Академик возразил:
— А бунтовщик Пушкин?.. А мятежный Лермонтов?.. А западник Грибоедов?..
Я ответил:
— Они просто не дожили до старости, вот и всё. Кто может угадать их эволюцию? Да и мало кто дожил. Мартиролог русской литературы обширен и разнообразен, — добил я чекушку и начал загибать пальцы: — Уже первого прозаика, протопопа Аввакума, замучили и сожгли. Радищева сослали и довели до яда. Пушкина убили. Грибоедова расчленили. Лермонтова застрелили. Гоголя и Баратынского свели с ума. Достоевского загнали на каторгу. Гаршина бросили в пролет лестницы. Есенина повесили. Блока споили и умертвили. Маяковскому пустили пулю в сердце. Хлебникова бросили подыхать в степи. Гумилева, Бабеля и Пильняка расстреляли. Горького отравили. Мандельштама прикончили на помойке. Цветаеву задушили на радиаторе. Зощенко и Платонова уморили голодом… И это — только самый первый ряд. Если хорошо подумать — еще столько же наберется…
Он скорбно качал головой, шепча:
— Да-да, вы правы, трагедии, одни сплошные трагедии… Кое с кем из последних я даже был знаком лично…
Тут наше внимание привлекли звуки марша. По другой стороне улицы шла колонна девочек-подростков в гусарских мундирах, выдувая на трубах незатейливую жизнерадостную мелодию. Последняя пара девочек тащила длинный тючок. За ними шли две дамы-воспитательницы; одна несла магнитофон, другая — пару складных парусиновых стульчиков. Обе яростно курили на ходу.
— Это еще что такое? — остолбенел академик.
— Подарок судьбы. Ангелы нирваны.
Все глазели на шествие.
Девочки, оказавшись невдалеке от будки, пошагали на месте, доигрывая, а потом, по знаку, сложили инструменты и стали шушукаться.
— Что они там делают? — спрашивал академик, скашивая очки и щурясь, чтоб лучше видеть.
— Они вытаскивают из тючка ковер… Расстилают его… Поправляют… Переговариваются… Они начинают раздеваться!..
— Не может быть!
— Может! Это небо посылает нам святую весть!.. Они сняли куртки… Самая маленькая запуталась в рукаве… Складывают мундиры на тючок… Вот, сняли…
— Боже, что они собираются делать?.. Сейчас не так жарко, чтобы гулять нагишом! — привстал Ксава со скамьи, роняя банку. — Даже и холодно порядком…
— Вряд ли они собираются гулять… Они начали снимать юбчонки!..
— Немыслимо!
— Мыслимо! Видите, и пропойцы туда же смотрят! — указал я на пьяниц возле будочки, которые босховскими глазами глядели на девочек и что-то одобрительно гундосили. — Вот… Юбчонки уже стянуты… Остались в трико. Это спортсменки! — понял я.
И ошибся. Это были юные балерины. Классные дамы, включив магнитофон, уселись на складных стульчиках и закурили по новой. Девочки начали танец под ритмичную музыку, что-то вроде диско-балета.
Это так оживило меня, что я тотчас взял у брюхатого продавца еще три чекушки. Из одной отхлебнул, две спрятал про запас. Коньяк, подобно божьей пране, оживил меня. Он раскрывался мягкой, но упорной пружиной, вымывая из мозга весь негатив.
— Все алкоголики и наркоманы в чем-то подобны Осирису. Только вечный бог, умирая, всегда возрождается, а у людишек бывают роковые осечки, — процитировал я обрывок чего-то.
— Им далеко до Осириса, — ответил он. — Их бог — Дионисий.
— А как зовут славянского бога — Киряло? Наливала?
— Может, и Пейдодон, — подхватил он. — Пили, пьют и будут пить, лучше не мешать, скажу я вам по секрету, — доверительно сообщил он мне на ухо.
— Эту тайну я никому не выдам, даже под китайскими пытками, — заверил я.
— Пыток ждать недолго — один мой диссертант из Сибири рассказывал, что китайцы стаями пробираются через границы и оседают в России, — сообщил академик. — Если так пойдет — скоро Сибирь будет китайская.
— Их и была, — напомнил я. — Пока Ермак Тимофеевич там не объявился и не начал всё крушить, крошить и крышевать.
Рассматривая балерин, мы на некоторое время окостенело замолкли.
— Хорошо танцуют! — пробормотал, наконец, он.
— Да, — согласился я, хотя всё происходило невпопад: девочки спотыкались, мешались, а самая маленькая прыгала не в такт и не в ногу. Но какое это имело значение?
Я ощущал щемящее чувство. То же, наверно, чувствовал и академик, да и все вокруг. Глаза у мужчин завалились куда-то назад, в себя, покрылись маслом, медом, дымкой и тоской.
— Жизнь прошла, — пробормотал Ксава.
— Вот и не верь потом Набокову. В любую из них можно влюбиться без памяти, по уши, без ума, до смерти. И где вообще та грань, с которой можно смотреть на них, как на женщин, а до которой — грех и педофилия?..
