Егорка после смерти расстриги стал молчалив, исполнителен, и стражники прониклись к нему доверием.
Он сумел удавить одного стражника и в его одежде скрылся. Куда? Сидельцы тюремные говаривали, что во сне Егорка бормотал «в Камчатку, в Камчатку»…
Наверно, в Камчатку.
1
Стеллера пытали на дыбе. Он терял сознание, и его отволакивали по скользкому от крови земляному полу в затхлую одиночку, где держали особо опасных. Стеллер, на удивление заплечных дел мастерам, не помирал. «Живчик попался», — говорили они, озлобясь. Тщедушный, по их понятиям, человечек им противился зря. Они готовились доказать свое превосходство над «живчиком», однако его вернули в мирскую жизнь, к жене. «Оправдался», — говорили они сожалеючи.
Жена, сухонькая, с заостренным носом и большими печальными глазами, едва его отходила. В промерзшем Иркутске, на окраине, они снимали темную комнатенку в избе овдовевшего казака, смурного и тихого.
— Ванька, загребут тебя по ихнему воровскому делу… Гони прочь, — советовали соседи.
— Не собаки, чай… Господь разберется, — вздыхал казак. — Грешно злобствовать…
— Свя-ятой, — смеялись над ним соседи. — Как все-то обернется…
— Грешно злобствовать, — повторял упрямо казак.
Он был как полчеловека, ибо вторая половина его — жена — умерла, и полчеловека понял, что жизнь одинокая бедна и порою кажется обременительной. Он помогал выхаживать Стеллера, протапливал до жару избу, носил воду, добывал мясо…
К весне Стеллер обрел силы.
— Мы скоро будем в Петербурге, — радовалась жена. — Здесь страшно… Как я устала…
— Еще немного подожди… Подсохнут дороги, — сдерживал ее Стеллер. Каждодневно он бегал по Иркутску и разыскивал свои ящики с образцами пород и различными коллекциями, собранными на Американских берегах, островах Командора и Камчатском носе. В Иркутске не нашлось склада, где Стеллер мог бы хранить свои коллекции, он рассовал ящики по подвалам домов своих старых друзей (теперь многие лишь деревянно кланялись). Конечно, за ящиками никто не смотрел, крысы прогрызли дыры, сумели уничтожить, образцы одежды жителей Камчатки.
Покидая дом казака, Стеллер подарил ему драгоценный камень — опал, внутри которого играло яркое солнце.
— Я нашел его на островах Командора… Этот камень помог мне выжить: в нем столько света… А на островах Командора солнце редко… И ты, Ван Ваныч… тебе… На голых островах осталось горе русских матросов…
— Прощайте, — со вздохом проговорил казак. — Если судьба забросит в Иркутск, гостями будете…
Он помог загрузить подводу.
Худенькая жена Стеллера отвесила поясной поклон, перекрестилась…
И пока не скрылась пылящая подвода, стоял у порога казак и смотрел ей вслед.
На пути Стеллера лежал Соликамск.
2
— Ты, Георг Стеллер, обвиняешься…
От жестких и беспристрастных слов, произнесенных дьяком, сидящим за тяжелым столом, Стеллер вздрогнул.
— Ты обвиняешься…
В который раз ему внушали, какими опасными были его действия на Камчатке для спокойствия Российской империи. Он обвел глазами комнату. От единственной свечи шевелилась на стене тень дьяка. В правом углу мерцала лампадка, выхватывая из темного угла лик святого. Черты лица этого старца были резкими и неумолимыми.
Стеллер сидел на стуле, сгорбившись, держа руки промеж колен.
Сухие губы дьяка равномерно раскрывались. Вот он облизнул их кончиком языка. Подняв голову, Стеллер наткнулся взглядом на лик святого, и ему показалось, что святой, как и дьяк, пересчитывает его грехи…
— …а главное, ты, вор и разбойник, задумал измену ея императорскому величеству, подбивая иноземцев камчадальских к бунту. А примером тому служит твое самоуправство, когда в Большерецком остроге из-под ареста иноземцев выпустил…
Стеллер улыбнулся и приготовился отвечать. Он знал, что вопросы будут, как и в Иркутске. Соликамский дьяк оказался не хуже, не лучше иркутского, Соликамский острог так же грязен, как иркутский, и волокита с его «делом» подобна иркутской. Только на дыбе не пытали.
В Соликамске достаточных улик тоже не предъявили, и Стеллер вновь был оправдан. Бесценные коллекции, собранные с необыкновенным трудом и с не меньшими лишениями, привезенные в Иркутск, в Соликамске тоже оказались ненужными. Плача, он расстался с шестнадцатью ящиками. А растения Камчатского полуострова высадил в грунт, который, как и дома, и Богоявленская церковь, и даже Троицкий собор, казалось, были пропитаны солью. Соликамск, или, как называли его старики, Соль Камская, город большой, солидный, с воеводой во главе, Стеллеру не понравился то ли от того, что уж очень рвался в северную столицу и его здесь задержали, то ли от полного безразличия к нему как к ученому. И последнее было оскорбительно.
