Ознакомительная версия.
Мы вдруг внезапно поменялись с ней местами. Я отчитывала ее, как провинившуюся школьницу, и она, обалдевшая от моей внезапной словесной атаки, притихла и сидела теперь на деревянной, грубо оструганной лавке с лицом, на котором застыло выражение удивления. Она словно бы впервые в жизни меня увидела и теперь пыталась повнимательней рассмотреть, что ли. Так ребенок, который первый раз в жизни поймал за заднюю ножку кузнечика, подносит его к глазам близко-близко и, высунув кончик языка, разглядывает свою добычу. Пока у той не оторвется эта самая ножка.
Моя речь была расчетливой и содержательной, как речь политика перед его электоратом. Когда я обличала деяния Мадам, мой голос звенел, словно меч, карающий металлом. Когда увещевала, мои слова источали укоризну, сдобренную медом сочувствия. А никакого страха у меня и вправду не было. Как-то я сразу из дремотной расслабленности, вызванной усыпившим меня препаратом, переключилась на воинственный клич моей возмущенной несправедливыми обвинениями души. И страху как бы даже и не нашлось места между этими двумя состояниями моего ума. Или организма. Или чего-то еще. Неважно. Я вдруг поняла, что важно сейчас сказать ей правду. Обо всем! О ней, обо мне, о Сашке, об Эмике. Обо всем, что нас связывало с этой женщиной, с которой судьба так неожиданно и так жестко вдруг склеила нас. Словно бы не найдя другого способа проверить на прочность нас обеих, Её Величество Судьба вдруг решила, что из всех известных ей методов проверки нам подойдет именно этот.
Мне вдруг в голову пришла совершенно посторонняя мысль о том, что, может быть, если бы мы давно обо всем поговорили, то ничего бы этого сейчас и не было.
— И чего вы ко мне-то прицепились? — я немного сбавила тон. — Ну посмотрите на себя: неглупая, нестарая еще женщина, при деньгах, нет, чтобы строить свою личную жизнь, так вы за мной гоняетесь! Вам не кажется, что у вас просто пунктик на меня? — Она еще больше опешила от моей наглости, а мне просто действительно нечего было терять, и я решила резать ей правду-матку до конца. Прямо в глаза. — Что? Я что-то не так изложила? — Я сама себе сейчас очень нравилась. Это же высший пилотаж — со связанными руками читать мораль этой стальной тетке! — Вы посмотрите на себя! — повторение — мать учения, так говорили мне в школе, и я решила пробежаться по уже пройденному материалу еще раз. — Вы эффектная, умная женщина, а ведете себя как мегера! Мужики от таких готовы забежать на край света. А Сашок, ой, простите, ваш муж не был исключением. Он вас когда-то очень любил. Он ведь мне все рассказывал, — я врала самозабвенно и очень правдоподобно, — а вы сами все испортили! И еще эта ваша бесконечная жадность — давай, давай, мало денег, еще давай! Вы себе сами можете представить, что он испытывал, живя во всем этом?
Я снова вошла в раж. Я взывала к ее совести, человечности, мозгам и чему-то еще. Я находила какие-то аргументы, сыпала фактами из ее собственной биографии (благо, Дэвик во время наших с ним задушевных бесед снабдил меня этими фактами не на один том!), чтобы аргументированно изложить всю глубину своей позиции. Никакому Цицерону не снилась такая глубокая и содержательная речь!
Я снова остановилась отдышаться и вдруг поймала себя на том, что я ору. Но интересным было то, что ору я в почти звенящей тишине. «А чего это я так разоралась?» — невольно подумалось мне, но мой боевой запал еще не закончился. Мадам за все это время ни проронила ни единого слова. Она сидела и слушала меня.
Переведя дух, я уже спокойно и даже очень тихо продолжила.
— Я понимаю, вы ревновали его, вам было больно и неприятно, но ведь причиной этой боли и были вы сама. А я — это случайность, одна из многих. Просто я оказалась рядом с ним, когда ему нужен был добрый человек. А он уже и не надеялся.
Мадам по-прежнему сидела молча, лицо ее было напряжено, руки сжались в кулаки, она тяжело дышала, но продолжала молчать. То ли от неожиданности, то ли от того, что она действительно хотела узнать все, все, все. Все! О наших отношениях с Сашком, о наших с ним разговорах, обо всем. И тут наши желания странным образом совпали.
Единственное, чего она никак не могла предположить, что я буду говорить с ней о ней самой.
