– Как?
– У меня тетка из деревни, она каждый год зарабатывает на аптеке рублей триста-пятьсот. То одуванчики собирает, то липовые почки. Вот у нее я и увидел любопытную книжечку: расценки на закупку лекарственных трав от населения аптекоуправлением. Там все по семь копеек да по пятнадцать копеек за килограмм. Но одна позиция мне очень понравилась: женьшень! Сто пятьдесят рублей килограмм.
– Так мы с тобой что, сначала за женьшенем на Дальний Восток поедем?
– Да нет, чудак! Женьшень растет в нашем ботаническом саду, университетском. Ты лучше скажи, сколько у тебя сигарет осталось?
– Семь штук, – ответил Генка, пересчитав свою пачку «Шипки».
– А у меня восемь, – глянул Перфишка в свою пачку «Лайки». – До вечера дотянем, а там звякну, брательник притащит чего-нибудь пожевать и курева захватит. Ну что, начнем и кончим?
Младший брат Перфишки приехал в восемь вечера. Он привез батон, разрезанный вдоль, с двумя кусками вареной телятины и банку смородинового компота. Ребята вылезли из котлована, и Перфишка развел из досок маленький костерок.
– Так уютнее, – объяснил он Генке. – А курить где? – спросил у брата.
– Вот, – тот вытащил пачку «Беломора». – Я у отца слямзил, объяснять ему будешь сам. Мамане я сказал, что на ночь останусь с тобой и приду домой только утром.
– А на фига ты нам нужен? Мы ведь вкалываем. Пятьдесят минут копаем – десять курим. Тебе будет скучно!
– Нужны вы мне. Я с пацанами договорился, что на великах ночью поедем на полигон. Мы там с танка хотим пулемет свинтить, ну, демонтировать.
Малому на вид было лет тринадцать-четырнадцать. Он был худой, длинный, вертлявый, все время что-то болтал, жестикулировал и помогал при этом себе мимикой.
– Поймают вас и уши надерут. Запомни, если поймают, не вздумай говорить, что я с вами заодно! Мне-то уж не уши надерут, а похлеще, чего доброго, на Воробьевку вызовут. Ну, давай, чеши, а то ведь пулемет демонтировать – это не канаву копать.
Копать кончили в четыре утра. Светало.
– Шестнадцать часов! – констатировал Перфишка, бросив лопату и «голички» на дно котлована. Генка сел, где стоял, – руки и ноги гудели. Потом они дружно помочились на остатки догоравшего костерка, который освещал в течение ночи фронт работы.
Через пятнадцать минут друзья в обнимку бодро шагали по Провиантской в сторону Оперного театра, рядом с которым жил Генка, и пели во все горло: «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью…»
Встали в десять утра. Генкина бабушка зажарила ребятам большую глазунью из шести яиц и дала по кружке молока с малиной. Сходив в политех и получив у Александра Ивановича, прораба, отметку о выполненной отработке, ребята пешочком по тропинке спустились вниз, под Откос, на пляж. Купаться не хотелось, и они улеглись спать, пытаясь согреться в скупых лучах августовского солнца. Операцию «Женьшень» было решено отложить до четырех часов дня.
– Так, а мы лопаты будем с собой брать? – спросил Генка у Перфишки, натягивая штаны и застегивая сандалии.
– Нет! Мы с тобой возьмем три бомбы «Волжского» или какой-нибудь другой бормотухи.
– Я не буду пить.
– Я так думаю, что тебе и не обрыбится. Это сторожу! У него же мы и лопату возьмем. Ботанический сад находится где-то на Анкудиновском шоссе. Нам надо доехать на пятом трамвае до Караваихи, а там будем спрашивать.
Перфишка умел все рассчитывать математически: был найден и ботанический сад биофака университета на Анкудиновском шоссе, и колоритный сторож, мучившийся с похмелья в небольшом лабораторном корпусе, больше напоминавшем деревенскую избу, и полтора десятка лопат, мотыг и тяпок, стоявших в ожидании молодых рабочих рук. Сторожа звали Володей, и работал он в своей должности в ботаническом саду третий год.
– Раньше я служил в спецохране и отвечал за соседний участок.
– А что там за участок? – спросил Генка.
– Правительственная дача, – ответил Володя и смело налил себе второй стакан. – Я там охранял и Хрущева, и Косыгина, и Микояна. Когда они приезжали в Горький, то жили на этой даче.
– За стакан выгнали? – ехидно спросил Перфишка, наливая Володе третий.
