Раздалось басовитое и потрясающе громкое урчание автомобильной сирены — Пожар! Убийство! Полиция! — какое издает эта вестница несчастья, когда водитель тронется с места, но притормозит перед поворотом, а потом рванет на полной скорости. Милли подскочила к окну как раз вовремя, чтобы за верхушками деревьев увидеть силуэт «неотложки», которая выехала с Революционного пути и, сверкнув на солнце, устремилась по шоссе № 12; вой сирены забирал все выше и выше, превращаясь в нескончаемый, непереносимый вопль, еще долго висевший в воздухе, после того как сама карета скрылась вдали. Мили стояла у окна и нервно жевала губами.
— Нет, я понимала, что на той улице живет много людей, — позже говорила она. — Беда могла случиться с кем угодно, но я просто чувствовала — это Эйприл.
Кинулась ей звонить, но остановилась, сообразив, какой буду выглядеть дурой, если она прилегла отдохнуть.
Не зная, что делать, Милли сидела подле телефона, когда тот вдруг взорвался звонком. От голоса миссис Гивингс трубка вибрировала:
— Вы не знаете, что там с Уилерами? Я случайно оказалась рядом и увидела «неотложку», отъезжавшую от их дома. Я ужасно встревожилась, пыталась прозвониться, но у них не отвечают…
— Я обмерла, — рассказывала Милли. — Меня замутило, и тогда я сделала то, что делаю всегда, если происходит что-то страшное. Позвонила Шепу.
Взбаламученный раздумьями, Шеп Кэмпбелл потирал загривок, глядя в окно лаборатории. Всю неделю с того невероятного вечера в «Хижине» от него не было проку ни на работе, ни дома, ни для себя. На другой день он, словно ошалевший от любви пацан, позвонил ей из телефонной будки: «Когда я тебя увижу, Эйприл?» — но она ясно и многословно дала понять, что никаких встреч не будет, а ему стоило бы пошурупить мозгами, прежде чем звонить. Воспоминание о том разговоре терзало его всю ночь и весь следующий день (господи, каким же придурком он выглядел в ее глазах!), заставив шепотом сочинять спокойные, зрелые и разумные слова, какие он произнесет, позвонив ей в следующий раз. Но он все испоганил, едва зашел в телефонную будку. Тщательно отрепетированные фразы звучали совсем не так, голос по-дурацки дрожал, он опять стал объясняться в любви, и все кончилось тем, что Эйприл вежливо, но твердо сказала: «Шеп, я не хочу бросать трубку, но придется, если ты сам не закончишь этот разговор».
Он увидел ее лишь раз. Вчера Эйприл привезла к ним детей, и он, спрятавшись в спальне, из-за канифасовых штор подглядывал, как она, усталая беременная женщина, выходит из машины; его так трясло и сердце так колотилось, что он даже нечетко ее разглядел.
— Вас к телефону, мистер Кэмпбелл, — позвала лаборантка, и Шеп кинулся к аппарату, вопреки разуму надеясь, что звонит Эйприл. Нет, не она.
— Привет, милая… Погоди, успокойся… Кто в больнице?.. Когда?.. Боже мой…
Удивительно, но впервые за всю неделю Шеп почувствовал в себе уверенность. Плюхнувшись на войлочную подушечку стула, он расставил ноги, одной рукой прижал трубку к уху, а другой взял механический карандаш — собранный и спокойный, готовый к бою десантник.
— Помолчи секунду, — сказал он жене. — В больницу звонила? Дорогая, вначале надо связаться с больницей, а уж потом извещать Фрэнка… Ладно, ладно, я понимаю, ты растерялась. Я все выясню и позвоню ему. Не волнуйся, слышишь? — В блокноте карандаш прочертил решительные линии. — Ну вот и хорошо. Только, ради бога, смотри, чтобы дети ничего не узнали… наши, их, любые дети… Ладно… Ну пока… Я тебе позвоню.
Быстро пробившись сквозь неразбериху больничного коммутатора, Шеп отмел бесполезные голоса и взял верный допрашивающий тон с нужными:
— …срочная операция?.. Я спрашиваю, что за операция?… А-а… то есть выкидыш… Скажите, как она сейчас?.. Понятно… И сколько продлится?.. Доктор — как? — Карандаш вскочил и записал фамилию. — Хорошо, еще одно: мужу сообщили?.. Ладно, спасибо.
Согнувшись над телефоном, Шеп дозвонился в нью-йоркскую фирму:
— Мистера Фрэнка Уилера, пожалуйста… Где он?.. Так вызовите с совещания. Дело чрезвычайное. — Лишь сейчас, пока он ждал, живот свело тревогой.
Потом к аппарату подошел Фрэнк.
— Господи боже мой… — ошеломленно произнес он ломким голосом.
