– Он умер, – произношу я роковые слова.
В комнате повисает тишина, а потом раздается крик Евы. Она кричит и кричит. Я понимаю, что ее душераздирающие вопли разбудят всех и кто-нибудь непременно вызовет полицию. Постепенно крики переходят в истеричные рыдания. Мы с Мутти обнимаем ее с обеих сторон, а Ева все плачет и плачет.
На следующее утро звонит социальный работник по имени Сандра Комптон. Она хочет с нами побеседовать и предлагает встретиться в отеле. Сандра Комптон спрашивает разрешения привести администратора отеля и говорит, что необходимо решить организационные вопросы.
Сидя на краешке кровати, накручиваю на палец телефонный шнур. Вот бы увести куда-нибудь Еву.
– Дело в том, что по закону я больше не являюсь женой Роджера и потому не знаю, вправе ли решать такие вопросы. Нет, поймите меня правильно, я не отказываюсь. Тем более что его официальная супруга погибла в той же катастрофе. Просто я понятия не имею, как работает эта система.
– У мистера Олдрича имелись другие родственники?
Сара Комптон говорит о Роджере в прошедшем времени, а для меня он еще жив.
– Только наша дочь, но она несовершеннолетняя. – Стараюсь говорить тише, в надежде, что Ева не услышит. Хотя они с Мутти о чем-то горячо спорят у меня за спиной и не прислушиваются к разговору. – И его сын, – торопливо добавляю я, вспомнив о Джереми. – Но он еще младенец.
– Да, я слышала. А у супруги Роджера были родственники?
– К сожалению, не знаю.
– Не расстраивайтесь. Это можно легко выяснить.
Голоса за спиной становятся все громче. Я оборачиваюсь и вижу, как Ева надевает куртку, а Мутти кудахчет над ней, размахивая руками.
– Я перезвоню вам позже, – предлагает социальный работник. – Вы будете у себя в номере?
– Не знаю. Подождите минутку. – Прикрыв рукой трубку, обращаюсь к дочери: – В чем дело?
– Она хочет навестить Джереми, – сообщает Мутти.
– Да, хочу навестить братика, – эхом отзывается Ева.
– Мы будем либо в отеле, либо в больнице, – говорю я в трубку. – Дочь хочет повидаться с братом.
– Понимаю. В случае необходимости я вас найду. Хочу также уведомить, что для вас и вашей дочери предусмотрена помощь психолога. Знаю, что вы с мистером Олдричем в разводе, но этот факт не уменьшает вашего горя. И не означает, что его смерть вас не трогает.
Озадаченно киваю головой.
Сандра Комптон, должно быть, решила, что я специально умалчиваю о своих переживаниях и нуждаюсь в особом разрешении. Господи, конечно же, я горюю! Я провела с Роджером полжизни. Да, мы не подходили друг другу, но он был хорошим и очень порядочным человеком. И невозможно смириться с трагедией, которая постигла его семью. Только бесчувственное чудовище может остаться равнодушным к такой беде. И я убита горем, хотя и радуюсь, что Роджер не выжил.
Да, радуюсь и не скрываю этого.
Слова социального работника больно ранят душу. Будто ударили кирпичом в грудь.
Я что-то невнятно бормочу в трубку, а сама слежу за Евой. Дочь уже выходит из номера, а Мутти следует за ней по пятам.
– Простите, мне нужно идти, – извиняюсь я и вешаю трубку.
Схватив сумочку, мчусь догонять Еву и Мутти.
* * *
Мы поднимаемся на лифте в детское отделение и видим медсестру, которая катит переносную детскую кроватку. Рядом на штативе закреплен пакет для внутривенного вливания. Трубка тянется к тоненькой младенческой ручке. Сзади плетется женщина с худым изможденным лицом. Я придерживаю дверь кабины лифта, чтобы они могли зайти.
В этот момент раздается сигнал тревоги.
Процессия останавливается, и медсестра поворачивается в сторону сестринского поста. Оттуда выглядывают три удивленных физиономии.
– Не волнуйтесь, это я, – машет рукой медсестра. Физиономии исчезают.
Из-за угла выбегает охранник, но, увидев медсестру, останавливается.
– Прости, Роб, ложная тревога, – успокаивает она охранника. – Вот, везем ребенка вниз. Надо сделать кардиограмму. Будь добр, разблокируй кабину лифта.
Охранник набирает код на клавиатуре, что находится возле лифта, и возвращается на свое место.
Медсестра закатывает кроватку в лифт, измученная мать идет следом, а я все смотрю на эту процессию, разинув рот от удивления. Женщина награждает меня испепеляющим взглядом, и я вдруг понимаю причину ее гнева. Несчастная мать решила, что я из праздного любопытства пялюсь на истощенного болезнью ребенка. Разумеется, ничего подобного мне и в голову не приходило, хотя вид у малыша действительно прискорбный. Мое внимание привлекло устройство, прикрепленное к его лодыжке.