— Я не могу вас жалеть, — голос мой стал еще тише, — это унизит вас, но и не жалеть вас тоже сложно. В общем, я не знаю. — Я замолчала. Минуты длились, но в комнате по-прежнему стояла тишина. — А по поводу ваших денег… Знаете, это было решение Сашка. Я ничего у него не просила. Я думаю, он вас так проучить хотел. Пока мы с вами не были знакомы, все было просто. Никто ведь никогда не жалеет незнакомого человека. А чего его жалеть? Но потом, когда все изменилось, я много думала о вас. — Я снова замолчала, подбирая слова. — Мы с Эмиком случайно познакомились. Правда. Я не знала, что он сын Сашка. И потом, когда узнала, чуть с ума не сошла, металась, думала, как поступить, — я почему-то начала нервничать. — А потом я услышала ваш разговор с ним по телефону, тоже случайно. И мне стало обидно. За что вы меня решили затравить? Я же лично вам ничего плохого не сделала. И Сашок говорил, что оставил вам достаточно денег, — нервы все больше и больше зашкаливали, и мой голос стал срываться, но я уже не могла остановиться. Это было похоже на исповедь. Слова сами выскакивали из меня. Наверное, я тоже испытывала потребность поговорить с ней, почти такую же сильную, как и она.
— Я сначала разозлилась на вас. Потом уехала. Остальное вы и так знаете, — я выдохлась и на минуту замолчала, снова переводя дух. — Но, по большому счету, мне ваши деньги никогда не были нужны.
Эмик. Это имя неожиданно всплыло в моем мозгу, и, начав говорить о нем, я растерялась. Я была совершенно не готова к такому повороту своих мыслей.
Вспомнив о том, что уже казалось мне далеким и недостижимым, я вдруг всколыхнула внутри себя все воспоминания сразу. И это меня добило.
— Проклятые деньги, все из-за них. Я их хотела Эмику отдать, — последнюю фразу я произнесла чуть слышно, потому что слезы душили меня, и воспоминания вдруг снова нахлынули на меня с невероятной силой. Я всхлипывала, а слезы из-за неудобной позы заливались мне за шиворот, стекая по щекам. — Я люблю-ю-ю Эмика-а-а, — всхлипывая, протянула я, давясь слезами, — и идите вы все к черту-у-у со своими деньгами и всей вашей семейкой.
Мои запястья ныли, мне было больно и неуютно, а тут еще эти слезы. Кошмар какой-то! Я разозлилась на саму себя, на свою внезапную женскую слабость. Слезы от злости высохли сами собой.
А вот дудки! Не получишь ты больше никаких моих слез. Я перестала всхлипывать, и теперь в комнате стояла абсолютная тишина. На стене тикали ходики и кукушка, неожиданно выскочив и прокукукав несколько раз, испугала меня. От долгого пребывания в неудобной позе, внезапных слез и последовавшей за ними злости, я была измотана и опустошена.
Но я все равно старалась не подавать виду, что я сейчас чувствую. Пошла она, эта Мадам!
Время медленно тянулось, а в комнате по-прежнему ничего не происходило.
Прошло уже больше получаса, как я разразилась словесной Ниагарой, потом разревелась, а потом успокоилась и теперь молча лежала и думала о том, что со мной произошло.
И за все это время Мадам не проронила ни слова. Я не понимала причины ее молчания. Может быть, она ото всей этой истории умом поехала? Не похоже. Вроде бы, нервишки у нее в порядке. Иначе бы она такого не наворотила. Время шло, а Мадам все сидела и смотрела прямо перед собой. Я уже здорово устала от неудобной позы. Перетянутые веревкой запястья сильно затекли. Но я даже не собиралась подавать виду, что мне осточертело все это. Чтобы занять себя во время затянувшейся паузы, я стала рассуждать.
Случается, человек месть делает целью своей жизни. Но, вот уже все, о чем мечтается, сбылось, вот она, твоя обидчица, перед тобой, тепленькая, беспомощная и легко может сейчас превратиться в твою жертву. Но человек не знает, что ему делать дальше. Ведь месть может оказаться просто желанием поговорить с глазу на глаз, выяснить отношения, что в обычных условиях никто сделать бы не позволил. Разве я стала бы разговаривать с ней, если бы она не сделала это таким странным способом? Скорее всего, нет. Хотя, как знать. Дело-то было не во мне, а в ней. Это она бы не стала искать обыкновенной встречи со мной. Это бы стало в ее понимании демонстрацией слабости. Вот похищение — это круто! И чё? Вот лежу я, похищенная, на этой щербатой лавке, и кто из нас двоих, спрашивается, оказался в дурацком положении?
Внезапно Мадам встала и вышла из комнаты, громко хлопнув дверью.
Из смежной комнаты мужской голос забубнил неразборчиво и подобострастно. Слов я не разобрала. Но зато я явственно услышала женские рыдания. «Ого! — подумала. — Что это я такого ей наговорила?» Хотя прошло меньше получаса после моего длинного и, видимо, убедительного монолога, но я, хоть убей, не смогла бы сейчас ничего повторить из моей речи. Наверное, за меня говорили мои эмоции. Все, что накопилось во мне за это время: обида, злость, заброшенная далеко-далеко, в самые глубины моей души, любовь…
Ознакомительная версия.
