Реку перешли пешком, по санному следу, и пока прогревался двигатель, Елена приблизилась к Зубатому, посмотрела пристально и вдруг спросила:
— Вам Ромка сказал, что мы собираемся в магазин?
— Ромка, — признался он.
— И вы решили сделать жест?
— Я ничего не решил, я просто хочу в магазин. Рыба надоела.
Елена не поверила, сказала в сторону:
— Прошу вас, больше не делайте таких жестов.
А ему вдруг стало так обидно, что в челюсти защемило.
— Знаете, это уже ни в какие ворота!.. Вы что же, решили, я стану спокойно смотреть, как вы с матерью ходите в магазин за тридцать верст?! День туда и день назад? Да еще с санями, когда машина есть?! Все имеет пределы, в том числе и самостоятельность. Гордость без разума — гордыня!
Хорошо, что Ромка сидел в кабине и ничего не слышал.
— Я привыкла. Вы думаете, это первый раз? Все лето ходим, когда сухо, ездим на велосипедах. Прошу вас, не старайтесь угодить. Угодливые мужчины обманчивы.
— Угодить? Вы считаете, я хочу угодить?!
— А что еще?
Зубатый выдержал ее взгляд.
— Мне показалась, тогда, утром, между нами проскочила искорка…
— Это от тоски и одиночества, — грустно и как-то уж больно продуманно сказала она, будто диагноз поставила.
— Вы кто по профессии, Елена?
— Архитектор.
— Мне показалось, доктор. Хирург. Вам нравится резать по живому, чтобы потом узнать, отчего умер больной.
— Что-то не понимаю…
— Например, с чего вы взяли, что я одинок?
— Вы в деревню приехали, здесь ничего не спрячешь. Тут за тобой незримо наблюдают, слушают, анализируют каждое слово.
Зубатый развел руками, соглашаясь, однако тут же воспротивился.
— Но я не тоскую! Мне здесь хорошо.
— А мне плохо, — вдруг призналась она. — Так холодно… Но я привыкну.
Она села на заднее сиденье вместе с Ромкой, который будто бы точку поставил:
— А у моего папы такая же машина, только лучше.
Потом он болтал без умолку, а они всю дорогу молчали и лишь изредка переглядывались через зеркало заднего обзора. Когда подъехали к селу с полуразрушенной церквушкой, Елена сказала со вздохом:
— Сейчас случится то, чего я больше всего боюсь.
— Что случится? — тревожно спросил Зубатый.
— Нас увидят вместе. А здесь меня с детства знают.
— Чего же вы так боитесь? Пересудов?
— Не знаю…
— Если хотите, оставим машину в кустах. И пойдем с разных сторон.
Она снова засмеялась, глядя в окно.
— Это еще хуже!.. Родина, Анатолий Алексеевич, тем и отличается от других мест, что мы живем здесь, как обнаженные, даже без пеленок. Вот и вы здесь без помощников, без свиты, без охраны…
И словно напророчила!
Не скрываясь и не прячась, они прошли по магазинам и вагончикам, приспособленным под магазинчики, закупили продукты, загрузили в машину и отправились в обратный путь. В голове вертелась мысль позвонить Маше, телефон здесь работал, но в последний миг передумал: очень уж не хотелось в этот день услышать что-нибудь неприятное.
А неприятность уже шла по пятам. Едва Зубатый выехал на дорогу, как сразу заметил широкий след джипа, замявшего его утренние следы. За селом остановился, осмотрел следы протекторов и сел грустный.
— Вот вам и охрана! Похоже, мой телохранитель… А может, еще кого принесло. Она искренне и весело рассмеялась.
— Какое смешное слово — тело-хранитель! А душехранители бывают?
— Наверное, он один на всех. И это Бог, — серьезно сказал Зубатый.
Джип стоял на берегу, а возле уреза воды чернела широкая полынья: судя по следам, горячий кавказский скакун пытался перескочить реку по льду и провалился, благо, что на мелком месте. Они нагрузились рюкзаками и сумками и пошли к дому Елены. Из окон Василия Федоровича перехода через реку не было видно, и в голову пришла мальчишеская мысль, спрятаться где-нибудь и отсидеться, пока начальник охраны не уедет.
— Мы приехали! — объявила она, переступая порог.
И это «мы», возможно, сказанное о ней и Ромке, неожиданным образом согрело и его.
— Ну, я пойду, — разгрузившись, засобирался он.
— Почему они вас преследуют? — спросила старшая.
— Власть — она как рыболовная сеть, — объяснил Зубатый. — Попадать в нее легко и даже приятно, а самому потом не выпутаться. Ты уже никто, а в тебе еще тысячи крючков, того и гляди, возьмут за жабры…
— Может, вас спрятать? — предложила младшая.
