— Я тебя слушаю.
— Радость моя, я не приревновала тебя к ней; вот чего не было, того не было. Я достаточно хороша собой, я молода и, слава богу, лишена светского лоска и высокомерия гранд-дамы, если, конечно, это называется именно так. Честно говоря, я ее даже не испугалась. Я бы не жила с тобой, будь я настолько не уверена в своих силах. Я немного растерялась, когда ты принялся меня с такой активностью выпроваживать, однако в дом я зашла только за фотоаппаратом. Мне захотелось немного пощелкать эту парочку. В конце концов, подумала я, это не худший способ привнести в нежданный визит хоть какой — то смысл. Но, когда я увидела, как вы с ней вдвоем сидите рядышком на крыльце, мне внезапно подумалось: я не могу составить его счастье. И никогда не смогу. И тут же я подумала о другом: а если не я, то кто же? Да и есть ли на земле такой человек? И эта мысль буквально сразила меня, и я поспешила ретироваться. Не знаю, справедливая это была мысль или нет. Может быть, ты и сам этого не знаешь. А может, напротив, знаешь. Для меня было бы просто чудовищно расстаться с тобой прямо сейчас, но я готова, если это принесет хоть малейшую пользу. И лучше сейчас, чем три-четыре года спустя, когда я уже буквально перестану мыслить себя вне тебя. Мне этого не хочется, Дэвид, ни в коем случае; и ты не должен воспринимать мои слова как предложение и уж тем паче как призыв. Высказывая такие вещи, страшно рискуешь — и прежде всего тем, что тебя не так поймут, так что, пожалуйста, прошу тебя, пойми меня правильно. Я тебе ровным счетом ничего не предлагаю. Но если тебе кажется, будто ты знаешь ответ на мой вопрос, мне хотелось бы, чтобы ты огласил его как можно скорее, потому что, если я не в силах дать тебе полное счастье, то лучше немедленно выпроводи меня в Винъярд. А уж там, с Оливией, я как-нибудь сумею дотянуть до начала занятий в школе. А в учебном году времени горевать у меня уже не будет. Но я не намерена и дальше тратить себя на то, что заведомо не сможет стать семьей. У меня ее никогда не было, а на другое я не согласна. Я не говорю, что непременно должна обрести семью завтра или хотя бы послезавтра. Но мне нужно именно это. А если нет, то уж лучше выкорчевать меня прямо сейчас, пока мои корни еще не ушли глубоко в почву, чем орудовать топором и пилой впоследствии. И если разрыв и впрямь неизбежен, то давай обойдемся без кровавой ампутации.
И тут, хотя она давно обсохла на жарком солнце, Клэр затрясло с головы до пят.
— Кажется, батарейки у меня сели окончательно, поэтому я сейчас умолкну. Но и ты совершенно не обязан отвечать мне хотя бы словом. Я жду от тебя ответа, но только не сейчас. Потому что это означало бы, будто я предъявила тебе ультиматум, а ведь я его не предъявляла. Просто разъяснила свою позицию, и ничего больше. Да и этого делать мне не хотелось; я надеялась на то, что время расставит все по местам. Но, может быть, время-то меня как раз и подведет. Так что, пожалуйста, обойдись без пустых слов ободрения и поддержки. Все вокруг внезапно показалось мне обманом, не сулящим ничего, кроме ужасного разочарования. И я страшно испугалась. Так что прошу тебя, молчи, если не имеешь готового ответа, который я должна выслушать немедленно.
— У меня нет такого ответа.
— Тогда пошли домой.
И, наконец, приезд папы.
Выражая в письме глубокую признательность за приглашение погостить у нас на уикэнд в День труда, которое я передал по телефону, отец просит разрешения приехать с другом, вдовцом, как и он сам, с которым он сблизился в последние месяцы и с которым теперь просто обязан познакомить меня. Судя по всему, у папы уже иссяк запас фирменной почтовой бумаги и конвертов с названием нашей гостиницы, потому что его письмо написано на оборотной стороне бланка Еврейского общества округа Нассау. Под титульным наименованием общества напечатано краткое и глубокомысленное послание к окружному еврейству, выдержанное в стиле, знакомом мне ничуть не хуже, чем творческая манера Хемингуэя или Фолкнера.
Дорогой друг!
Прилагаю при сем карточку пожертвования[42] Еврейского общества округа Нассау. Я обращаюсь к Вам, как еврей к еврею, с личной просьбой. Нет нужды перечислять наши усилия в деле становления Государства Израиль. Мы ожидаем финансовой поддержки от каждого еврея, проживающего в нашем округе.
Холокост не должен повториться! Евреи не имеют права сидеть сложа руки!
