Когда все закончилось, он, усталый и замученный, сел на поезд до Майами, а затем на панамериканский клилпер до Гаваны. Мы с мамой встретили его самолет, и, хотя все знали, как он устал, выглядел Эрнест триумфатором: в кармане его рубашки лежал контракт со «Скрибнерсом». И условия этого контракта были невероятными: ему обещали двадцать процентов за проданные двадцать пять тысяч экземпляров — неслыханный гонорар! Клуб «Книга месяца» тоже присматривался к его новому роману для своей октябрьской подборки, и если его выберут, издательство напечатает еще сто тысяч экземпляров, в результате количество копий будет только расти. «Скрибнере» собирался посвятить книге все свои витрины на Пятой авеню, и уже поговаривали о том, что в Голливуде купили права на экранизацию, в которой главную роль сыграет Гэри Купер.
Я была очень рада за Эрнеста. Но меня задевал тот факт, что перед его книгой, которую еще даже не издали, уже расстелили красную ковровую дорожку. Я же столько сил потратила на «Поле боя», а она почти сразу превратилась в ничто. В эту книгу я вложила все лучшее, но, вместо того чтобы испытать триумф или чувство гордости за свой труд, оказалась поверженной. Мне все еще было больно оттого, что работу, которую я любила и из-за которой страдала, так легко забыли. Меня злило, что даже несколько хороших отзывов, которые я получила, затмила статья о моей любовной связи с Эрнестом. Я не знала, как поделиться этим с ним, особенно когда его книга должна была стать самым значимым романом года и, возможно, самой важной вещью, которую он когда-либо создал.
До меня начало доходить, что все это значит. Книга уже излучала свет, за который большинство писателей отдали бы жизни, лишь бы хоть на мгновение очутиться в его лучах. Это была мрачная, мерцающая звезда, создающая собственную атмосферу и гравитацию. Это было самое важное событие в нашей жизни.
Теперь, когда Эрнест закончил писать, он мог переключиться на другие вещи, например начать беспокоить Паулину по поводу последних деталей развода и говорить о нашей собственной свадьбе, которая все больше и больше занимала его мысли. Я всегда знала, что рано или поздно это случится, и направляла всю свою энергию на то, чтобы уладить проблемы с Паулиной, — тогда мы с Эрнестом наконец смогли бы быть вместе по-настоящему, без каких-либо барьеров или борьбы. Но теперь, когда наш брак стал неизбежным, я почувствовала странное беспокойство и растущий страх. Я не понимала почему, и это беспокоило меня еще больше.
Эрнест, казалось, ничего не замечал — он был слишком погружен в свои мысли, — но мама заметила. Когда мы ехали на пароме в Гавану, до Форт-Лодердейла, я сразу поняла, что она хочет поговорить со мной.
— Если тебя что-то мучает, ты должна к этому прислушаться. Интуиция нам дана не просто так.
— Я не хочу его потерять.
— Я не предлагаю тебе его бросить. Наслаждайтесь вашей идиллией. Вы в раю… Я это вижу. Но все же рай не вечен.
— Пожалуйста, не говори так! Не сейчас. Я и без того чувствую себя слишком уязвимой.
— Хорошо, расскажи мне, что тебя беспокоит? Чего тебе хочется?
— Я хочу его, но Эрнест — как непреодолимая сила природы: он притягивает все на свою орбиту, запечатывает углы и пути для отступления. Он делает это спонтанно, без лишнего самокопания. И эта книга. Может, он и закончил ее писать, но работа на этом не завершена. Приближается что-то еще. Я это чувствую.
— А что подсказывает тебе сердце?
— В этом-то и суть. Когда дело касается Эрнеста, у меня как будто два сердца и по меньшей мере два взгляда на ситуацию.
— Он значимая фигура, это точно. Но и ты тоже, моя дорогая. Не надо себя недооценивать. Ты сильнее всех, кого я знаю. И что бы ни происходило, ты со всем справишься.
— Я люблю тебя, ты же знаешь это? — сказала я и поцеловала ее. — Ты точно не можешь остаться?