— Куда? — махнул рукой и пошел, будто на казнь.
Василий Федорович с Хамзатом сидели за столом и пили чай.
— Кто показал дорогу Крюкову? — без всякой подготовки спросил Зубатый.
— Кто показал?! Сам нашел! — сразу взвинтился начальник охраны. — Долго искал, ко мне подходил, спрашивал — я не сказал. Кто-то другой сказал.
— С чем приехал?
Тот начал тоже без подготовки.
— Три толстяка власть взяли. Сказали, область не может без руководителя, без ответственного, триумвират сделали. Будем отвечать за все, объявили. Законодатели поддержали, говорят, новые выборы объявим, Марусь — губернатор!.. Одна часть народа поддержала, вторая против, за Крюкова кричат. Три демонстрации было возле администрации, каждый раз драка, милиция палками разгоняла, пожарной машиной. Арестовали сорок человек. Москва недовольна, прокуратура недовольна, все отменяет, а три толстяка опять пишут, пишут. Кризис, Анатолий Алексеевич.
— Где Крюков?
— От тебя приехал — в больницу лег. Мать его лежит, он лежит… Симулянт! Выкрутится хочет. Зачем на выборы пошел? Зачем воду мутит? А Марусь что делает? Зачем против закона идет? Кто его в Москве поддерживает? Кто защищает?
Зубатый на минуту проникся беспокойством и возмущением Хамзата и уже думать начал, анализировать ситуацию, и вывод напрашивался: Марусь всю жизнь при нем был на вторых ролях, и вот появилась возможность стать первым. Последняя возможность. Если сейчас на волне беспорядка и безвластия не поднимется, не выскочит — падение будет сокрушительным.
Хамзат, как пряха, захватил и уже начал впрядать его мысли в свои, но на глаза Зубатому попал Василий Федорович, спокойный и одухотворенный. Сидит, попивает чай из большой кружки вприкуску с сахарком и смотрит куда-то в пространство.
— А что ты от меня хочешь? — опомнился он. — Ты же не проинформировать явился?
— Конечно, нет! За тобой приехал, все ищут, все ждут. Центризбирком ищет, Генеральный прокурор, Савчук-прокурор, журналисты московские, местные, всякие партии — все!
— Я никуда не поеду! — отрубил он.
— Как не поедешь? Когда бардак, измена, путч — ехать надо! Тебя послушают, ты авторитет, люди уважают!
— Что же они меня прокатили-то, люди? Что же они поверили, будто я родного сына до самоубийства довел?
— Не надо обижаться! Простить надо!
— Ты по чьей инициативе уговаривать приехал? Кто послал?
— Сам приехал! Никто не послал! Я слышу, что люди говорят. Они говорят: при Зубатом порядок был, а Крюков знает: ему не сделать, как при Зубатом, боится, не хочет губернатором. Ему в Москве нравится, а как надо в области руководить, чтобы назад взяли? Он сейчас думает, как из драки выйти с красивым лицом…
— Меня это не интересует, — прервал его Зубатый. — И больше не приезжай с такими разговорами.
— Как приезжать?
— На рыбалку, например, мы скоро заманы поедем ставить. Или просто отдохнуть, в бане попариться.
— За полторы тысячи километров в бане попариться? У-у, какой ты нехороший стал, совсем ничего не понимаешь. Я тебе дурного советовал? Хоть раз подставил? Под монастырь подвел?
— Я сам под него подвелся, — засмеялся он. — И знаешь, спокойно стало. Вот сегодня в магазин съездил — так радостно было, такое событие…
Хамзат обиделся серьезно, чаю не допил, встал, надел куртку и сказал с порога:
— Как можно сидеть в деревне? Там власть сама в руки идет, на гору подниматься не надо. Он сидит!..
* * *
На следующий день с утра Елена привезла Ромку с корзиной на саночках, завела его в дом поздоровалась и сразу обратно.
— Вы не за грибами ли нацелились? — спросил Зубатый.
— Так рябина поспела! — спохватился Василий Федорович и засуетился. — Мы всегда после первых морозов берем. Ну-ка, Алексеич, запрягай мерина и езжай! Пока птица ягоду не спустила, да пока наши старухи не сбегали. А то всю вытащат! Рябина у нас редкость сладкая, наравне с земляникой идет. А по природе греческая, говорят, ее еще Арсений принес и посадил.
— Кто такой Арсений? — торопливо одеваясь, спросил Зубатый.
— Греческий монах, монастырь основал.
Ранее он подобных разговоров не заводил, хотелось расспросить его поподробнее, но на пороге стояла Елена. Она собиралась отказаться от компании Зубатого — видно было по движению губ и рук — но почему-то не смогла. Может, потому, что не он напрашивался, а вроде бы Василий Федорович посылал.
