Ознакомительная версия.
Когда карамель «Новая жизнь», как последняя монета, отчеканенная гибнущей империей, еще раз приобрела популярность в Малатье и окрестностях, в «Бюллетене новостей» Торговой палаты вышла статья об истории фирмы и карамелек, которые некогда ела вся Турция; и в этой статье упоминалось, что карамельки «Новая жизнь» раньше использовались в бакалейных и табачных лавках вместо мелких монет. В журнале «Малатья-экспресс» вышло несколько реклам карамели, где по очереди опубликовали всех ангелов, и, когда конфетки должны были уже вот-вот стать чем-то вроде карманных монеток, все закончилось: по телевизору показали конфеты с фруктовой эссенцией, произведенные крупной международной компанией, — их аппетитно ела одна американская телезвезда с красивыми губами. Из местных газет я узнал, что котлы, упаковочные машины и торговую марку продали. У родственников зятя я пытался выяснить, куда Сурейя-бей, производитель карамелек «Новая жизнь», отправился после Малатьи. Мое расследование увело меня дальше на восток, в затерянные города и деревни, которых нет даже на школьных картах. Как люди, некогда убегавшие в чужие края, спасаясь от чумы, Сурейя-бей и его семья скрылись в дальние дали, исчезли в укрытых тенью городах, словно желали сбежать от безвкусно-ярких товаров ширпотреба с иностранными названиями, благодаря рекламе и телевидению пришедших с Запада и охвативших всю страну, будто заразная смертельная болезнь.
Я садился в автобусы, я выходил из автобусов. Я входил в здания автовокзалов, я проходил по торговым улицам, переулкам, кварталам, площадям, где вокруг общественных источников собирались люди, росли деревья, гуляли кошки и работали кофейни; я заходил в управления регистрации населения, в приемные квартальных старост. Сначала мне казалось, что в каждом городе, где я оказывался, на каждой улице, где я шел, и в каждом кафе, где я останавливался выпить чаю, я нахожу таинственные следы вечного заговора, что связывает эти места с крестоносцами, византийцами и османами. Я улыбался бойким мальчишкам — приняв меня за туриста, они пытались продать мне недавно отчеканенные византийские монеты; я не обращал внимания на парикмахера — он облил мне затылок и спину одеколоном цвета мочи «Новое Урарту»; я не удивился, когда заметил, что роскошные ворота одной из ярмарочных площадей, которых по всей стране теперь было как грибов после дождя, сложены из остатков каких-то хеттских развалин. Мне не нужно было дожидаться, пока память моя размякнет, как асфальт в полуденный зной, чтобы вообразить, что в пыли, осевшей на громадных рекламных очках в витрине оптики «Зеки», есть что-то от пыли, поднятой всадниками-крестоносцами.
И все же временами, когда я замечал, что рынки и квартальные бакалейные лавки, улицы с развешенным поперек бельем, которые четырнадцать лет назад казались мне с Джанан стойкими и неизменными, как сельджукская крепость, были развеяны сильными ветрами, дувшими с Запада, я чувствовал, что этот исторический заговор, опиравшийся на традиции, позволявшие землям совершенно не меняться, потерпел поражение. Все аквариумы, своим спокойным безмолвием выделявшие самые почетные места в ресторанчиках провинциальных городов, внезапно исчезли вместе с рыбами, словно повинуясь какому-то тайному приказу. Кто за последние четырнадцать лет решил, что не только главные улицы, но и пыльные переулки будут обвиты, словно плющом, кричащими посланиями пластмассовых рекламных щитов? Кто приказал спилить деревья на городских площадях? Глядя на бетонные жилые дома, обступившие статуи Ататюрка, словно стены тюрем, я задавался вопросом: кто приказал, чтобы железные решетки балконов были абсолютно одинаковыми? И кто научил детей осыпать градом камней проезжающие мимо автобусы? Кто додумался использовать вонючий ядовитый антисептик в комнатах отелей? Кто распространил по всей стране календари, на которых англосаксонские манекенщицы сжимают своими длинными ногами автомобильные шины? И кто постановил, что необходимо враждебно смотреть друг на друга, чтобы чувствовать себя уверенно в незнакомом пространстве, например: в лифтах, пунктах обмена валюты, залах ожидания?
