– Что, ты не помнишь, как мы играли в бейсбол? Ну-ка отбивай!
Он раскачивает мальчика так, что тот начинает кричать, а потом, как всегда в таких случаях бывает, детей куда-то быстренько уводят, возможно, для того, чтобы накормить в кухне какой-нибудь кашкой.
– А своих детей все нет? – спрашивает Лил Бит, глядя на Хьюберта из-под копны светлых волос, таким тоном, словно это какая-то понятная только им двоим шутка.
А потом без какой-либо видимой причины Лил Бит Парсонс выбегает в центр маленького вымощенного камнем дворика и начинает носиться по кругу, пока не валится на землю.
Мне хочется закричать: «Эта женщина просто психопатка!» – но так как я, похоже, единственная, кто так думает (потому что все остальные восторженно смеются, как на выступлении Марселя Марсо), я прикусываю язык и лишь недовольно поджимаю губы.
Ну и после этого мне не остается ничего другого, кроме как вытерпеть долгий, томительный ленч, во время которого всеобщее внимание прочно принадлежит Лил Бит и ее рассказам о том, что она училась у гуру (вообще-то она решила и сама стать гуру, поскольку уже была им в прежней жизни), о важности защиты прав животных, о вреде кофеина и о том, что она задумала основать свою собственную интернет-компанию и (вы только подумайте!) переехать в Нью-Йорк.
Все это время она подчеркнуто не замечает меня, и хотя совершенно очевидно, что эта женщина – полная идиотка, я чувствую, что становлюсь все меньше и меньше, и спрашиваю себя, почему я дала отрезать мои волосы, и думаю, что, может быть, мне нужно купить новую, более эффектную одежду. Я сижу в кресле очень прямо, держу столовые приборы согласно правилам этикета и почти ничего не говорю, позволяя себе лишь слегка улыбаться время от времени.
– Ох, Сесилия… так ведь? Сесилия, – спрашивает Лил Бит, когда ленч подходит к концу, – ты работаешь… или как?
– Сесилия собирается заняться благотворительностью, – уверенно говорит Хьюберт, хотя, насколько помню, я никогда не интересовалась благотворительностью и не собиралась ею заниматься.
– Да неужели, – мурлычет Лил Бит, – а чем именно?
– Дети, больные энцефалитом, – отвечаю я, – знаешь, такие, с большими головами.
– Вот как? – говорит принцесса Урсула, покачивая головой. – Тебе не стоит шутить о…
– Ой, а у меня кое-что есть для вас, – обращается Лил Бит к Хьюберту, доставая свою сумку и вытаскивая из нее колоду карт. – Это гадальные карты американских индейцев, – хихикает она, – они у меня с тех времен, когда я жила в вигваме в резервации, в Монтане. Я защищала права индейцев.
– Вот спасибо, – говорит Хьюберт.
– Надо же, – вмешиваюсь я, – я и не знала, что тебя интересуют паранормальные явления.
– С нами на яхте Дайана Мун, она рассказывает, что части тела ее мужа похитили инопланетяне, – говорит Хьюберт совершенно некстати.
Лил Бит тасует карты.
– Так оно и есть, я знаю, его селезенку не смогли найти.
– Боже, неужели я участвую в этом разговоре? – задаю риторический вопрос я.
– Дайана Мун твоя самая близкая подруга, – напоминает Хьюберт.
– Ты мне ближе, дорогой. – Я дотрагиваюсь до его руки и лицемерно улыбаюсь сидящей напротив Лил Бит.
– Дай-ка я тебе погадаю, – говорит Лил Бит Хьюберту, как ей, наверное, самой кажется, низким грудным голосом, – я хочу заглянуть в твое будущее.
Ну неужели она никогда не исчезнет?
Лил Бит смотрит на карты Хьюберта. Берет его за руку.
– Ох, дорогой, – выдыхает она, – ты должен быть… осторожен. Не делай ничего… опасного.
Нет, это выше моих сил!
– Не смеши людей! – резко бросаю я. Все смотрят на меня. – Дай-ка мне попробовать. Позволь-ка я прочитаю твои карты, Лил Бит.
– О, но ты… ты не подготовлена, – возражает она.
– Откуда ты знаешь? – спрашиваю я.
Я сгоняю Хьюберта с его места и сажусь напротив нее.
– Но я уже знаю свои карты, – говорит Лил Бит, – я каждый день гадаю.
– Неужели? – спрашиваю я. – А ты уверена, что правильно все поняла?
– Раскладывай карты, – соглашается она.
– Ты же знаешь, так не делается, Лил Бит. Тебе придется самой взять карты.
– Что ж, – говорит она, глядя на Хьюберта, – это, наверное, будет… занятно.
Она начинает выкладывать карты. Ну и конечно, как я ожидала, все они перевернуты.
– Как… интересно, – замечаю я.
Лил Бит смотрит на карты и ловит ртом воздух. Потом она смотрит на меня. Я сверлю ее взглядом. Я чувствую, как она корчится, пытаясь противостоять моей власти, но ничего не может поделать.
