Договорились, что за Степкой Михаил зайдет на следующий день — забрал бы сейчас, хотелось побыть с сыном, но Татьяна тоже ведь не каменная, заденет ее: после случившегося сразу же помчался к Ларисе.
Побежал опять по магазинам: хотелось все-таки что-то жене подарить. И возле обувного магазина наткнулся на очередь — «давали» женские импортные сапожки. Редко когда Михаил пренебрегал очередью, не хватало наглости кого-то отталкивать, но при сегодняшнем внутреннем заряде не мог просто стоять, бездейственно. Да и времени, каждой минутки жалко. Хотя рвали за рукав, кричали, Михаил пролез в дверь, к началу очереди, приговаривая: «Жена там у меня, жена, товарищи… Я за деньгами бегал…» А дальше возбужденное чутье, желание заполучить сапожки эти на тонком высоком каблуке подсказало ход: сунул пареньку с пронырливой физиономией хорька червонец — и втиснулся, встал впереди.
А уж добравшись до коробок с сапогами, взял сразу две. Неожиданно пришла такая мысль — подарить сапоги и Лариске. Никогда же ничегошеньки при совместной их жизни красивого и добротного у нее не было. Как-то все собирался он, Михаил, приодеть жену, но не получалось. Концы с концами едва сводили: он уж и туда устраивался, и сюда, и на такси… А не хватало. Правда, Лариса почти не работала: то в положении была, то со Степкой, в садик его никак не могли определить. Ну, на шубенку из искусственного меха, на платьишки недорогие выкраивали, и уж дубленку, конечно, джинсы эти поганые — не видала. Знакомств оба заводить не умели, копеечку не берегли, продукты — с базара: есть — живем, нет — хлеб жуем. С Татьяной вот, хотя заработки у Михаила вроде особо не прибавились, получается так, что живут в достатке. Но справедливости ради сказать, Татьяна все-таки в магазине работает, кой-какие связи имеет, да и в квартире у нее вся обстановка была. Татьяна — не прижимистая вовсе, но и не расточительная, умеет приберечь. А у Ларисы — все сквозь пальцы… Так что пусть запоздало хоть подарит он ей, жене своей бывшей, сапожки эти — на барахолке, говорят, за две сотни такие с руками оторвут…
Сапоги — одну пару — занес к Сашке.
Вечером посидели с женой за бутылочкой вина. Сапожки Татьяну растрогали — женщина! Разговор пошел душа в душу: как станут хорошо жить. Про обиды, понятно, ни слова — забыто. Будут растить детей, заниматься ими больше, настраивать на серьезную трудовую жизнь — не как их, Татьяну с Михаилом, настраивали на какие-то неопределенные радужные ожидания от этого мира, а на мысль, что жить будет сложно, надо присматриваться, учиться жить… Степку Михаил чаще станет приводить: пусть девочки чувствуют его братом, а он их сестрами. Заживут. Сумеют…
А вечером следующего дня удался и поход в цирк. Накупил Михаил детям в буфете пирожных, конфет. Места, правда, достались неудобные, высоко и сбоку — да не важно. Важно — все вместе! Младшая дочка, Настенька, на коленях у него, справа Степка и Маша. За ними — Татьяна.
После цирка жена поехала с девочками домой. А Михаил повез Степку — завтра мальчишке в школу. Надо же, его, Михаила, сын — и уже в школу!
Попутно заскочил и за сапогами для Ларисы, к Сашке. Друг был дома, повидались наконец, обнялись, нашлось выпить по маленькой, разговор оставили до другого раза, чтобы — с толком и расстановкой.
Лариса притихла вся, растерялась, взяв подарок. Примерила.
— С чего это вдруг?..
— Так… — сиял Михаил, — увидел, подумал, хорошо на тебе будут.
— Хм, спасибо, — млела Лариса, вертела ножкой, — правда, хорошо. Хорошо?
— Отлично.
Лариса прошлась, встала чуть откинувшись назад, упираясь рукой в бедро, как манекенщица.
— Отлично, — еще раз оценил Михаил, возбужденно потоптался, вздохнул: — Ну… я пошел.
— Пошел?.. — обмякла Лариса. — А… Конечно. Счастливо добраться.
Он помялся, покивал, шагнул к сыну, потрепал по волосам:
— Ну, до завтра. Завтра утром к школе подойду.
И направился к двери.
— Погоди! — нагнал резкий оклик.
Лариса судорожно расстегивала молнии и стягивала сапоги.
— Забери!
— Почему?
— Пусть она носит… твоя бессловесная, хорошая.
— Лариса… Зачем?.. Я же просто… На тебе хорошо…
— На ней будут тоже хорошо — длинноногая!
— Перестань. Носи.
— Не надо мне!.. Или ты, может, и ей тоже купил?..
— Купил, есть… — понял, не надо было этого говорить.
