— Дочка, когда приснилась, сказала, что ничего никому не должна. А кто взял лишнее, тому ежом поперек горла встанет и впрок не пойдет. Обещала сама со всеми разобраться. А как это будет, ей одной ведомо, — поджала губы Валентина и вскоре ушла, попрощавшись с Катей наспех.
Женщина видела, как, выйдя на улицу, Валентина остановила такси и, сев в машину, укатила в сторону вокзала…
А уже на следующий день по всему городу прошел слух, что умер Косой Яшка. И горожане долго мусолили, обсуждали горячую новость, гадали, додумывали, злословили человека в очередях, на базаре, во дворах и в парке:
— Знамо дело, подмогнули околеть этому звезданутому. Такие сами собой не сдыхают. Небось, дербалызнули по башке бутылкой, он и накрылся. Здоров был козел!
— Ентово бутылкой не сшибить. Только паровозом! Необхватный был кобель. Небось прирезали как бешеного зверя! — шамкал беззубый, подслеповатый старик.
— Не-е! Его ножом никто не прошиб бы. Нигде один не появлялся. Повсюду со своей бандой! Сквозь нее кто пробьется?
— Оне и погубили, крутые его. Кому ж еще удалось бы завалить самого Яшку?
Лишь на третий день хоронили главаря рэкетиров. За его гробом море горожан шло. Не из уважения к покойному, из любопытства. Всем хотелось знать подробности. Люди ловили каждое слово матери и сестры, кентов Яши, но те отвечали скупо:
— Никто не убивал его. Сам умер. Сердце подвело…
— Да когда это у Косого водилось сердце? Как может болеть то, чего отродясь не было?
— Он и не знал, с какой стороны оно водится, — не поверили горожане. И, заглянув в лица матери и сестры Якова, увидели, что те непритворно плачут, искренне жалеют покойного.
— Вот те на! Наипервейший бандюга, видать, в своей семье человеком жил и домашних не обижал. Ведь оплакивали как родного, — разносила молва слухи по всем закоулкам.
— Сердце? Да брось, мам, слушать Захария. У нас на работе другое говорят, — усмехнулся Мишка и добавил:
— От передозировки он загнулся. Перебрал наркоты. Так и погас у себя дома. Даже из кайфа не вышел.
— Откуда знаешь?
— Жена судмедэксперта у нас работает. Ее муж вскрытие делал. Он заключение давал, сам диагноз ставил. При чем тут сердце? А родня разве скажет правду, чтоб горожане потешались над Косым, вот и придумали благовидное. Хотя кому какое дело, как он урылся, главное, что нет его больше, — улыбался Мишка, не скрывая радости.
— Он накрылся, а его свора жива. Эти отморозки не успокоятся, еще покажут себя! — вспомнила Катя, как держали Мишку рэкетиры под ножом.
— Пока опомнятся, пройдет время. А и нам их уже опасаться нечего, — успокоил Катю сын.
А город гудел. О смерти Косого ходили легенды по дворам, одна другой страшнее.
Горожане приметили, как поутихли крутые. Они не появлялись на улицах и базаре, никого не трясли и не зажимали в подворотнях, в парке. Люди, вздохнув, осмелели, допоздна гуляли по улицам.
— Хоть бы они все передохли, глядишь, легче жить стало! — говорили люди.
Крутые и впрямь присмирели. Косой был не просто авторитетом. Он стал мозгом и душой банды. Равного сыскать было трудно. И все ж решили помянуть главаря и на сороковой день пришли в кабак, где в последний раз квасили вместе с Яшкой.
Они сели за тот же стол.
— Помянем! — предложил рыжий, как подсолнух, Пятак и, взяв в руку бокал, сказал задумчиво:
— Не мог Косой свалить от передозировки. Верняк что не новичок и меру знал всему. Горстями хавал «колеса» и все по-барабану. На игле сидел с самой Чечни. Сколько лет проскочило, а тут вдруг перебор. Лажа!
— А я с ним в тот вечер дольше всех балдел у него дома. Яшка тогда на взводе был, а когда к полуночи поперло, он вдруг скис, какой-то хмурый стал. Спросил его, с чего размок, он долго не «кололся», а потом его прорвало и он рассказал, что ему каждую ночь кошмары видятся.
— Не транди! Яшка снов не видел!
— Это не сны, а кошмары! Он сам мне про них бухтел. Они ему душу наизнанку выворачивали.
— Закинь! Такое не о Косом!
— А мне, в натуре, к чему звенеть впустую?
— Ну, базарь, что кент трехал?
— Жмуриха к нему возникала, Сюзанка! Вся как есть голая легла к Яшке в постель.
— Зачем? Она ему по хрену! К кому другому ладно, а Косой в сексе ничто. Она про это знала!
— Я базарю, что слышал от кента!
— Ну, валяй!
— Так вот эта проблядь лезет под одеяло, сама холодней сосульки и пристает:
— Согрей меня, Яша!