– Ты ведь понимаешь, что это значит, правда? – спрашиваю я. – Это значит, – продолжаю я, взглянув на Хьюберта, который стоит возле стола со смущенным и все еще непонимающим выражением лица, на принцессу Урсулу, которая приводит в порядок свое обвисшее декольте, на дядю Эрни, который чистит ногти, как всегда, когда он думает, что никто этого не видит, – что Лил Бит просто… мошенница.
На самом деле мне хочется кричать, что они ВСЕ просто мошенники.
Но я не делаю этого.
Я улыбаюсь и смешиваю карты:
– Конец игры.
Я прикуриваю сигарету.
На мне небесно-голубое платье от Бентли, под ногами похрустывает гравий, Хьюберт в черном галстуке сопровождает меня, мы забираемся в «Мерседес SL500-конвертибль», отправляясь на свадьбу Джульетты Морганц – «малютки из Вермонта», и я думаю, почему мы не можем быть как все? А вдруг мы сможем?
А нужно ли мне это?
У Хьюберта хорошее настроение; он мастерски проводит машину по Аппочок-лейн под душераздирающие аккорды британской группы «Дайер Стрейтс», временами поглядывая на меня. И это вдруг задевает меня за живое: ну кто же этот человек? Кто он? Мы с ним женаты два года, а вместе – уже четыре, но, по правде говоря, я его совсем не знаю.
А он не знает меня.
Абсолютно.
И сознавать это столь тягостно, что я откидываюсь назад, скрещиваю руки на груди и чувствую, как благие мысли улетучиваются подобно воздуху из надувного шарика. Хьюберт снова смотрит на меня, и я вижу, что настроение его падает, и это моя вина. Он спрашивает:
– Что случилось?
– Ничего, – отвечаю я.
– Что-то случилось, – говорит он устало и с раздражением, – в который уже раз.
– Нет, ничего, – настаиваю я, сознавая, что все тщетно – у нас что-то не клеится и, наверное, не склеится никогда. Я не могу отвести глаза от большого иссушенного картофельного поля за окном.
– Ну почему мы всегда ссоримся? – спрашивает Хьюберт.
– Понятия не имею. – Я разглаживаю пальцами свое платье из сетчатой ткани такой искусной выделки, что оно кажется прозрачным, хотя на самом деле это не так. – А это важно?
– Я устал, – признается он.
– Я тоже, – отвечаю я, выглядываю из машины и вижу, что мы проезжаем тот утиный пруд, где произошел несчастный случай, случай, сблизивший нас пережитым вместе ужасом. Другое дело, что мы никогда не говорим об этом.
Остаток пути мы проехали молча.
Мне хочется плакать от жалости к себе, но я не могу, ведь мы уже у церкви, вокруг – машины и люди, лакей открывает мне дверцу, и я выпархиваю наружу, само воплощение элегантности. Подходит Хьюберт, и наши глаза встречаются. И тогда мы делаем то, что делаем вот уже несколько месяцев, куда бы мы ни пошли и с кем бы ни встретились на людях, – мы притворяемся, что все просто прекрасно.
И когда мы идем к церкви, он держит одну руку в кармане, а другой обнимает меня за талию, и я не могу не отметить мысленно, как чудесно мы смотримся вместе, как мы подходим друг другу и как это мало значит теперь. Тут фоторепортеры замечают нас, и один кричит:
– Вот и счастливая парочка!
Они щелкают затворами как сумасшедшие, а мы стоим и улыбаемся, обнимая друг друга, и какой-то фоторепортер спрашивает:
– Хьюберт, вы не возражаете, если мы сфотографируем вашу жену одну? Без обид.
И все смеются и снова щелкают затворами, в то время как Хьюберт галантно отходит в сторону.
Я стою, заведя руки за спину, с высоко поднятой головой, улыбаясь, одна нога чуть выставлена вперед. Когда я смотрю в сторону входа, то вижу Хьюберта: руки у него в карманах, он сияет от гордости.
Д.У. прав, все дело в антураже.
И позже, на приеме, когда мы ступаем по мраморному полу, усыпанному розовыми лепестками, я вся поглощена Хьюбертом, а он весь поглощен мной, как бывало в прежние времена, когда только стало известно, что мы с ним встречаемся и, как решило общественное мнение, я была лишь его очередной подружкой. Он держит руку на моей спине, а моя рука ласкает его затылок, и люди смотрят на нас с завистью, и я спрашиваю себя, долго ли смогу это выносить. К счастью, почти тут же я нахожу Дайану, и это очень хороший предлог для нас с Хьюбертом разойтись, не вызывая пересудов.
Дайана болтает с Раймоном Элли – главой косметической компании «Элли». Раймон, которому по меньшей мере девяносто, сидит в инвалидном кресле, а Дайана курит «Мальборо ред», и ей, похоже, наплевать, что ей не стоило надевать розовое платье от Бентли, органзу, – наряд, который может выигрышно смотреться на плоскогрудой женщине, тогда как у Дайаны пышный силиконовый бюст. Она из тех, кто здорово смотрится на фотографиях, но, общаясь с ней, нельзя не заметить, что она неряха, и кажется, Раймону это нравится.