Вскоре он умер, так и не добравшись до Петербурга. О его бумагах позаботилась жена.
Но вернемся к тому времени, когда тридцатилетний Георг Стеллер, бывший домашний врач архиепископа Феофана Прокоповича, сподвижника Петра I, затем адъюнкт натуральной истории при Второй Камчатской экспедиции, назначенный, чтобы вместе с Крашенинниковым привести к окончанию полное описание земли Камчатской, в сентябре 1740 года ступил с пакетбота на полуостров.
3
Странное выдалось утро: ни с того, ни с сего налетел ветер, взбил снег, и казалось, разыграется пурга, но вновь все стихло, и на острог упала минутная звонкая тишина. Стеллер уже собрался переступить порог дома, но ощущение, что забыл что-то, заставило вернуться. Обшарив взглядом стол, на котором стояла чернильница, валялось перо да испещренные мелким почерком листы бумаги, Стеллер, посетовав на память, вышел вон.
Синело небо, снег играл искрами.
В избе, сооруженной Стеллером и приданными в помощь казаками, где при полном любопытстве всех жителей Большерецкого острога учились грамоте казацкие и камчадальские дети, топилась печь.
От дыма Стеллер закашлялся. Навстречу из синевы выплыл учитель Иван Гуляев, рослый, с добродушным лицом и веселыми усами.
Он помог ему раздеться. И в минуту, едва Стеллер, зайдя за перегородку, кашлянул и сказал: «День добрый», к нему кинулись ребятишки. Они облепили этого долговязого, на вид замкнутого человека. Стеллер гладил мальчишек по вихрам, они что-то кричали наперебой, он же ничего не понимал среди шума и гвалта.
Урок мог показаться странным для Московии да Петербурга. Дети сидели на длинной низкой лавке за таким же длинным столом. Перед ними лежала береста. Придерживая ее пальцами, чтобы не скрутилась, ученики, пыхтя, выводили буквы. Бумаги не имелось, и для упражнений особо выделанная береста вполне годилась.
Иван Гуляев подходил к каждому и, если был доволен, говорил: «Молодец». Особое пристрастие он имел к камчадальским мальчишкам.
— Господин Стеллер, — говорил не раз Иван Гуляев, — камчадалы — способнейший народ. В учебе преуспевают, очень сообразительны, и при том каждый знает столько сказок, что, наверно, всасывает их с молоком матери.
Стеллер соглашался. Да, камчадалы ничуть не хуже африканцев. Их только обучить, не бросать на произвол судьбы. Они принесут России громадную пользу. Поэтому с особым рвением Стеллер заботился о школе.
Учителем пригласил Ивана Гуляева, ссыльного. Его упрекали: не вызовет ли такой выбор недовольства у высшего начальства. Раз Гуляев на Камчатку сослан, то замешан в дворцовых интригах… Опасный человек. Стеллер возражал: лишь бы грамоте учил… К тому же Иван Гуляев беднейший в остроге, того и смотри с голоду ноги протянет, а он еще молод. Пусть заработает. Да, в конце концов, кому какое дело! Школа частная, и это его, Стеллера, забота, кого и на какие средства он будет содержать и учителя, и школу, и учеников.
После уроков Иван Гуляев беседовал со Стеллером.
— Аз да буки усвоили… На лету ловят. — Пощипал усы. — Только вот… — улыбнулся виновато, потер руки, — дров бы, не хватает, а казаки на выпивку просят…
— Сколько?
Полез было в карман, но вспомнил, что именно деньги он и забыл дома, насупился и сердито буркнул:
— К вечеру зайдешь.
И стал натягивать шубу.
Гуляев помогал, говоря успокаивающе:
— Дровишки можно растянуть…
— Ты что, детей поморозить хочешь? — вспылил Стеллер.
4
— Да, да, именно школы, — горячился Стеллер. — Дети везде одинаковы. А грамотны они или нет, от них сие не зависит! Все решают условия. И не говорите — камчадалы… В науке все равны. Тому пример ученики Петра.
Стеллер любил в спорах прибегать к ссылке именно на Петра. Царь, о котором даже после его смерти говорит вся Европа с почтением, да нет, даже с трепетом, внушал ему уважение. Кроме того, именно Петр послал первую экспедицию на Камчатку. И хотя она не смогла выполнить всех возложенных на нее задач, что ж, вторая экспедиция, для участия в которой пригласили его, Стеллера, блеснет такими открытиями, о которых заговорит весь мир. Он уверен в этом.