– Дурак, сам ты за стакан. Там чего сторожить? Там никто ничего не украдет, хоть двери настежь распахни. А здесь, – он выпучил глаза и уставился на Перфишку, – а здесь есть плантация женьшеня. В аптеке килограмм женьшеня, знаешь, сколько стоит? Сто пятьдесят рублей за кило! Женьшень созревает тридцать лет, а этой плантации двадцать пять. Когда женьшень начинает стареть и обретать лечебную ценность, клубеньки у него чуть-чуть сморщиваются. Ну-ка, налей.
Перфишка открыл вторую бутылку.
– Я в Уссурийске в погранвойсках три года служил. Наша застава стояла на озере Ханко, километрах в двухстах от Уссурийска. В маленьком охотничьем домике, прямо на территории заставы, жил у нас дедок, мы его звали «полковник», хотя он в царской армии был штабс-капитаном, а в Отечественную воевал в штрафбате и после ранения поселился в Приморском крае. Его все очень уважали и советоваться приезжали и из Уссурийска, и из Владика, и со всех концов земли; китайцы даже рисковали: границу переходили, чтобы встретиться с ним и посоветоваться о здоровье своем. Я с ним очень хорошо дружил и достаточно умного чего узнал – высокой культуры был человек. В избушке у него было много книг на всех языках: и на русском, и на европейских, и на китайском.
И вот что он мне рассказал: правильной цветопередачи ни до революции, ни в настоящее время в типографском деле не существует нигде в мире. Все искусствоведы живописи предпочитают пользоваться черно-белыми каталогами. А вот рукописные книги в шестнадцатом веке, и в семнадцатом, и в современные времена делались с цветными рисунками. И рисунки эти писались натуральными красками с натуральными пигментами, что позволяет правильно передать тона.
В библиотеке нашего «полковника» было много рукописных травников разных веков и из разных стран. В них одно и то же растение нарисовано акварельными и темперными красками и по десять, и по двадцать раз. А зачем? Вот лист подорожника зеленый, чуть белесый, как в молоке, – это от одной болезни, его надо одним способом готовить. Рядом тот же лист, но с розовыми прожилками, – это от другой.
Запомнил я навсегда три тома французских акварелей, посвященных розам и шиповникам, и три свитка китайских с цветными, тушью нарисованными картинками разных видов женьшеня. «Полковник» хранил эти свитки, как хранят еврейскую Тору – в рулончиках, только футляры были из бамбука, а не из серебра. Вот по этим-то китайским рукописям наш дедок и показал мне разные корешки женьшеня, какие они бывают: серые, коричневые, белые, розовые, молочные. Но главное я запомнил: женьшень приобретает настоящие свойства, когда его клубенек начинает сморщиваться, точнее, не сморщиваться, а бугриться.
Так я всю эту аптеку и узнал. Через пять лет я накопаю тут сто килограммов корешков, загружу в два мешка и в Уссурийск поеду – здесь их не продашь.
В девять часов вечера Генка с Перфишкой в обнимку шагали по Анкудиновскому шоссе в сторону города и орали во все горло: «На границе тучи ходят хмуро…»
Эти несколько недель бабьего лета, которые в конце концов упираются в холода, по своей материнской мягкости, нежности и теплоте трудно сравнить с чем-либо другим. Уезжать на эти дни куда-то в Сочи или даже в Болгарию – сумасшествие. Да, понятно – морской воздух, здоровье надо поправлять. Но вы помните, какой воздух у нас в сентябре, когда нет уже пыли, марева, дымки, и, кажется: напрягись – и видны будут веточки в лесу на горизонте за Волгой. Воздух такой прозрачный потому, что в нем нет цветочной пыльцы. Летом он из-за пыльцы бывает мутным, а не из-за жары. Летом всегда что-нибудь цветет, а в сентябре… Такого обилия красок, которыми заполняются наши леса, не найдешь ни на одном континенте – ни в Бразилии, ни в Африке. А земля, несмотря на ночные заморозки, продолжает отдавать тепло, и при желании можно походить босиком. Птицы еще продолжают петь, хотя не активно и призывно, как в начале весны, а философически и спокойно. Самое время для грибов, в заводях плавают выводки молодых уток, у рыбы начался осенний жор, а женщины все еще по-летнему кокетливы и беззаботны.
Санаторий «Агродом» спрятался в Зеленом городе, этом хвойном оазисе, разумно используемом властями под обкомовские и академические дачи, ведомственные дома отдыха и десятки пионерских лагерей. На территории санатория находились не только оздоровительные и лечебные корпуса, но и довольно серьезное научно-исследовательское подсобное хозяйство. А каскад прудов носил, конечно, скорее декоративный характер – так удачно вписывались они в этот вечнозеленый ландшафт.