Неужели существует необходимость вешать на детей устройства типа автосторожа? Неужели есть на свете больные на голову люди, способные украсть больного ребенка? Мы проходим между плоскими белыми панелями, которые, как известно, устанавливаются во всех магазинах одежды с целью предотвращения краж, и я понимаю, что такие изверги, похоже, в нашей жизни встречаются.
Идем втроем к сестринскому посту, и коридор кажется мне бесконечно длинным тоннелем.
Нас здесь уже ждут. Вероятно, Сандра успела предупредить медсестер, и я ей искренне благодарна. По крайней мере, она избавила нас от необходимости объяснять цель своего визита. Мы стараемся держаться, но этой процедуры я бы не вынесла, и мое напускное спокойствие лопнуло бы у всех на глазах как мыльный пузырь.
Но медсестра не задает лишних вопросов и ведет нас по красочно расписанному фресками коридору. Со стен смотрят цветы с улыбающимися человеческими лицами, ползают в траве божьи коровки и светит солнышко. Беззаботно порхают веселые синие птички.
Мы с Мутти поддерживаем под руки Еву, образуя цепочку из трех человек.
– За большинством детей ухаживают родственники, – бросает через плечо сестра. Ее фигура выглядит довольно странно: узкие плечи и тонкая талия неожиданно переходят в непропорционально широкие бедра. Ноги неестественно согнуты и от коленей расходятся в стороны. – Так как Джереми остался один, мы по очереди за ним присматриваем. Полюбили его как родного. На редкость славный малыш. А вот и он, бедная сиротка. – С этими словами она заходит в палату.
Комната просторнее, чем я ожидала, в конце виднеется окно. В центре стоит детская кроватка, рядом с ней – передвижное кресло-качалка, в котором сидит медсестра с Джереми на руках.
Она кормит малыша из бутылочки. Я робко приближаюсь. Знакомая картина, я ведь видела фотографии. Как только родился Джереми, Ева полетела в Миннеаполис и купила штук сорок бутылочек для детского питания, которые я тщательно продезинфицировала. Ева периодически меняла фотографию в рамочке, которую повесила у себя в спальне. Это не ускользнуло от моего внимания, но я не приглядывалась к снимкам, так как их вид причинял невыносимую боль и напоминал о том, что мы с Дэном навсегда лишены счастья завести общего ребенка.
И вот сейчас я любуюсь Джереми и не могу оторвать глаз. Малыш – само очарование. Белокурые волосы завиваются колечками, щечки круглые, широко раскрытые глаза поражают необычным, синим цветом с шафранным оттенком. Тут я вспоминаю, что у всех младенцев до года глаза голубые, а потом их цвет меняется. У Роджера глаза… были темно-карими. Ева унаследовала их от отца, и у сынишки они тоже со временем станут темно-карими.
Наблюдаю, как шевелятся щечки малыша, когда он пьет из бутылочки. Но вот Джереми прекращает свое занятие и начинает рассматривать нас. На правом запястье ребенка лонгет из синего стекловолокна. Его ручонка покоится на обширной груди медсестры. На лобике виднеется выпуклый багровый синяк. Ручки у Джереми пухлые, и на мгновение мне чудится, что костяшки пальцев расположены задом наперед. Тут же ругаю себя за глупость: это обычные ямочки, какие бывают у младенцев. Господи, я все забыла!
Медсестра, которая привела нас в палату, наклоняется над Джереми.
– Привет, мой сладенький! – воркует она и гладит ребенка по щеке. – Как поживает моя прелесть?
Джереми мигает глазенками и снова принимается за бутылочку.
– Кэрри, это сестричка Джереми, – представляет дочь медсестра. – Ее зовут Ева.
– Неужели? – удивляется Кэрри. – Вот славно. – Она передвигается на край кресла. – Хочешь покормить братика из бутылки?
Ева испуганно пятится к двери:
– Ну же, не стесняйся. Здесь нет ничего сложного.
– А я не сделаю ему больно? – с опаской спрашивает дочь.
– Нет, что ты! – Сестра энергично качает головой. – Его ручку защищает лонгета. И вообще, скоро он полностью выздоровеет. Джереми – везунчик. Трещина на запястье заживает по принципу зеленой ветки.
«Везунчик». Слова медсестры болью отзываются в сердце.
Ева неуверенно приближается к креслу-качалке, и медсестра встает, чтобы уступить ей место.
– Иди сюда, милая, не бойся. Садись в кресло и ставь ногу вот на эту подставку. Вот так. Джули, дай девочке подушку. Путь положит на колени.
