– Ты не устала, кузина?
– Нет.
– Тогда еще один танец. Если мы не упадем… А у тебя нет желания подрезать свои патлы? Ты знаешь, что сегодня произошло? Женщина, парикмахер, которую я присылал к тебе, победитель трех международных конкурсов, – она после твоих волос впала в истерику. Да-да, ты довела ее до попытки самоубийства. Не знала?
– Нет, я не знала.
Ей показалось, что она заметила Коленьку среди гостей, но то был не он. Искала дальше. Проглотила сладкую слюну, скопившуюся во рту. В углу лежал мертвый воробей. Не успели убрать – они появляются внезапно, эти мертвые птицы.
– Хочешь, Нора, я открою тебе секрет, пока мы танцуем. Знаешь, чего хотят все собравшиеся здесь, кроме нас двоих?
– Пить?
– Пить? Разве мало у нас напитков? Полгода они подбирали наряды, неделю репетировали, три ночи не спали. Они хотят спать, спать!
Внезапно погасли все лампы, и наступила тьма, такая беспросветная, что ей показалось, будто она через горло падает внутрь. Опомнившись, поняла, что у нее больше нет души, хотя определить – давно или с момента исчезновения света – не могла. Но сознание оставалось, ясное и незатуманенное, в пустоте. А больше не было никого и ничего.
Ничего под. Ничего над. Ничего в.
Прошел год. Удивляло, что нет звезд. Вдалеке, в воде проплывала навочка Санька.
Несколько тысяч лет прошло в полной темноте. Были и эпидемии, и войны, и стихии, апокалипсис сменялся новым апокалипсисом, но все продолжалось и продолжалось. И не заканчивалось. Как ее сериал. Нора, самая добрая из королев, пожелала всем погибнуть, предварительно проникнув в их суть и осознав безнадежность их стремлений. И осталась одна в пустыне домов, теплой зимой того года. Даже птицам она пожелала смерти, вот отчего они усеяли пол.
Она не знала, что после конца, всеобщей смерти, темнота в пустоте начинает сжиматься, и образует лабиринт, в котором вырастает человеческий организм, и делает шаги, и идет, сызнова. После конца все продолжается.
В темноте Нора расслышала его голос.
– Здравствуй, – сказал ее возлюбленный, по мудрому совету женщины Леночки обманувший Александра.
– Здравствуй, – его голос разбудил прежнюю любовь и вернул душу.
– Ты разрушила мир. Но он возвратился. Мы в той же точке, в которой были до того.
– Почему же тебя нет и меня нет?
– Скоро мы будем. Мы вернемся тоже. Дай время всё найти, расставить все фигурки по местам.
– Мы не будем. Только голос. Я так люблю твой голос. Остальное не нужно. Ведь ты такой же человек, как другие… В тебе тот же механизм, что во мне.
– Все люди похожи. Вытяни руку. Чувствуешь?
– Стена.
– Стены тесно стоят. Ты можешь нащупать дверь и потолок.
– Где я?
– Пока мы в кладовке. Я пришел за тобой. У нас все подготовлено. Мы уедем отсюда.
– Ты был, когда все умерли, в домах, без людей, без птиц?
– Сейчас это не имеет значения.
– Почему я здесь?
– Это тоже не имеет значения. Имеет значение, где ты будешь завтра утром. Пойдем, пора!
Он взял ее за руку. Она узнала прикосновение, тепло, и вспомнила, какой он. Шли долго по знакомым, заученным местам, только ничего не было видно. А когда остановились и Николай зажег спичку, увидела в неверном мерцании фрагмент своей кровати и узнала спальню. Он прошептал:
– Здесь в последнюю очередь нас будут искать. Переждем какое-то время.
Они забрались в постель.
– Давай будем плакать, – сказала она. – Так и время пройдет быстрее. Сможем уйти.
– Нора, ты уйдешь отсюда навсегда. Навсегда.
Приглушенный отзвук взрыва прошелся по стенам.
– Что это?
– Не бойся, это на крыше смотрят салют.
– Почему нам приходится прятаться? Почему я не могу просто уйти?
– Возможно, потому, что тебя боятся.
Новая цепь раскатистых глухих ударов – фейерверки. Нора, уставшая за неспокойный день, уснула. Николай ждал, боясь шелохнуться. Все вспоминал слова Леночки, печальный наклон головы: «Ты в самом деле думаешь, что у тебя получится? А что потом? Ты даже приблизительно не знаешь, что она собой представляет. Что ты потом будешь с ней делать?» А ведь он уже поверил Норе в том, что касается конца света, пустых домов и тысячи лет. Чем это продолжится? Чем окончится?
Когда пришло время, Николай разбудил Нору. Вспомнив, что во время сна слышала страшный грохот, спросила:
– Пожар?
– Идем за мной, постарайся как можно быстрее.
– Зима уже кончилась снаружи?
– Февраль.
– Значит, холодно.
Шли.
