Ознакомительная версия.
— Мистика, — ответила Оксана и вернула амулет. — Это — твое. Ты заслужила помощь венериного башмачка, а я — нет. И разгребать мне свою жизнь самой, без всяких талисманов.
Оксана ушла от Ларисы и вернулась в малосемейку. Она возвращалась к себе с непонятным нарастающим волнением в душе. Сердце стучало так, что, поднимаясь по лестнице, она задохнулась. Остановилась на площадке между этажами передохнуть и увидела Игоря. Он сидел на верхней ступеньке лестницы и курил. Ждал ее.
— Привет, — сказала Оксана, и что-то внутри у нее перевернулось и ухнуло. — Давно сидишь?
Игорь пожал плечами.
Пока они шли рядом по коридору До двери квартиры, Оксана почти ощущала, как внутри у Игоря тоже что-то переворачивается и ухает. Они молча вошли, молча сняли куртки. Молча прошли на кухню. Оксана села на табуретку, а Игорь остался стоять. Вынул из кармана бумагу и положил перед ней. Она не притронулась к ней. Все равно ничего не разобрала бы в этих латинских медицинских терминах. Когда-то она всячески сопротивлялась, не хотела подвергать Юльку этой процедуре. Неделю же назад сама предложила Игорю пройти тест на отцовство. Теперь результаты теста лежали перед ней, а она не могла заставить себя развернуть бумагу и взглянуть на них.
Игорь достал сигареты, стал вытряхивать из пачки. Руки его дрожали, зажигалка выпала и ударилась о пластик стола.
Оксана вздрогнула.
— Юлька — моя дочь, — наконец не выдержал Игорь. И поднял зажигалку. Тихо повторил: — Юлька — моя дочь…
Оксана почему-то не могла больше находиться в тесной кухне. Она прошла мимо Игоря, заметалась по комнате, бесцельно переходя от предмета к предмету. Больно стукнулась о гладильную доску локтем, плюхнулась на диван и стала тереть свой локоть, словно в нем сосредоточилась вся ее боль. Игорь пришел из кухни, стоял, подпирая косяк, и смотрел, как она нянчит свою руку. Они были как глухонемые оба. Игорь первый не выдержал. Он в одно движение оказался возле Оксаны, опустился на палас, уперся грудью в ее колени. Стал целовать ее ушибленный локоть. Запах мужчины, много лет делившего с ней постель, что-то повернул в ней. Она вцепилась в Игоря, и они оба оказались на полу, продираясь друг к другу сквозь одежду, как сквозь непроходимую чащу. Эти объятия были взахлеб. Каждый знал, что любая мелочь может все испортить, остановить, разрушить. Они любили друг друга как раньше, как давным-давно, в первые месяцы совместной жизни, когда страсть накрывала их внезапно, не спрашиваясь, а желание заставало врасплох где угодно — на кухне, в ванной, в гостях… Игорь горячо дышал ей в волосы, а она кусала его подбородок, мешая обиду и боль со стонами удовольствия…
Потом, растерзанные, они лежали на полу, не зная, что будет дальше. Над головами равнодушно тикали часы. Во дворе за окнами кричали дети. Игорь лежал, уткнувшись ей в руку. А она посмотрела перед собой, и в поле ее зрения попадались привычные предметы: Юлькина игрушка — цветастый клоун, круглые часы, телевизор… Возле телевизора стояла синяя ваза. Золотом по синему узоры. Вазу когда-то Оксана привезла из дома, это была вещь родителей. Ее пришлось склеить, потому что Игорь в один из своих приступов бешенства разбил ее. Почему она сразу не выбросила вазу? Зачем-то склеила, как сейчас пытается склеить разбитую жизнь. В нее все равно уже не поставишь цветы — склеенная ваза больше не держит воду.
Игорь потянулся за сигаретами, закурил.
Оксана поднялась. Вытянула из шкафа халат. Неторопливо застегнулась. Собрала свои вещи и положила на полку.
— Уходи, Игорь. Тебя ждут.
Она знала, что он смотрит ей в спину. Она даже представляла его взгляд, знала выражение глаз. Она не обернулась. Молча слушала, как он одевается. А он одевался медленно, тянул время. И мучительно подбирал слова. А слова не подбирались, потому что никогда Игорь не отличался особой разговорчивостью. И ситуация была не та, которую можно было развернуть при помощи слов. Тихо попрощался и вышел. И по его дрогнувшему голосу Оксана поняла, что он плачет. Она тоже плакала. Стояла и смотрела, как он, ссутулившись, идет через двор. Он уходил навсегда, она знала это. И надежды не осталось совсем. Но Оксане почему-то было уже немного легче, чем два часа назад, когда она только еще ждала этой встречи, ждала результатов теста. Ей становилось легче, словно Игорь забрал половину ее боли и унес с собой.
