Ознакомительная версия.
– Ага, Слава. До встречи. Береги себя, ты нам нужен. Сейчас людей с пониманием текущего момента мало уже осталось, а ты молодец, все на лету хватаешь.
– Воспитание у меня правильное, Семен Ильич, – улыбнулся я деду на прощанье и двинулся к выходу. Я чувствовал неулыбчивый взгляд этого могущественного полутрупа на своей спине, и на миг мне показалось, что позади меня не человек, а жадный до кровушки Вампир. Впрочем, фигня это все. Кто их видел-то? Просто все старики вампиры: они цепляются за жизнь, зная, что скоро им придется уйти. У Бабурина с Бабуриной денег столько, что они ими могут топить камины во всех своих домах в течение года. Зачем этой свино-женщине мои объекты? И ничего нельзя сделать, придется согласиться на ее «соавторство». Придется сделать вид, что готов стать ее другом, компаньоном и даже поклонником. А может… Ну уж нет! Я вспомнил повсеместно растиражированные портреты женщины-свиньи, и мороз сковал мои чресла. Воистину жить с женщиной-свиньей достойно лишь мужу-свинье, особенно если на голове его плоская, как блин, кепка.
Антреприза и кошачий глаз госпожи Бабуриной
Она рассчитывала на то, что я приду. Билет, который она передала мне, был один из той пары, что предназначались для Кисина и его супруги, но дед принимать ничего не захотел, сослался на занятость и даже сказал ей, что не любит и не понимает театра.
– У меня тут у самого каждый день театр, – раздраженно бросил он Жене, – передайте своему художественному руководителю, пусть он самостоятельно ищет спонсоров на свое строительство. Я закрыл глаза на его самострой, дал добро, чтобы все документы были в порядке, хотя это и противозаконно, между прочим. Так что возьмите свои билетики и пожертвуйте их кому-нибудь еще. Вон, секретарше моей отдайте, к примеру.
– Спасибо, Семен Ильич. – Она поклонилась ему, словно стояла на сцене. – Спасибо, что приняли и были так трогательно любезны.
– Ммм… – промычал дед, не зная, что ей ответить.
Вот так, благодаря Кисину, я получил билет, и не просто на спектакль, а в новую жизнь, в новую любовь. Отойти от стресса после разговора тет-а-тет в дедушкином кабинете у меня получилось только на утро следующего дня. Вообще-то, у меня есть свое, собственное лекарство от нервотрепки. Я всегда рассуждаю так: «Ведь убивать никто не собирается? А это самое основное. Да, есть проблемы, но они не длиннее жизни». И помогает. Поэтому я успокоился, целый день уговаривал себя не давать волю отрицательным эмоциям и в том преуспел, а вечером поехал в театр.
Возле меня пустовало одно место, и это было удобно. Билет был в середину первого ряда, поэтому я совсем не видел пестрой толпы, заполняющей зал, а передо мной была лишь безлюдная сцена с декорациями, и больше ничего. Дали третий звонок, стемнело, началось. Не стану описывать то, что происходило на сцене, так как я своим недалеким умишком не сразу въехал в суть, но ее я увидел сразу: в ослепительно-красном наряде, с плюмажем на голове, она танцевала, прыгала, как настоящая акробатка, визжала, произносила какие-то рифмованные слова, которые не задерживались у меня в памяти. Я зачарованно смотрел на нее и бессознательно поглаживал велюровую спинку соседнего, пустого кресла.
Эх, не критик я, друзья, нечего сказать, но до антракта я высидел вполне себе прилично: не зевал, не ерзал, по телефону не разговаривал, бурно реагировал на свою знакомую и подавал ей знаки, шевеля пальцами и вращая глазами. В антракте спустился в буфет, выпил коньяку, закусил бутербродом, позвонил в трижды тридцать три места: повсюду было тихо, нужные люди оказывались на далеких пляжах, в экзотических кабаках, на дачах, у любовниц и на поздних совещаниях. Рубен «рисовал». Когда он работал, то добиться от него подробных ответов по телефону было невозможно: ничего, кроме «не надо, я занят»; чего «не надо» – всегда оставалось для меня загадкой. Подогретый коньяком и рассматривая Бабурину в подзорную трубу своего хорошего настроения, я не видел на горизонте ничего крупней совсем маленького облачка. Вообще, очутиться в одиночестве в таком странном и непривычном для меня месте, как театр, было настолько странно, что я буквально не знал, куда себя деть. Пересмотрел все актерские портреты, два раза поссал, выкурил сигарету и, с облегчением услышав звонок, поспешил на свое место. О! Какой замечательный сюрприз: она сидела на том самом, прежде свободном месте.
– А как же ты? А играть? Ты же там должна? – почти бессвязно спросил я, опускаясь рядом и левой рукой уже приобнимая ее за шею. Она мягко отвела мою руку:
– Я занята только в первом действии. Ты не возражаешь против моей компании?