— Обеим?! Ха-ха, — Лариса взорвалась, понесло в истерику. — Вот молодец, хороший муж, ничего не скажешь! Обо всех заботится! И ей, и мне купил!.. Ха-ха!.. Возьми! Возьми! И давай отсюда со своими сапогами! Пусть у Танечки сменная пара будет! Или сразу на ноги и на руки их оденет и ходит как корова!.. — швырнула она в Михаила сапоги. — Забери и катись!
Он посверлил ее взглядом. Потряс головой, будто что-то сказать хотел, слово подыскивал, да так и не нашел. Повернулся, пнул ногой сапоги, хлопнул с силой дверью, побежал вниз по лестнице. Но дверь за спиной раскрылась, и снова полетели в него сапоги. Мелькнула в проеме огненная грива, дверь захлопнулась, и щелкнул замок на два оборота. Михаил постоял, подобрал сапоги. Позвонил. Постучал.
— К тебе как к человеку, а ты!.. — проговорил напоследок. И пошел с сапогами.
Степка уже спал. Что на душе и в мыслях этого маленького человека? Не скажет, не допросишься. «Папа хороший», «Ты тоже хорошая». Все молчком. Мужчина! — один настоящий мужчина из всех знакомых и есть. Лариса прилегла рядышком с сыном. Жалость охватывала к нему и к себе. И слабость — знакомое, непреодолимое бессилие… Михаил все считает ее больно разворотливой, хваткой — что она интересно сумела ухватить?! Одинокие всхлипы в подушку? А Таня, выходит, не хваткая: одного мужа похоронила, другого у живой жены и ребенка отняла… Тихая, бессловесная! Была разворотливая, была энергия, когда любила, в Москву, в армию к нему летала через каждый месяц — в одежде, в еде отказывала себе, на дорогу берегла! Была, да вся вышла… Слишком бесперспективна жизнь! Слишком все обесценилось в душе! Ну да, можно себя утешить тем, что вырастет сын, женится, пойдут внуки… Да, собственно, тем и утешается…
Перестукивало сердце в городской ночной тишине с далекими глухими ударами заводского пресса. «М-бах — м-бах» — бьет ритмично и четко молот. «Ба-бах-бах» — успевает дважды под каждый его удар сердце. Лифт загудел в подъезде.
Лариса поймала себя на том, что мгновенно подобралось все внутри в ожидании… В ожидании кого?! Михаила?.. Нет. Нет! Он ушел, предал, с ним кончено, лучше одной сдохнуть от тоски! Да и не пользуется почти никогда Михаил лифтом…
Лифт пошел вниз. И опять у нее в силах угасание… Если перед собой честно, что ждет она — кого угодно. Лишь бы отвлечься, уйти от мыслей — от одиночества.
Было ведь: на колени перед Мишкой вставала, не уходи, умоляла, подумай о сыне — перешагнул и пошел!
Лариса поднялась. Закурила сигарету на кухне. Проглотила таблетку элениума. Достала с антресолей коробку со старыми письмами. Взяла первое попавшее. В армию Мишке писала:
«Мишенька, милый мой, почему я не знаю, любишь ты меня искренне, на всю жизнь и я для тебя единственная? Не мучай меня, родной мой. Я вся исхудала, подурнела, потому что каждый день только и делаю, что жду тебя, жду… Мне кажется, я скоро умру. Может, я с ума схожу? Я боюсь жизни. Надо увидеть тебя. Закажи переговоры…»
А вот другое:
«…как хорошо, что мы встретились, я тебя полюбила, и ты ответил мне взаимностью. Какое это счастье!»
А это уже позднее, Михаила посылали в колхоз, на уборочную:
«…Миша, Степка уже улыбается. Только не мне. Я читала, что ребенок начинает улыбаться матери, отличая ее голос от других. А тут я с ним одна да одна, так он мне не улыбается, а соседка зашла, чужому голосу заулыбался… Мне мать ничего про меня не рассказывала, вот Степка вырастет, я ему буду рассказывать, я все-все постараюсь запомнить…»
А это от Михаила, его писем гораздо меньше:
«…Ты три дня как уехала, а мне кажется, что это было давно. Как во сне. Я уже начинаю ждать письма. Хотя его еще не может быть…»
«Мишка, Мишка, где твоя улыбка? — вспомнились Ларисе слова старой песни. — Полная задора и огня…» Элениум ей не помогал…
14
Михаил подходил к дому друга. На душе не то чтоб легчало, но становилось веселее от мысли, что вот сейчас возьмет и подарит Сашкиной жене модные импортные сапожки на высоком каблучке. Просто так, подарит! Хоть кого-то в этой жизни, может быть, обрадует! Уже за угол дома сворачивал — вынырнул из темноты на свет парень с огромной овчаркой.
— Стой! — преградил путь. — Откуда сапоги?
Молоденький паренек, ушастый, угрястый, в пиджачке сереньком — чего ему?..
— Твое какое дело? — приостановился Михаил.
— Документы!
