, кино, рестораны, подолгу гуляли, пока нас не настигли наши извечные проблемы.
Сицилия звала меня, а Больцано – ее. Мы пообещали увидеться снова, но встречи так и не произошло. Но случилось то, чего я не предвидел. Просто не мог предвидеть.
Я выключил музыку.
“Я отец, черт побери! Боже мой, я отец!”
Я теребил в руках письмо. Сперва я решил не отвечать на письма, однако Эрика хотела привести моих сыновей на свидание в тюрьму, чтобы мы познакомились. Я написал ей, что рад отцовству, но попросил не приводить детей хотя бы потому, что тогда я содержался в тюрьме особо строго режима, где запрещался любой физический контакт даже с самыми близкими людьми. Я мог смотреть на них только из-за стеклянной перегородки.
Мне удалось ее убедить. Началась переписка. Эрика рассказала, что вышла замуж и счастлива в семейной жизни, а также что ее муж все о нас знает.
“Тогда ты был прав, Антонио, – написала она однажды, – и ты вовсе не невежда. Я назвала тебя невеждой только для того, чтобы защититься от тебя, от твоего видения жизни, которое разрушало все мои убеждения. И я удивлялась, как же ты этого не заметил. Разве ты не понял, что я на твоей стороне?
Я видел по фотографиям, как росли мои сыновья. В каждый конверт Эрика вкладывала их снимки и иногда спрашивала, не передумал ли я – может быть, пора наконец познакомиться с ними, увидеть их живьем. Я выдержал пятнадцать долгих и тяжелых лет заключения. Но потом уступил. Эрика рассказала сыновьям всю правду, ведь они были уже достаточно взрослыми, и Эрика не могла больше молчать. Мальчики сами захотели познакомиться со своим настоящим отцом. После того как она написала мне все это, я согласился на встречу, поскольку уже не находился в тюрьме особо строгого режима и мог видеть сыновей не из-за стекла.
Я готовился к тому дню, старался не волноваться. Но чем старательнее я прогонял мысли о предстоящей встрече, тем больше росло мое волнение. Я сильно нервничал.
Надо признаться, что, когда я увидел мальчиков прямо перед собой, во мне произошел психический надлом. Лишь представьте: перед тобой вдруг возникают двое сыновей, которых ты раньше никогда не видел, а теперь они уже подростки, они обнимают тебя, смотрят удивленным мягким взглядом, а ты не знаешь, что сказать и что делать. Между вами нет связи. И не может быть связи. Я чуть сквозь землю не провалился.
По-моему, настоящий отец тот, кто растит своих сыновей. Нельзя никого называть отцом только в силу кровного родства. Нет. Отцовство – это психологический фактор. Настоящий отец тот, кто растит детей, кормит их и одевает с детства, кто отводит их в детский сад, школу, забирает оттуда, учит, укладывает спать и встает посреди ночи, если они плачут, – в общем, тот, кто живет с ними. Я согласен, эти мальчики – мои сыновья по крови, но они выросли и живут с другим человеком, в среде, к счастью, далекой от моей. Они свободны и счастливы.