– Да ты с ума сошла! – воскликнул пьяненький я и сделал попытку вновь поймать ее за шею, притянуть к себе, но безрезультатно. – Хочу тебя поцеловать, – развязно заявил я и по ее улыбке понял, что с ней в отношении легкости укладывания в постель вообще не возникнет никаких проблем, но она напустила на себя сердитый вид и заявила, что уйдет, коли я не прекращу:
– После премьеры у нас застолье, едем все кататься по Москве-реке. Ты поедешь с нами?
– Купчик и актеры, – усмехнулся я. – Пожалуй, поеду. А мохнатый шмель на душистый хмель прилетит?
– Прилетит, – она сверкнула белозубой улыбкой, – и цыганская дочь за любимым в ночь по родству бродяжьей души прибежит.
«Шлюха», – подумал я в преддверии эрекции и хотел что-то ответить, но тут началось действо, и я взял ее за руку.
– Потом, после, – ее шепот прямо в ухо, губы бархатом по раковине, духи. Видать, приняла душ, как следует после первого действия, юбка длинная: черный газ в несколько слоев, Версаче,
расписной дизайнерский жакетик,
вытравленная
до корней в блондинку,
высокий лоб, лицо
утонченных пропорций,
полька,
левая бровь чуть выше,
глаза зеленые,
не очень большие,
вообще
у нее больше лица,
чем глаз,
нет скул почти
и нос тонкий, чуть длинный, точеный,
полные губы
(возможно, не свои), и нижняя часть просто восхитительная: подбородок «в меру»,
в меру такой подбородок,
понимаете? —
то есть не скошен,
не втоплен,
не сбит набекрень,
а такой «в меру»:
холодный,
литой,
не большой и не маленький,
в меру, все в меру, а лоб – да, я уже говорил, что высокий, но и выпуклый немного, и сколько в лице чувства! И проглядывают в лице стигматы жизненного опыта, но не настолько, чтобы до отвращения и скукоты: «эту нечем удивить, она уже мертва для новых впечатлений, так оставим же ее, пусть вспоминает, зараза, о былом». Как я мог ее так назвать?! Шлюха?! Она богиня Диана, оживший античный мрамор, теплый и кожа смуглая – любит загорать и сто к одному, что у нее нет сзади этого ужасного, во все ягодицы треугольника. Она не носит такие купальники, она носит бикини. Нет, все-таки шлюха. Нет, не шлюха. Женщина.
…Кто это придумал, называть шлюхой женщину, которая слаба на передок? Нет таких. Не бывает, кроме профессионалок, само собой. Просто женщина, которая дает всем направо и налево, – она ищет. А что именно, она не знает. Ее ебливость – это способ заявить о себе миру, это такой способ самопрезентации, она этим доказывает сама себе, что может быть любимой и желанной и не только этим мальчиком,
но еще и этим чуваком,
и этим профессором,
и этим водителем автобуса,
и этим промискуитетчиком,
и этим пикапером,
и этим энтомологом, который давно бросил ловить бабочек, а занимается теперь модным бизнесом – толкает дурь через интернет-магазин и подвизался в черном пиаре, носит эспаньолку и умопомрачительные ботинки от Крокетта и Джонса по тысяче долларов за пару. Такая женщина трудным путем идет к традиционным семейным ценностям, а о тех, кто имеет эти ценности без столь основательной саморастраты, она отзывается не иначе, как «эти сучки».
Я чувствовал рядом с ней странную неловкость, словно кто-то осветил меня прожектором и все актеры смотрели на нас со сцены: на нее с привычным пониманием, на меня с дежурным любопытством. Я таращился на сценическое действо, смысл которого стал, наконец, доходить до моего зашоренного обыденностями разума:
один петух и все вокруг,
такая в сказке соль,
а коли не поймешь ее,
то ты, приятель, ноль.
Уцепившись за какую-то фразу, брошенную в меня со сцены петухом, я мусолил ее мозгом долго и уже, было понял, что тут и к чему, как все и закончилось: аплодисменты, браво, выход на первый поклон, браво, выход на второй поклон, они не понимают – уходить или нет, мы не понимаем – уходить или нет, напряжение непонимания нарастает. Доходит до логической точки, когда все понимают, что уже все, и тогда им – неизведанное для нас, а нам – наши спины, нечаянный толчок, «мне очень понравилось, а тебе?», небольшая толкотня у выхода и вдруг – все. Улица, фонарь, аптека, и нету больше сказки. Так было бы и на этот раз, но я сидел рядом с волшебницей, и она увлекла меня за собой сквозь быль тяжелых портьер, в усладу гибких коридоров, туда, где стонет дромадер… я понимаю, что подзаебал своими рифмами, и больше не буду, а дромадер, если кто не знает, это верблюд.
Ознакомительная версия.
