Чего бы от нее потребовать взамен, развеселился Илья, завершая отправку. Час интимной близости — на диванчике шефа? Романтическую ночь при свечах?
Бомба благополучно ушла в эфир.
….Уже возле подъезда ему попались на пути двое. В дешевых нейлоновых куртках (дурацкого фиолетового цвета), в спортивных штанах. Он бы не обратил внимания на этих низкосортных индивидов, если б его не окликнули:
— Илья Олегович?
— Ну? — сказал он.
Один так и стоял перед ним, а второй совершенно неуловимым образом оказался сзади. Словно телепортировался. Илья растерянно оглянулся. Больше на дорожке никого не было.
Грабители!
— Передашь Ленскому привет от Нигилиста, — сказал тот, что спереди. — Если когда-нить приснишься ему.
— Что за Ленский? — взвизгнула жертва в панике.
— Владимир Ленский, деревня. Кстати, и тебе тоже поклон от Нигилиста…
— Подождите, подождите, — заторопился Илья, начиная понимать. — У меня есть деньги, возьмите, я сам отдам! Сам!
Дрожащими руками он вытащил пачку долларов.
— Тридцать тетрадрахм, — ухмыльнулся грабитель.
— Это баксы!
— Ага, Иуда из Кириафа не брезгует и баксами.
Реальность опять расползалась — в который раз за сегодняшний день. Реальность сместилась к краям, оставив в центре плоские яркие кляксы.
Все было понарошку!
— Подождите, подождите…
Ударил тот, который сзади. Узкое длинное лезвие вошло журналисту под левую лопатку и моментально вышло — как ужалило.
Илья остолбенел, беззвучно двигая губами. Пытался что-то произнести, но помешали кровавые слюни и кровавые сопли. Кровь заляпала ветровку. Доллары выпали из ослабевших пальцев…
Падающее тело нежно подхватили, оттащили на газон, уложили на землю. Затем умирающему журналисту разжали рот пошире и вогнали туда нож — по рукоятку. Острие вышло из затылка, пришпилив голову к опавшей листве, — точно жука в гербарии.
Выпученные глаза остекленели…
Убийцы работали споро и слаженно. Один снимал часы, второй опустошал карманы. Собрали с дорожки доллары. Протерли рукоятку ножа.
— Подбросить бы Ленскому его сраные баксы, да еще с запиской… — вслух помечтал самый разговорчивый из них.
Нет, нельзя было. Местный игемон, известный под кличкой «Нигилист», повелел, чтоб никакой политики, чтоб нападение выглядело, как чистая уголовщина. С другой стороны, эта падаль и не тянула на Иуду из Кириафа, не тот масштаб предательства, мягко говоря.
…Через пару-другую минут две поджарые тени бежали трусцой — прочь от места преступления. На проспекте их ждала машина: они с ходу нырнули в салон, — и нет никого.
Илья остался лежать. Нож торчал изо рта — на память ментам. Стильные черные одежды были безнадежно испачканы красным.
Тьма поглотила своего незадачливого поклонника — с тем же равнодушием, с каким поглощает всех прочих ничтожеств, полагающих себя избранными.
Среда, почти ночь. ТАБЛЕТКИ ОТ СТРАХА
Магнитофон на плече у громилы по имени Валя весело наяривал:
Я сижу в сортире и читаю «Роллинг стоун»,
Веничка на кухне разливает самогон,
Вера спит на чердаке, хотя орет магнитофон,
Ее давно пора будить, но это будет моветон…[18]
Берия вошел в сарай ритмично, словно танцевальные па совершал. Он был меломан и эстет, хоть и зарабатывал на жизнь отнюдь не красивыми делами.
— Ба! — воскликнул он. — Волшебная сила искусства! Валечка уже на кухне… самогон на столе — вижу… магнитофон орет… а спит у нас кто? Хозяин дома? Не пора ли его будить или это моветон? А, хозяйка?
Зойка бесновато озиралась:
— Не запылились… Шатуны чертовы…
Валя молча сгрузил магнитофон к стеночке. В руке у него остался только большой электрический фонарь.
Я боюсь спать. Наверное, я трус.
Денег нет, зато есть — пригородный блюз…
— Добрейший вечерочек, братья и сестры, — дурашливо объявил Берия. — Глянь-ка, Валя, достойно гуляют люди!
Он сделал широкий жест, объемлющий и храпящего Лютика, и Зойку с Мариной, находящихся в легком ступоре. Он — натурально! — чем-то смахивал на Лаврентия Павловича: очки, больше похожие на пенсне, плюс кепка, да и росточек его — не сравнить с Валей или тем же Лютиком.