Я рано постарел. Я быстро уставал, ходил как можно меньше и не замечал, что тело мое тащит невероятная людская толпа и оно постепенно исчезает в ней; я не смотрел в лица тех, кто на узких мостовых толкал меня локтями, и тех, кого я толкал локтями, забывая их сразу, как забывал вывески бесчисленных адвокатов, зубных врачей, финансовых консультантов, проплывавшие у меня над головой. Я не мог понять, как эти невинные маленькие города и словно сошедшие с миниатюры переулки, где некогда мы гуляли с Джанан, словно во время детской игры оказавшись во внутреннем дворике с садом какой-то доброй волшебницы, превратились в пугающие сценические декорации, похожие одна на другую, кишащие восклицательными знаками, которые все запрещают или предупреждают об опасности.
Я видел темные бары и пивные, открытые в самых неподходящих местах — на углах напротив мечетей или домов престарелых. Я видел собственными глазами, как русская манекенщица с глазами лани ездила из города в город с чемоданом вещей и устраивала в одиночку показы одежды в автобусах, в сельских кинотеатрах или на рынках, а потом продавала эту одежду женщинам в чаршафах[52] и платках. Я видел, как место иммигрантов из Афганистана, торговавших в автобусах Священным Кораном размером с мизинец, заняли грузинские и русские семьи, продававшие пластмассовые шахматы и бинокли, военные медали и каспийскую икру. Я видел человека — он показался мне отцом, который все еще ищет свою дочь, ту погибшую девушку в джинсах, которая держала за руку своего возлюбленного, умершего в автомобильной катастрофе, которую мы пережили с Джанан однажды дождливой ночью. Я видел призрачные курдские деревни, опустевшие из-за так и не объявленной войны, и артиллерийские отряды, бомбившие тьму скалистых гор вдалеке. В интернет-кафе, где школьники-прогульщики, молодые безработные и местные гении собирались, чтобы испытать свои способности, удачу и злость, я видел компьютерную игру, в которой надо было набрать двадцать тысяч очков, прежде чем появлялся розовый ангел, задуманный японцем, а нарисованный итальянцем, и нежно улыбался, словно обещая удачу нам, неудачникам, сжимавшим рукоятки игровых приставок в темноте затхлого и пыльного игрового зала. Я видел человека, пропахшего пеной для бритья «ОПА», который читал по слогам недавно обнаруженные статьи покойного журналиста Джеляля Салика. Я видел, как недавно перекупленные боснийские и албанские футболисты сидели со своими светловолосыми красивыми женами и детьми и пили кока-колу в кофейнях на площадях недавно разбогатевших маленьких городков, где старые деревянные особняки были разрушены, а на месте их выстроены бетонные жилые дома. Я видел тени, которые принимал за Сейко или Серкисова в полутемных и сырых пивных, в толчее на рынках, в отражениях на витринах аптек, где виднелись витрины магазинов напротив и были выставлены грыжевые бандажи; а по ночам в комнатах отелей или в креслах автобусов я видел разноцветные грезы о счастье или кошмарные сны.
Коли уж об этом зашла речь, то я должен сказать, что, прежде чем добраться до моей конечной цели, города Сон-Пазар, я был проездом и в дальнем городке Чатык, который Доктор Нарин мечтал поместить в центре своего государства. Но городок так изменился из-за войны, переселений и странных потерь памяти, людских толп, страха и запахов — наверное, по моим сбивчивым словам вы уже предположили, что я растерялся, забыв все среди бесцельно бродивших по улицам людей, и даже заволновался, что воспоминания о Джанан — все, что осталось мне — будут испорчены. В витрине аптеки были красиво разложены цифровые японские часы, они были и фактом, и символом, подтвердившим мне, что Великий Контрзаговор Доктора Марина и команда служивших ему «часов» давно потерпели поражение. А на месте рынка расположились магазины, где торговали газированной водой, машинами, мороженым и телевизорами, и, нагло демонстрируя ряды вывесок с названиями на иностранных языках, одним своим видом они наносили оскорбление воспоминаниям о прошлом.
И все-таки я, глупый и неудачливый герой книги, пытался познать смысл жизни в этой стране, спасаясь от потери памяти; я подумал, что могу поискать прохладное и спокойное тенистое место, которое могло бы стать мне счастливым прибежищем, где я, предавшись счастливым воспоминаниям, оживлю и придам огня тому, что осталось у меня в памяти от лица Джанан, от ее улыбки, от сказанных ею слов; итак, я отправился к особняку, где когда-то жил Доктор Нарин со своими милыми дочерьми, к шелковице, туда, где все напоминало мне о счастье.
Столбы линии электропередач принесли электричество в долину, но теперь здесь не было никакого дома, не было ничего, кроме каких-то руин. Эти развалины выглядели так, будто они появились после какого-то бедствия.
Ознакомительная версия.