— Тот и базарит, мол, нечем греть, отвали!
— А она прижимается к нему и клеится:
— Яша! Обними! А то совсем замерзла, ни кровинки не осталось в теле, все ты выпустил из меня! — а сама плачет горько. Он ее гонит, но Сюзанка за шею обхватила. Холодными руками намертво давит. Ну, кент кое-как вышвырнул ее из постели. А она раздухарилась и звенит:
:— Что, Косой урод, думаешь вытолкал из постели, так избавился от меня? Легко отделаться хочешь! Ты, чокнутый геморрой, все у меня отнял! Неужель думаешь, что останешься дышать без наказанья? Да не мечтай, паскудина облезлая! Я не только кровь из тебя по капле выпью, а и душу вымотаю в куски! Не слинять тебе от меня! На земле и под землей достану! Свою разборку сделаю! За все разом отомщу!
— Во сучара! Еще гонорится, падла гниложопая! Мало ей вломили, облезлой макаке!
— Вовсе опухла! С крышей не дружит лярва! — возмутились крутые.
— Самое досадное, что прищучить ее Теперь нельзя. Жмуриха она!
— Так Косой звенел, будто она, эта стерва, все время к нему возникала и гонорилась, поднимала на всех нас хвост. Не только Косому, всем нам разборкой грозила!
— Кишка тонка!
— Куда ей простигонке нас достать! — смеялись крутые, не поверив в обещание Сюзаны.
Из ресторана они ушли поздно, всей гурьбой. Несмотря на выпитое, крепко держались на ногах, обсуждали по пути, кого тряхнут в ближайшие дни. Договорились все вместе собраться завтра вечером и обговорить, решить все конкретно.
А на следующий день весь город узнал о смерти самого жестокого из рэкетиров, по кличке Дед. Эту кликуху он получил еще в армии за садизм и измывательства над новобранцами. Он сам придумывал пытки для салаг. Дед испытывал истинное наслаждение при виде крови и мучений. После пяти лет дезбата он вернулся в Нальчик, и тут же его взяли в банду.
— Дед накрылся?
— Как? Кто его вырубил? — не верили крутые.
— Базар! Дед еще всех нас передышит!
— Его мать трехнула. Не верите, сами звоните! — предложил Пятак.
Вскоре вся банда заявилась в дом, где жил Дед.
— Сыночки! Как вас много у него! Что ж вы в лихую минуту одного оставили? — упрекнула ребят пожилая женщина, вытирая лицо линялым фартуком. Слезы текли ручьями. Женщина не могла справиться с собой и отвечала сквозь рыдания:
— Он как ушел из дома вчерась, так и не воротилси. Я его, родимого, все в окно глядела. Ждала, чтоб вместях повечерять. Ну не дождалась, подумала, можа у какой девки застрял. А утром с ранья дворничиха в дверь колотится как глумная и блажит:
— Беги! Твово сына с канализационного люка выволокли! Задохся там вконец!
— А люк в шаге от дома. Открытым оказался. Сынок по потемках в его угодил. И захлебнулся насмерть. Не выбралси, сил не хватило. Може ударилси и сознанья не стало. Его когда подняли, он весь распух. Лицо почернело. Жуть единая как тяжко помер! — голосила старая, жалея сына, заодно и свою осиротевшую старость.
А по городу новые слухи поползли:
— Не сам Дед упал в канализацию. Кто-то его столкнул.
— Не просто спихнули, а в начале придушили.
— Кого? Деда? Не родился еще тот медведь…
— А может те, над кем в армии изгалялся, свели с ним счеты за прежние обиды, — предполагали горожане.
— Так сколько лет прошло? Нешто помнили?
— Только доброе быстро забывается. Зло до смерти помнится. Бот и оторвались на нем. Не все Деду над людьми измываться. Нашелся и на него капкан! — злорадствовали горожане.
— Матери Деда крутые дали денег, а похороны и поминки взяли на себя.
Старушка, спешно спрятав деньги, вскоре успокоилась. Позвала на чай закадычную подругу дворничиху, и старухи разговорились по душам:
— А че ревешь, Петровна? Нынче сама станешь жить. Нихто матом не облает, ить кем только тебя не лаял твой непутяга! Барбос, а не человек, прости меня, Господи, грешную! Неможно ругать покойного, но этому во след доброго слова не находится. Ему бы вкалывать, так чем он занимался? Бандитничал!
— Не брали его никуда, по нервам болел!
— А на водку нервов хватало?
— Все мужики едины! — выгораживала сына.
— Закинь, Петровна, защищать анчихриста! Помнишь, зимой тебя на улицу выкинул через окно. В едином халате, босиком. Хорошо, что первый этаж, так не убилась. Я ж тебя взяла. А за что? Ругала козла за дело. Так ему и надо! Нынче заживешь сама, барыней! Еще и старика тебе сыщем, чтоб веселей жилось, — смеялась дворничиха.