– Значит, холодно и мороз. Забавно, ни я, ни ты не умерли за такую долгую разлуку. Но в себе я не уверена. А ты?
Не ответил.
– Если душа отлетела, это же еще не смерть, как ты считаешь? Мне кажется, нет. Она же вернулась. Остались ведь руки, ноги, я шевелюсь. Ерунда какая-то, глянь, на самом деле пожар. И вода откуда-то капает.
– Заткнись.
– Как ты гадок! Теперь, когда я завишу от тебя, так ты со мной разговариваешь!
– Можешь помолчать?
– Ненавижу тебя.
– Очень вовремя.
– Смотри же, пожар! Что будет с остальными!
– Мне плевать. Быстрее.
– Нет, я не оставлю… Там и Гуидо, и Мани, и эта… как ее… Пусти, я должна вернуться! Пусти! Я должна забрать…
– Стань такой как обычно. Молчи.
– Хорошо.
Она забыла в спальне Санькину перламутровую чешуйку. Это конец. Сгорит. Прятались, когда мимо них неслись с воплями и водой. Бежали свои километры, лопнувшие трубы сверху сочились каплями. Всё сильнее, пока не составили ливень. Где не было воды, горел огонь, бросая страшные оранжевые блики. Но вода гудела все монотоннее, а шум пожара – грохот, треск – оставались позади.
Он держал ее. Тащил за собой. Старался держать крепче. Лило как из ведра, вода прибивала взмывающий в загнанных воздушных струях пепел. Несносная вонь. Заметив, что Нора задыхается, Николай вспомнил, что при пожаре угорают быстрее, чем сгорают.
– Не плетись, беги, беги быстро!
Он сам едва дышал. Пламя не могло их догнать из-за воды, оно было с другой стороны, но дым проникал всюду. Тяжелый, увлажненный. Сквозь него пролетали, кружась, легкие горящие клочки. Горький вкус во рту. Стоны деревьев слабого леса. Им понадобилось много времени, чтобы понять, что они давно снаружи. Здесь тоже лил дождь.
В старой беседке, куда они свернули, застегнул порвавшуюся куртку и сказал, что хочет ее. Еще с разлуки они не были вместе. Мешала его одежда и даже ее тонкое платье. Одинокий фонарь горел вдалеке, у дороги. Как через вату, доносились звуки разрушения. Беседка была старой. Скамейка сломалась, они упали на пол и продолжили. Небо озарялось искрами. Потом она положила голову ему на плечо, он погладил жесткие волосы и сказал, что им нужно спешить.
Машина была спрятана, припаркована дальше, он поймал маршрутку. Водитель покосился на ярко накрашенную женщину в испорченном платье, но не сказал ничего. «Садись», – шепнул Николай в ухо Норе. Она неуверенно опустилась на мягкое сиденье. За время бегства она ни разу не оглянулась. Не увидела свое здание – каким оно было снаружи. В окошке мелькали деревья. Когда выходили – посреди дороги, у леса, она – с растекшимися по щекам черными полосами туши, он – впившийся пальцами в ее запястье, водитель все же что-то крикнул вдогонку, но они уже были в «Мазде», уже скользили по лобовому стеклу дворники.
– Всё, едем, – сказал он и с улыбкой повернул лицо к ней. – Ты что, плачешь? Или замерзла?
Пришлось повернуться вновь к дороге, но сообразил наконец – конечно замерзла, февраль и мокрое платье, долго снимал с себя куртку одной рукой, велел надеть ей. Нора куталась, но ничего не говорила.
Лишь на полпути спросила:
– А где мой мальчик? Мы его не забрали?
Вопрос остался без ответа.
В доме было холодно. Имелась старая печь, но Николай не знал, как с ней обращаться. К счастью, были одеяла, и, к счастью, Нора быстро уснула под ними – он не знал, как и что говорить ей. Сам уснуть в эту ночь не смог. Аккумулятор в ноутбуке все не разряжался, и он бесцельно блуждал в Интернете, медленном-медленном, принимая в себя мегабайты рекламы, попадая в чужие споры и на бесстыжие порносайты. Краем глаза видел щеку спящей Норы, думал, что же из нее теперь выйдет, и бесцельными кликами гасил мысль, что ничего.
Светало, когда вспомнил, что в машине есть термос с кофе и хлеб.
Вернувшись в домик, увидел пустую кровать. На миг показалось, что Нора исчезла, и сердце сжалось, но тут же увидел ее у ноутбука. Она водила мышкой и сосредоточенно что-то жала на клавиатуре. На ней было все то же разорванное платье, поверх накинута его куртка. Волосы, жесткие от вчерашней укладки, разбросаны по плечам.
Он подумал, что сейчас снимет с нее это дурацкое платье и снимет куртку, снова укутает в одеяла, и уложит в постель, и ляжет рядом. И будет просто прикасаться к ней. Он так давно не прикасался. Вчера, в беседке, не мог – в спешке и в одежде нашел только одно у нее и одно у себя.