— Гостью, смотри-ка, принимают, — толкнул он товарища.
— Красавицу, — одобрительно подтвердил тот и направил на женщин луч своего фонаря.
Зойка отвернулась, глядя застывшим взором в одну точку. Марина заслонилась рукой, морщась. Ее, откровенно говоря, здорово подташнивало.
— И квасят, — сказал Берия с завистью. — Ох, квасят…
Я боюсь пить. Наверное, я трус.
Денег нет, зато есть — пригородный блюз…
— Золотые слова, — поклонился он магнитофону.
Некоторое время «шатуны» пристально разглядывали всю честную компанию. Обратили внимание на то, в каком положении находится гостья. Берия, поигрывая плечами, вальяжно прошелся по сараю. И вдруг Марина заметила у него на плече… свою сумочку!
— Что хозяйка, к столу не пригласишь? — бросил он. — Посидим туда-сюда, глядь, и вечерок скоротаем…
Зойка не отреагировала.
— Чего-то слабо рады нам здесь, — огорчился Валя.
— Но мы все равно присядем. Потому как разговор есть… даже два разговора!
Оба уселись за стол, взяв со стеллажа пару жестяных кружек.
— Лаврентий, — представился один Марине.
— Валентин, — не отстал второй.
С большим достоинством они это сделали. Ну, прямо интеллигенты в десятом поколении.
— Марина, — сказала гостья, решив после сумочки ничему не удивляться. — Лаврентий — грозное имя. Лаврентий Берия…
— Пф-ф! — человек изумился. — Предупреждали меня… Ну, в общем… фамилия у меня другая, но если вам нравится, можете меня и так называть. Польщен буду.
Валентин разлил всем косорыловки. Поднял свою кружку — готовый чокнуться с кем угодно, лишь бы немедленно выпить. Но Лаврентий остановил его руку:
— Есть тост. За радость, братья и сестры! Без нее жизнь — не жизнь…
Двадцать лет — как бред.
Двадцать бед — один ответ.
Хочется курить, но не осталось папирос…
Я боюсь жить. Наверное, я трус.
Денег нет, зато есть пригородный блюз… —
поставил магнитофон окончательный диагноз и ненадолго затих.
Гениально, подумала Марина. Курить и вправду опять захотелось, да сигарет нету… И жить не просто страшно, а панически страшно… особенно, когда тебе не двадцать, а полный тридцатник…
— Я правильно говорю, русалочка? — Берия покосился на нее бесноватым глазом.
— Русалки — это миф, — парировала она.
— А кто осенью в ручьях купается?
Крыть Марине было нечем. Берия с ходу выпил, отставив локоть под прямым углом. Марина, не раздумывая, выпила тоже. Остальные присоединились. Берия крякнул, закурил сигарету «Парламент», кинул пачку на стол:
— Всем. Валек, прокрути-ка песенку назад, уж больно душевная.
Марина облизнулась на сигареты, но брать не стала.
Повисла тяжелая пауза. Валентин занимался магнитофоном. Зойка потянулась:
— Ну и какой разговор?
— Для разгона — самый обычный, — улыбнулся Берия. — Но ласковый твой, я гляжу, обледенел крепко…
— ОблЯденел он, а не обледенел, — помрачнела Зойка. — Приходи лучше завтра.
Какое-то время молчали. Нарушил молчание Валентин — сказал, подвигав глазами и скулами:
— Но и к тебе, Зоя, есть вопрос.
Зойка перевела на него взгляд.
— Гостья твоя… — начал он.
Она не дала ему закончить реплику:
— А это подруга моя! С детсада. Добрая баба. Артистка…
— И поэтому вы ее так задвинули?
— Да никак не задвинули! Дурачились просто!
Валентин откинулся на стуле:
— Ах, вот что…
Все понял. Также все поняла и Марина — не спасет ее никакая Зойка.
— Вы, гражданочка, давно здесь? — поинтересовался Берия, сверля Марину чекистским взглядом.
— Чего пристал? — встряла Зойка. — Всегда по жизни вместе!
— С Закумарья значит, с самого?
Он посмотрел пристально Марине в глаза. Так цепко, что она не смогла отвести взгляд. Валентин в это время демонстративно закрыл Зойке рот.
— Что? — растерялась Марина.
— А то. Мы насчет вас другие данные имеем.
— Вот так-то, — с гордостью за товарища сказал Валентин. — Врача не обманешь.