Академик скорбно покачал головой:
— Согласен. Весьма проблематично. На Востоке с двенадцати лет замуж отдают…
— Если не с десяти или восьми.
— Кстати, обратили вы внимание, что по крайней мере в трех докладах обсуждался, и на полном серьезе, вопрос: насиловал ли Достоевский ребенка? Очень это их интересует. И чьи это переживания — Ставрогина или самого Достоевского?.. Вот ведь роковой вопрос русской литературы!.. Спал ли Дантес с женой Пушкина — тоже из этой серии! — неожиданно свирепо закипятился он. — Какое их собачье дело, кто с кем спал? Их дело — исследовать тексты, а не шарить по постелям и будуарам! В каждой пятой диссертации обсуждаем! И все докторские!.. А подвопросы типа: спали ли втроем Некрасов и Панаевы, Маяковский и Брики, Философов и Мережковские, была ли Ахматова лесбиянкой, а Андрей Белый — гомосексуалистом — темы кандидатских. Обмелела наша наука, ничего не скажешь! — махнул он рукой.
Юные балерины наяривали под симфо-джаз. Обольстительные в своем естестве и девстве, они рвали душу на куски, заставляли сердце сочиться кровью и слезами о том, чего никогда уже не будет…
Но коньяк вернул на землю. Мысли сами собой сползли к Цветане. Я предложил:
— Поужинаем сегодня втроем? Moiy я вас пригласить?
— Втроем с кем? — уточнил Ксава.
— С болгаркой.
— Но я так устал!.. И перед женой неудобно — езжу по Европам, хожу по ресторанам, а она сидит дома. И даже подарка порядочного ей еще не купил. Нет-нет! А впрочем, она стала так слепа, что всё равно ничего не увидит… И глуха… На одно ухо полностью, а на другое — наполовину… Вот, кстати, у меня проблема: меня пригласили в Швейцарию на форум с женой, а есть ли смысл тащить её туда, если она плохо видит, ничего не слышит, да к тому же и заговариваться начала в последнее время?.. И с ногами у неё неладно… С одной стороны, неудобно как-то — сам езжу, а её не беру. Но как её взять?.. И, главное, зачем, если она всё равно ничего не увидит, не услышат и вследствие этого мало что поймет?.. Странно, я всюду побывал, а в Женеве — не привелось. Правда ли, что Женевское озеро — это нечто особенное? А Шильонский замок? Он стоит там, на берегу?
— Правда. Весьма историческое место. Сильной энергетикой заряжено. Я недавно был там со студентами на экскурсии. Кто только не жил на берегах Женевского озера!.. Чего там только не происходило!
И я пересказал по памяти рассказ гида о том, как Байрон катался на лодке с другом Шелли и его женой Мэри, они попали в бурю, и это так подействовало на юную Мэри, что она с испугу написала своего «Франкенштейна». Здесь русский путешественник, молодой Карамзин скитался в поисках квартиры — всюду было дорого, не по карману. И Жан-Жак Руссо бегал по берегу в ревнивом ожидании своей Элоизы, пока та развлекалась в сарае с конюхом. Тут дочь Ференца Листа флиртовала с Вагнером, за которого вскоре вышла замуж. Здесь Стендаль учился кататься на лошади, упал и сломал ногу. Тут жила мадам де Сталь, изгнанная из Франции. Здесь вилла Чарли Чаплина. Ротшильды живут неподалеку от угрюмого и хмурого Шильонского замка, где когда-то сидел байроновский узник. Тут полвека харкал кровью Плеханов, а Ленин заносил ему молоко с фермы члена исполкома «Земли и воли» Лазарева, успевшего сбежать в свое время от царя в Швейцарию. На пирсе озера была заколота австрийская королева Сиси. Гоголь начал тут «Мертвые души», а Достоевский — «Идиота». Стравинский с Дягилевым планировали «Русские сезоны». Сергей Лифарь бегал за мальчиками, Набоков — за бабочками и девочками, а Дягилев, после сообщения о женитьбе своего любовника Нижинского, пытался выпрыгнуть в окно, да не смог открыть фрамуги. Тут бродил Солженицын, приглашенный к Набокову; увидев роскошь отеля, где жил автор «Лолиты», Солженицын уехал, не желая встречаться с буржуем. Тут режут нос Майклу Джексону, зад Пугачевой и принимают роды у Софи Лорен. Покойный Фредди Меркюри из «Quinn» имел на берегу «утиный домик», куда приезжал оттягиваться и где заработал СПИД. Туг у «Deep Purple» во время записи сгорела студия, и они написали свою самую известную песню «Smoke on the water» — о том, как дым от горящей аппаратуры тянется над озером. Отсюда виден в хорошую погоду породистый, похожий на сиятельную особу Монблан. И можно разглядеть крыши Женевы — протестантского Рима, логова трудолюбивых бунтарей. Берега озера застроены виллами. Тот, кто имеет тут виллу, прожил свою жизнь недаром и не зря, в противовес тем, кто вилл тут не имеет…