* * *
Нуами нравилась ее новая жизнь — в большом чистом доме в два этажа. Это совсем не то, что жизнь в деревенской хижине. Да и нянчиться с дочкой хозяина совсем не трудно, если ты выросла в семье, где семеро братьев, а дочерей отец и не считает…
Нуами молила Бога, чтобы уехать из дома и устроиться работать в хорошее место. Бог услышал ее молитвы. Ее взяли нянечкой к доктору Умару, и ей нужно было лишь возиться с его близнецами да присматривать за годовалой дочкой. К тому же близнецов потом забрала хозяйка, ухаживала за ними сама. Хотя Нуами видела, как трудно хозяйке справляться с детьми. Уж больно они орут, всегда чего-то требуют. У них в деревне не принято обращать внимания на крики младенцев. Матери с младенцами за плечами ходят в поле работать. Но здесь, в городе, совсем другое дело. О такой работе, как у Нуами, можно только мечтать. Если бы не вспышка болезни, о которой только и твердит доктор Умару, ей бы не приходилось особо утруждать себя. Теперь же в доме только и говорят: дизентерия Телевизор включишь, та же дизентерия. Нуами совсем не нравились кадры, которые она видела по телевизору: дети со вздутыми животами возле такой же хижины, как в ее деревне. Она знала: болезнь зарождается в реке и с водой попадает к людям. Чтобы в дом не проникла дизентерия, Нуами приходится кипятить бутылочки и без конца протирать в детской все игрушки. Доктор Умару каждый вечер заходит в детскую и все сам проверяет. И руки Нуами проверяет и спрашивает, часто ли она моется. Но она не обижается. Честно говоря, мыться она действительно не любит. Воду в деревне приходится экономить, и Нуами привыкла обходиться малым. Она могла спокойно помыться с ног до головы одним-единственным чайником воды. Ванна, наполненная горячей водой, с пеной, пугает ее. Нуами наполняет ее для виду, к моменту прихода хозяина. Он видит, что в ванне журчит вода, и хвалит Нуами за чистоплотность. Доктор доволен ею. Он превозносит чистоту. Он уходит, и Нуами выпускает воду.
Малышей каждый день купают. Иногда и по два раза. Нуами только готовит воду. Купать приходит хозяйка или мать хозяина. Иногда и сестры хозяина приходят купать детей. С ними весело. Да и с маленькой Марией Нуами справляется. Вот только та становится с каждым днем все подвижнее. За ней нужен глаз да глаз. Так и норовит засунуть в рот все, что попадется.
…Но как ни старался доктор Умару, как ни берег свой дом от эпидемии, не миновала болезнь и его порог. Заболела одна из сестер хозяина, потом служанка с той половины, где жила его мать. Затем — одна из поварих. Хозяин ходил мрачнее тучи. Сам был готов мыть мраморные полы раствором хлорамина. Каждое утро осматривал детей, а заодно и Нуами — трогал живот и приподнимал веки. Смотрел язык. И все же первой на их половине заболела молодая хозяйка. Жалко было белую как мрамор хозяйку, хоть плачь. Да и то сказать: при такой белой коже как не заболеть? Нуами слышала, что там, у хозяйки на родине, люди болеют не от жары, а от белого как сахар снега. И когда хозяйку увезли в больницу, хозяин нанял медсестру для ухода за близнецами. Медсестра и к ней заходила. Нуами ее немного побаивалась. Строгая и неразговорчивая медсестра заставила ее перемыть все в детской. Специальным раствором протереть окна и москитную сетку, обработать одежду маленькой Марии. А когда вечером пришел хозяин, медсестра заявила, что детей нужно изолировать, чтобы они не смогли заразиться друг от друга. Хозяин на все соглашался. Он был так расстроен болезнью жены, что, пожалуй, ухватился бы за любую помощь и любой совет. Близнецов разделили по комнатам. В доме с утра до вечера шла уборка. Хозяин сам бы кормил и пеленал своих детей, но эпидемия отнимала все его время. Он жил на работе.
Нуами старалась изо всех сил. Боготворила хозяина и боялась потерять место. Ох как боялась потерять место! Потерять место для нее — это покинуть белый богатый дом в центре города и вернуться в свою деревню. Не смотреть телевизор, не мечтать о толстой нитке коралловых бус и о платье, как у белой госпожи… Особенно — о платье. Нет, Нуами не может потерять эту работу! Она будет делать все, чтобы был доволен хозяин!
…Когда у Нуами немного приболел живот, она никому ничего не сказала. Она решила, что за ужином съела салата больше, чем нужно. Нельзя есть много зелени, от этого бурчит в животе. Нуами знала это, но иногда забывала. Она просто объелась зеленью. То же самое она сказала себе, когда заглянула в унитаз, перед тем как нажать на кнопочку бачка. Слишком много зелени…
Нуами знала: если хозяин узнает о ее состоянии, он не станет разбираться — салат не салат… Он немедленно отстранит ее от детей. Уволит. Слишком уж трясется он над детьми. Его можно понять. Дети родились недоношенные, с маленьким весом. К тому же он так ждал сына. Его первая жена не могла родить, и господин Умару взял вторую жену, белую. Белая жена принесла ему троих детей. Старшая девочка такая хорошенькая, что залюбуешься. Теперь господин Умару и слушать не станет про какой-то там салат. Поэтому, когда доктор пришел к детям после работы, Нуами держалась молодцом, улыбалась во все тридцать два белоснежных зуба, протягивая доктору Умару его дочь. Сегодня доктор побыл с малышкой совсем недолго. Не доставал Нуами расспросами и ограничился обычным осмотром. Его беспокоило состояние жены, она это сразу поняла. Едва хозяин ушел, Нуами посадила девочку в манеж и кинулась в туалет. Она едва добежала. К ночи ей стало совсем плохо, она не могла стоять. Девочка плакала, а Нуами, свернувшись клубком, стонала на диване. Ее трясло так, что стучали зубы. Утром ее в таком состоянии обнаружила горничная. Она не стала слушать слезные мольбы несчастной няни. Позвали медсестру, которая немедленно позвонила доктору. Медсестра сама посадила маленькую Марию на горшок. Девочка капризничала. Когда ее подняли с горшка, сомнений не осталось: ребенок заразился. Вконец измученную Нуами вместе с воспитанницей немедленно госпитализировали.
Ознакомительная версия.