Весь оставшийся день я варилась в своих мыслях. У Эрнеста уже были две жены, обе очень сильные женщины, если верить его рассказам. И все же они оказались недостаточно сильными. Или это их любовь оказалось недостаточно сильной? В любом случае для обеих наступил конец отношений, печально и бесповоротно. Смогу ли я это вынести, если судьба уготовила такой же исход и нам? Смогу ли я отступиться в страхе, даже не попытавшись бороться?
— Думаю, мне нужно больше времени, — наконец сказала я Эрнесту, снова и снова задавая себе вопросы и не находя ответов. Я хотела быть деликатной, но он все равно вздрогнул.
— Ты точно знаешь, как причинить боль мужчине.
— Это как раз то, чего я стараюсь не делать, — запротестовала я. — Я люблю тебя, я просто хочу быть уверена, что мы поступаем правильно и разумно.
— Разумно? С каких пор любовь имеет отношение к разумности? — спросил он с сарказмом; его рот сжался, придав лицу жесткое выражение. — Брак — это не урок физики, понимаешь? Он не поддается объяснению. И вообще, все это для меня звучит очень бесчувственно. Даже расчетливо.
— Зайчик, нет! Нет! Я просто хочу поступать правильно и прислушиваться к себе.
— Что ж, тогда наслаждайся собой, — ответил он холодно. — Я услышал достаточно. — И он направился спать, с грохотом захлопнув за собой дверь.
Я боялась еще больше ухудшить положение и задержалась за работой допоздна; слова и фразы из моей книги плавали в тусклом свете лампы. Я выпила немного скотча, потом еще и наконец в начале третьего упала в постель, отпустив свои мысли и печаль.
Утром я не слышала, как он встал, хотя предполагала, что это было еще до рассвета. Когда я проснулась, на ночном столике лежало пухлое письмо, в котором говорилось, что я вырвала его сердце и сделала это именно в тот момент, когда он больше всего во мне нуждался. Остальное было трудно читать, особенно когда в письме появился список способов отблагодарить его за то, что он способствовал моей карьере. Эрнест писал, что даже в Испании он помогал мне, поверив в мою работу задолго до того, как я сама в нее поверила. Напомнил, что по десять раз перечитывал каждое слово в «Поле боя» и убеждал меня еще поработать над рассказами. Потом он писал, что, если я действительно не хочу выходить за него замуж, я должна честно признаться в этом прямо сейчас. В конце Эрнест сообщал, что в сентябре собирается отплыть на «Пилар» на материк, а это означает девяносто миль пути и уйму свободного времени, чтобы подумать о том, как он, черт возьми, измотан. Если он, конечно, решится отправиться на материк. Но может быть, в этот раз и не доплывет до него.
Я держала письмо, которое, казалось, дрожало и дымилось у меня в руках. В нем отчетливо проступили сразу все его чувства, все стороны его характера — горькие, льстивые, угрожающие, обвиняющие. Но это была лишь жалкая попытка прикрыть настоящее одиночество и страх. Я видела и понимала, что все ужасные вещи, которые написал Эрнест, указывали на то, что он не хотел терять меня и нашу любовь. В конце концов, и я не хотела. Я хотела не бросить его, а просто немного отойти в сторону, чтобы не быть настолько увлеченной им — его желаниями, потребностями, друзьями и аппетитами. И главное: книгами. Его книгами, которые сверкали, возвышались и заявляли о себе на весь мир, в то время как мои едва выживали, даже при его поддержке.
Я долго принимала ванну и одевалась, все еще испытывая тошноту от виски и спутанных мыслей и от того, что собиралась сделать.
Он сидел за обеденным столом, просматривая груды писем. Я ждала, что он взглянет на меня, но Эрнест продолжил резко и яростно вспарывать ножиком пломбы на конвертах.
Но я все же заставила себя подойти ближе, керамические плитки охлаждали мои босые ноги, глаза наполнились непролитыми слезами.
— Я не могу потерять тебя, Зайчик. И не потеряю. Это было бы чистым идиотизмом, а я не идиотка. Я хочу, чтобы мы поженились.
Он наконец посмотрел на меня стеклянным, упрямым взглядом.
— Я тебе не верю.
— Пожалуйста, не наказывай меня. Я и так уже достаточно себя наказала.