Прошу Вас внести свою лепту. Будьте щедры, пока они не ударили вновь.
С искренним уважением, Эйб Кипеш, сопредседатель
А на обороте — письмо, адресованное мне и Клэр и написанное шариковой ручкой крупным отцовским почерком, ничуть не менее проникновенное, чем напечатанное на машинке воззвание к окружному еврейству (может быть, даже более проникновенное из-за этих крупных, чуть ли не детских каракулей), которое свидетельствует о новом фанатическом увлечении «еврейской родиной», заставляющем отца чуть ли не круглыми сутками работать на общественных началах, причем работать неистово и самозабвенно.
В то же утро, когда приходит это письмо, я звоню в контору дяди Ларри сообщить отцу, что, если он не против разделить нашу маленькую комнату для гостей со своим другом, то мы рады будем увидеть их обоих.
— Понимаешь, Дэйв, мне не хочется оставлять его в одиночестве на праздники. Это во-первых. В противном случае я бы тебя не побеспокоил. Да и побеспокоил-то, честно говоря, сгоряча. Обрадовался твоему приглашению и написал, совершенно не подумав о том, что приезд моего друга доставит лишние хлопоты Клэр, а ведь у нее и так дел полно — и в школе, и по дому, и вообще.
— Ну, об этом как раз нечего тревожиться. — И я передаю трубку Клэр, которая заверяет папу в том, что к учебному году давным-давно готова и провести целый уик-энд с гостями для нее сплошное удовольствие.
— Он замечательный человек, просто замечательный, — спешит успокоить ее папа, как будто у нас имеются хоть малейшие основания подозревать, будто его друг может оказаться бездомным бродягой или алкоголиком. — И в каких только переделках ему не довелось побывать! Вы просто не поверите. Он работает вместе со мной над сбором пожертвований для Еврейского общества. И оказывает мне бесценную помощь. Он для меня все равно что ручная граната. Помогает выбивать из людей деньги. Помогает вышибать из их глаз слезу. А вы бы только взглянули на этих людей, вы бы сами попробовали выбить из них хоть цент! Ты объясняешь им, что Катастрофа не должна повториться, а они смотрят на тебя как баран на новые ворота. Словно ни о Гитлере никогда не слышали, ни о погромах. Как будто я все выдумываю, чтобы обманом вытянуть у них кровные денежки. У нас тут один живет через дорогу, на три года старше меня и только что овдовел, так он еще в молодости сколотил себе состояние на подпольной торговле спиртным и черт знает на чем еще, а после смерти жены как с цепи сорвался: каждый месяц новая подружка, и все как одна самые настоящие хиппи. А он покупает им роскошные платья, водит их на бродвейские шоу, чуть не разбился насмерть, везя одну из них в салон красоты в новехоньком кадиллаке — да, вот именно, в кадиллаке! — но попроси у него паршивую сотню на нужды общества, и он у тебя на глазах расплачется и примется рассказывать, будто в пух и прах проигрался на бирже. Хорошо еще, что я владею собой. Хотя, честно говоря, в половине случаев не владею.
И как раз мистер Барбатник успевает остановить меня, прежде чем я выскажу сукиному сыну все, что о нем думаю. Он меня по-настоящему достает. Каждый раз после встречи с ним мне приходится брать у золовки фенобарбитал. Это мне-то! Человеку, который воздерживался даже от аспирина!
— Мистер Кипеш, — говорит ему Клэр, — пожалуйста, привозите мистера Барбатника без малейшего стеснения.
Но он не говорит «да», пока ему не удается вытянуть из Клэр обещание, что в случае их приезда она не будет готовить на гостей по три раза в день.
— Мне нужна гарантия того, что вы будете вести себя так, словно нас обоих вообще нет.
— Но какое мне от этого удовольствие? Уж лучше я пойду по пути наименьшего сопротивления и буду вести себя так, словно вы у нас в гостях.
— Эй, послушайте, — говорит папа, — судя по голосу, вы совершенно счастливы.
— Так оно и есть. Моя чаша полна до краев.
Хотя Клэр, разговаривая с моим отцом, стоит по другую сторону кухонного стола, мне слышно каждое его слово. Дело в том, что папа воспринимает дальнюю связь точно так же, как многие другие вещи, ускользающие от его понимания: он убежден, что электромагнитные волны не справятся с передачей его голоса, если не оказать им всемерной и усиленной поддержки. Не справятся без его напряженных усилий.
— Да благословит вас Господь, — орет он Клэр, — за все, что вы делаете для моего сына!
— Что вы… — Даже под густым слоем загара видно, что она покраснела. — Он тоже очень хорошо ко мне относится.
