— «Новый Год». Рассказ. Приближалась полночь, но все окна были ярко освещены. В столовой торопливо расставляли стаканы…
— Совсем ты, дед, из ума выжил, — перебьет меня внук, — и что ты написал? Все неправдочное! Ну, какой же свет может после 10½ в бараках гореть? А полицей где? Он чего смотрит? В столовую тоже ночью забрались… Да ведь она заперта! Стаканы какие-то расставляют… А что такое стакан? Непонятно. Консервные банки, что-ли? Ты лучше послушай, что я написал. У меня все правдочное, историческое… Имена из учебника Пушкарского выписал. У тебя же в коробке нашел. Слушай:
«Кофе давать начали! — закричал кто-то из умывальной.
Князь Потемкин-Таврический с шумом распахнул дверь своего роскошного отдельного паравана и, позванивая новенькими мисками, гордой походкой екатерининского орла направился к кухне.
— Если сам светлейший, так надо всех до света будить! — раздался недовольный голос из-за одеяльной занавески. Он принадлежал принцу де Линь, недавно прибывшему из зальцбургского лагеря, где он доблестно служил австрийскому императору. — А еще Таврическим называется! Ох, уж эти русские!..
Из дальнего углового паравана донесся мощный, раскатистый вопль. Там мама еще юного Милорадовича производила над ним очередную утреннюю экзекуцию.
— Молодец! Чудо-богатырь будет! Еще слова сказать не может, а орет, как гренадер при штурме Очакова! Ку-ку-реку! Вставать пора! — выскочил из-под своего, привезенного еще с «горячо любимой» родительского плаща Суворов.
— Вечно этот Рымникский безобразничает! — взвизгнула за своей перегородкой президент де сианс академии Дашкова. Я вельфарной мисс пожалуюсь и в лагерную полицию напишу! Если женщина одинокая, так ее все обижать могут…
Неизвестно какой оборот принял бы этот изящный придворный разговор, если бы брившийся у своего окошечка Безбородко не закричал:
— Потише трошечки, ясновельможные! Никак сама до нас жалует!
Дейстительно, в барак входила сама, всегда рано встававшая Екатерина.
Все замолкли и склонились почтительно, как перед кампдиректором.
— Шешковский! величественно позвала императрица, относительно Радищева мое приказание выполнено?
— Как же, как же, матушка, — выскочил из инвалидного отделения маленький, но еще бодрый старичек, — его еще вчера карабинер в Сан Пьетро-Паоло крепость отвел… Не будет теперь на стенках писать проклятый!
— Объявить о том по камп-радио на шести языках! — распорядилась Великая».
— Видишь, дед, у меня все правдочное, не как у тебя! — скажет внук.
Я не стану его оспаривать. Ведь он вырастет уже иродиотом. Как же иначе сможет он представить себе славное прошлое своей великой прародины? Если все же хоть читать по-русски научится…
36. Avanti, signori, avanti!
Повесть окончена. Я писал ее, поднимаясь в 4 часа утра и выбираясь со своим патентованным столом из ящиков на двор. Лагерный гвалт, вопли радио, детей, джулианок и прочие радости общежития начинались с 7 утра.
Жена переписывала мои каракули, сидя птичкой на втором этаже лагерной кровати. При ее весе в 85 килограммов, это было несколько небезопасно для обитателей первого этажа. Положенная на колени крышка от ящика вполне заменяла письменный стол.
Порой не хватало чернил, бумаги, перьев… Тогда выступал на сцену Лоллик. Он спешно реализовал по соседним итальянским дворам кусок ировского мыла, чулки или майку, «без которой можно обойтись», и притаскивал необходимое.
Но это уже прошлое.
Жена, кончив проверять рукопись, говорит мне:
— Вот, в тридцати пяти главах ты Запад не очень жалуешь, а сам туда лезешь. Где же логика?
— А что будешь делать? — отвечаю я. — К черту в зубы лезть, что-ли? Логика же в том, что земля кругла и, идя неуклонно на Запад, сквозь Запад, мы безусловно придем к Востоку. Нужно лишь итти, не задерживаясь в уютных долинах, не боясь крутых гор, не увязая в болотах… Итти вперед. Тогда придем. Неизбежно придем. Avanti, signori, avanti!
Пагани. Автор за работой над книгой. Еще тихо — 5 часов утра
Чине-Читта. Проф. Ширяев работает по специальности, раскапывая «древнюю» выгребную яму
В общежитии на Виа Тассо
Падре Джиованни Бутинелли и его русские питомцы на Монте Верде
Паррокио Трасфигурационе на Монте Верде. Слева — церковь, справа — дом, где спасались русские беженцы
Лагерь Баньоли близ Неаполя
Лагерь Вилла Альба размешен в бывшем сумасшедшем доме. Решетки по традиции сохранены полностью. На верхнем снимке — крыша лагеря.
Пагани. Семья автора. Какое счастье иметь собственное окно!
Слобода Ширяевка. Савилов на своей кровати. Рядом — логовище холостяков. Справа подсолнечный парк «Виллы Четырех Ветров»
«Вилла Четырех Ветров» закончена. Строители любуются своим созданием в стиле «Барако».