— Погоди, Фрэнк, не паникуй. Насколько я знаю, с ней ничего страшного. Все так сказали. Теперь слушай: хватай первый же поезд на Стамфорд, я тебя встречу на вокзале, и через пять минут будем в больнице… Да… Я выхожу прямо сейчас. Пока, Фрэнк.
Шеп рванул на парковку; на бегу надевая пиджак, трепетавший под свежим ветерком, он чувствовал, что оживает. К нему вернулось старое боевое чутье, в непредсказуемой ситуации помогавшее действовать быстро, точно и безошибочно.
Дожидаясь поезда, он позвонил домой (Милли успокоилась) и в больницу (новостей не было). Потом он взад-вперед расхаживал по залитому полуденным солнцем перрону и, позвякивая мелочью в кармане, пришептывал: «Давай, давай». Нелепое убаюкивающее присловье тоже напомнило войну — паузу между перебежками. А затем платформа задрожала от вдруг подошедшего поезда, встрепанный Фрэнк на ходу соскочил с подножки и, едва не грохнувшись ничком, побежал к Шепу; запомнились его безумный взгляд и развевающийся галстук.
— Порядок, Фрэнк… — Поезд еще не остановился, когда они уже мчались к парковке. — Машина рядом…
— Она… там еще…
— Все без изменений.
Весь недолгий, но в скоплении машин медленный путь в больницу они молчали, и Шеп не был уверен, что голос ему подчинится, попробуй он заговорить. Было страшно от глаз Фрэнка, от того, как он, скорчившись, дрожал на сиденье. Шеп понимал, что скоро вся его активность будет исчерпана; едва они въедут на последний холм, где высилось уродливое бурое здание, он окажется в зоне полной беспомощности.
Когда они пронеслись сквозь певучие двери с табличкой «Вход для посетителей», потом, запинаясь, что-то просипели в регистратуре и походкой спортсменов-скороходов пустились по коридору, мозг Шепа милосердно отключился, что, рано или поздно, всегда происходило в бою, и только слабый голосок в черепе увещевал: ничему не верь, все это понарошку.
— Кто? Миссис Уилер? — переспросила пухлая конопатая сестра, сверкнув глазами над краем хирургической маски. — Говорите, поступила по «скорой»? Точно не знаю. Боюсь, я не смогу…
Она беспокойно посмотрела на красную лампочку над закрытой дверью, и Фрэнк рванулся в операционную. Сестра грудью встала на его пути, готовая применить силу, если понадобится, но Шеп удержал его, схватив за руку.
— Нельзя ему войти? Он муж.
— Разумеется нельзя. — Глаза медички возмущенно расширились.
Наконец она неохотно согласилась зайти в операционную и переговорить с врачом. Через минуту оттуда вышел худой растерянный мужчина в мятом хирургическом халате.
— Кто из вас мистер Уилер? — спросил он и, взяв Фрэнка под руку, отвел его в сторонку.
Шеп тактично держался в отдалении, позволив голоску убедить себя, что Эйприл не может умереть. Так не умирают — средь бела дня в тупике сонного коридора. Черт, если б она умирала, уборщик так безмятежно не возил бы шваброй по линолеуму, мурлыча под нос песенку, и в соседней палате не орало бы радио. Если б Эйприл Уилер умирала, на стене не висело бы отпечатанное объявление о танцевальной вечеринке для персонала («Будет весело! Закуски и напитки!») и плетеные стулья не окружали бы столик с разложенными журналами. На кой хрен они здесь? Чтобы сесть и, закинув ногу на ногу, листать «Лайф», пока кто-то умирает? Конечно нет. Здесь принимают роды и вычищают заурядные выкидыши, здесь ты ждешь и переживаешь, пока не скажут, что все в порядке, и тогда, пропустив стопаря, ты отправляешься домой.
На пробу Шеп сел на плетеный стул. Поборов искушение пролистать «Американское фото» — нет ли снимков голых женщин, он вскочил и взад-вперед зашагал по коридору. Мучительно хотелось отлить. Пузырь разрывался, и Шеп прикидывал, успеет ли он отыскать туалет и вернуться.
Но врач уже снова ушел в операционную, и Фрэнк стоял один, ладонью потирая висок.
— Господи, Шеп, я и половины не понял из того, что он сказал. Мол, когда они приехали, плод уже вышел. Понадобилась операция, чтобы удалить… эту, как ее… плаценту, они все сделали, но кровотечение продолжается. Говорит, еще до приезда «скорой» она потеряла много крови, сейчас они пытаются остановить кровь, и еще что-то говорил про капилляры, я не понял, говорит, она без сознания. Господи…
— Может, присядешь, Фрэнк?
— Вот и врач тоже… Какого черта мне сидеть?
Они стояли, прислушиваясь к тихому мычанью уборщика, ритмичным шлепкам его швабры и мягкому перестуку микропористых подошв пробежавшей медсестры. Глаза Фрэнка обрели осмысленное выражение, и он попросил сигарету, которую Шеп подал ему с чрезмерно учтивым дружелюбием:
