Глава 19
Спасла меня не молитва, а случай или чутье. За миг до того, как Трит и Брауэр возникли в дальнем конце проулка, я вдруг почувствовал свою незащищенность и, заметив какую-то дыру в стене справа, шагнул в нее, когда два мужских силуэта уже вступали в поле моего зрения. Развалина, послужившая мне укрытием, имела частично сохранившийся второй этаж, куда вела каменная лестница; крыша над нижним этажом отсутствовала. Смутно помню, что видел потолочные балки, лежавшие в грязи цвета сигарного пепла. У дальней стены ржавело автомобильное крыло. Я украдкой высунулся на улицу, не вполне уверенный, что Трит и Брауэр мне не померещились. Но они были там, стояли и переругивались злыми голосами, правда, слишком далеко от моего убежища, так что слов было не разобрать. Трит повернулся к Брауэру спиной и сделал десять-двенадцать шагов по направлению к моему наблюдательному пункту. Его лицо раздулось, превратилось в расплывчатый овал, безволосо сиявший в темноте. Жабус Трит. Он бросил что-то Брауэру через плечо. Пренебрежительно, как мне показалось. Брауэр вызывающе рявкнул в ответ. Трит, не обращая на него внимания, сунул руки в карманы, — может, он и не говорил вовсе. Тут я вспомнил про мобильник и полез во внутренний карман куртки. Телефона там не оказалось, только шариковая ручка. Наверное, выпал, пока я катился вниз по набережной. Обнаружив пропажу, я почувствовал себя в еще большей опасности, хотя и сам не знал, кому собираюсь звонить.
Но не один только страх занимал меня тогда. Мои мысли бежали по замкнутому кругу, и я поочередно то изумлялся, то восхищался причудливой красотой происходящего, испытывал то смятение, то озарение и снова возвращался к страху. Как раз когда Трит отошел от Брауэра еще на пару шагов, глядя в небо с таким видом, точно поиски какого-нибудь симпатичного облачка занимали его куда больше, чем дела земные, я снова достиг стадии озарения и заключил, что взаимное расположение предметов и их теней на улице предвещало дурное, складываясь в рисунок из угловатых форм с двумя человеческими фигурами в центре, чьи устремленные в противоположные стороны взгляды наводили на мысль о непримиримых противоречиях, разнонаправленных стремлениях и прямо-таки взывали о немедленном вмешательстве и коррекции. Одновременно с прозрением пришла крупная дрожь, вызванная ночной прохладой и приступом тошноты. Только я сосредоточился на подавлении тошноты, как Брауэр шагнул к Триту сзади и, прикрывшись от брызг ладонью, выстрелил ему прямо в голову. Тот повалился на бок. Брауэр встал над ним, широко раздвинув ноги, точно собирался отлить, и добавил к первой пуле еще три, в корпус. Я застыл, стараясь не издать ни звука, но тут прямо у меня за спиной раздался металлический скрежет. Это задвигалось, скребя по каменной стене, ржавое крыло, из-под него выполз мальчишка, чье тело, казалось, повторяло форму этого странного лежбища, как тело краба повторяет форму панциря, отпихнул крыло в сторону и кинулся к лестнице на второй этаж. Не смея выглянуть на улицу снова — вне всякого сомнения, Брауэр слышал звук, — я поспешил за мальчишкой.
В коридоре, куда вела лестница, было темно, как в бочке с дегтем, так что пробираться пришлось на ощупь. Мои пальцы уткнулись в какую-то пленку — вроде паутины, только более липкую. Быть может, то были слои окаменевшего запаха, не знаю. Вонь стояла такая, что казалась почти материальной. На каждый скрип половицы я останавливался и прислушивался, не идет ли за мной Брауэр. Поравнявшись с какой-то приотворенной дверью, я проскользнул в нее и встал, прижавшись спиной к стене. Теперь, когда смерть вдруг перестала быть сугубо умозрительной идеей, я еще меньше представлял, что делать. Брауэр наверняка обыщет дом сверху донизу. Необходимо было найти выход, но я совсем раскис, и умственно, и физически. И тут рядом со мной что-то сухо щелкнуло. От этого звука мороз подрал меня по коже — мне показалось, что это открылся финский нож. Я затаил дыхание. Новый щелчок. Язык пламени, точно миниатюрное копье, пронзил темноту в углу комнаты. Там, внутри вспышки, как идол в своем святилище, сидело со скрещенными ногами существо с зажигалкой и стеклянной трубкой в руках — желтушное, тощее, безволосое, в отвратительной рабочей блузе, которая прикрывала его тело до середины бедер. Ни штанов, ни башмаков на нем не было. Не считая каемки, желтой, как гной из инфицированной раны, его глаза были красны. Пол существа оставался неразличимым, но я предпочел думать о нем как о мужчине, слишком уж отвратительно было предполагать, что это когда-то могло быть женщиной. Поглядев на меня внимательно, он как-то суетливо выдохнул, точно выпуская дым, потом поднес зажигалку к трубке, но больше ничем не показал, что заметил мое присутствие. Когда он затянулся, мне показалось, что щеки его запали, лоб стал ниже, уши вытянулись и он превратился в демона трубки. Зажигалка погасла, и он исчез. Только головка трубки рубиново светилась в темноте. Вообразив, какими могут быть его последующие превращения, вплоть до самых зверских, я попятился вон из комнаты и торопливо зашагал прочь по коридору, совершенно позабыв о скрипучих половицах, потрясенный этим привидением больше, чем смертью Трита.
В конце второго коридора обнаружилось окно, забитое крест-накрест двумя досками. Через просветы между ними я видел плоскую каменную крышу соседнего дома и зарево макиладоры за ним. Одна доска шаталась. Оторвав ее, я взялся за другую. Гвозди заскрипели, поддаваясь моим усилиям. Я успокоился, поверив, что мне удастся спастись; но когда я повис на краю подоконника, прежде чем отпустить его и прыгнуть вниз, на соседнюю крышу, боль пронзила мое левое запястье, и я разжал пальцы. Падать было невысоко, но я неловко приземлился на бок. Запястье раздуло. Перелом, решил я. Поднявшись на ноги, я сразу обнаружил, что повредил еще и левое колено. Хромая, кое-как доковылял до остатков ограждения на краю крыши. Оттуда надо было опять прыгать, и я уселся на стену так, чтобы опереться на правую руку. Два приглушенных выстрела донеслись из только что покинутого мной здания, — двигаться быстрее я не мог, но мои мысли так и рванулись вперед. Я попытался угадать, кого ухлопал Брауэр — мальчишку, демона или еще какого-нибудь бедолагу. А может, это они его убили, и он получил пару пуль. Впрочем — сомнительно. Решительность, с которой он убрал Трита, говорила о том, что в убийстве он спец, хотя с тремя последними выстрелами он явно перебрал. Мне вспомнились слова Терезы о том, что не такой уж я великий знаток человеческих характеров; но в случае с Брауэром я не ошибся. Кого я переоценил, так это самого себя, точнее, свою способность сладить с человеком его породы. В тюрьме я десять лет протянул на одном везении. Вот она, моя главная проблема, подумал я. Вспышка этого сияющего, усыпанного фальшивыми бриллиантами, совершенно незаслуженного озарения, какое посещает только в дымину пьяных или легко внушаемых людей, заставила меня принять то, что прежде я лишь понимал: я все еще пытался доказать что-то себе самому, создавая вокруг такие обстоятельства, которые позволяли мне вновь и вновь применять навыки общения, полученные в тюрьме, для удовлетворения моей подростковой жажды власти. Простота этого откровения меня ошеломила. Поклявшись никогда не забывать полученного только что урока — видит бог, день, когда это произошло, в календаре Вардлина Стюарта всегда будет отмечен красным, — я лег на край крыши. Прямо рядом с моими пальцами пуля подняла фонтанчик бетонной пыли. Я соскользнул с крыши, постаравшись упасть преимущественно на правую ногу, и, прихрамывая, побежал к макиладоре.
Когда я приблизился к зданию, пересменка была в разгаре, через входные двери внутрь и наружу текли потоки рабочих, из которых сотни три, в основном молодые женщины, некоторые с пакетами в руках, плотной группой двигались к центру города. Пристроившись к ним, я прижал к животу увечное запястье, чтобы его не задели в толпе, и пригнулся, пытаясь скрыть разницу в росте; но, наверное, вид у меня был такой же потрепанный и усталый, как у них, — или они просто настолько вымотались, что им было все равно, — раз никто даже не заметил гринго, затесавшегося в их ряды. Толпа двигалась плечом к плечу, нисколько не редея, что было бы вполне естественно. Мне вспомнилась статья о насильниках, которые предпочитали выбирать жертв среди женщин, идущих домой со смены. Стадный инстинкт, не иначе. Даже пригнувшись, я был достаточно высок, чтобы видеть поверх толпы, и зрелище покачивающихся в такт шагам голов меня заворожило — казалось, некая многоглавая любопытная тварь с плоским, гибким телом плыла по бурной реке, текущей меж разоренных берегов. И я подумал, что это не метафора, — нас действительно объединяет наша аура, множество индивидуальных кирлианографий,[64] слитых в единую, всеобъемлющую ауру, прозрачный мешок, поверхность которого, тонкая, как пленка мыльного пузыря, переливается всеми цветами радуги. Мы были, в самом прямом смысле этого слова, островной нацией, количество граждан которой увеличивалось каждый раз, когда к группе присоединялся новый рабочий. Еще я заметил, что мои галлюцинации постепенно утратили бессвязность ЛСД-трипа, накатывали не так внезапно и протекали не так хаотично, как раньше, а приобрели даже своего рода органичность, которая у меня ассоциировалась с мескалем[65] и грибами. Я даже предположил, что меня напичкали какой-то сложной, специально для меня составленной дурью, соединившей в себе лучшее из обоих миров. Физический дискомфорт, вызванный наркотиком поначалу, тоже сошел на нет, и, если бы не охотившийся за мной Брауэр, мне бы, наверное, даже понравилось. А так приходилось быть начеку, ожидая его появления, но он все не показывался. Однако я подозревал, что ему, в общем и целом, известно, где я, и потому решил отколоться от толпы до того, как она занесет меня в какое-нибудь людное место, где его будет трудно заметить. Я даже похвалил себя за находчивость и сообразительность, как-то совершенно упустив из виду тот факт, что уже давно не совершал ничего, кроме ошибок.
