Мужчины заметили ее. Игры приостановили, но не смутились, а рассудили, что это явление — тоже развлечение в своем роде.
Фигура задрала руки — под мышками образовалось два туманного цвета веера, — потрясла ими над головой.
— А ты не смотри! — крикнула повариха. — Иди на сваво мужика зырься. Чего приехала руками махать? — А своим пояснила: — По этому делу у них строго. У нас раз один приезжий пошел на базар в этих своих трусах специальных. Так никто ничего не продал. И что? Ляжки одни видать, ничего больше…
Но на фигуру эти слова словно подействовали. Она согнулась вперед, одним жестом выскользнула из своего кокона, из-под паранджи обнаружился Чино, чуть не на карачках стоявший от хохота.
Вот теперь мужчины действительно удивились. Воскресенская же и бровью не повела.
— А, это ты, — хмуро бросила. — Зачем опять явился?
Но Чино не смутился. Он все смеялся, деланно хватал себя за бока, корчился, но выходило фальшиво.
— Снова дурака валяешь. — И Воскресенская отвернулась.
Впрочем, члены ее отряда тоже не могли ее порадовать. Она угрюмо посмотрела на них, детски довольных, перевела взгляд на повариху, сидевшую верхом на чужой одежде, как баба на заварочном чайнике. И думала: ведь ничего не боятся, а почему, собственно…
Она стояла отдельно ото всех, подчеркнуто одна, ветер колдовал над ней, волосы совсем спутались, пересыпались песком. И взгляд ее стал безразличным. Никого, казалось, не видела: ни Чино, заглядывавшего украдкой снизу ей в глаза, ни своих… И думала: даже голод испытывать скоро разучатся, даже напиться хотеть…
В последнем, впрочем, она была необъективна. Вглядевшись в лицо ее и боязливо, и презрительно, Чино боком ее обогнул, стал приближаться к луже, показывая что-то украдкой за пазухой.
А там хохотали.
— Ой, разыграл!
— А тебе идет. Ты б лучше так всегда ходил…
— Или от п-пыли завернулся?
А Чино кивал, и улыбался, и строил рожи, и покачивался спьяну на коротких своих ногах, и показывал за рубахой горлышко водочной бутылки. Увидев, заметив, и те стали подмигивать, и тоже рожи строить, и тоже украдкой знаки подавать. И Воскресенская думала: откуда ветер дует? Ясно, оттуда, где давление выше, но скучно это, и пить хочется, а главное — скучно, скучно…
Она потухшими глазами смотрела на мужчин, собиравшихся еще добавить, но уже не желала протестовать.
И думала: а ведь самой мне тоже ничего не надо, не надо ничего одной…
Чино, впрочем, в грязь не полез. Остался на берегу, купаться не стал. Только горлышко бутылочное показывал, только качался, только компанию созывал.
— Мог бы и целую прихватить, — укорил шофер, подойдя, шепотом. — Целая есть небось. Запас имеете…
— На машине съездим? — качнулся Чино.
— Куда?
— Где запас.
— Съездим.
— Тогда пей.
Шофер украдкой глотнул, ожегся, нос покраснел тут же. Подоспел и Миша. Тоже хлебнул. Володя покрутил бутылку, глянул через зеленоватое на Чино, подмигнул:
— 3-за д-дядю. Есть?
И тоже чуть-чуть вылакал…
Они обстали Чино, как лучшие друзья.
— Тоже поедете? — спросил Чино, из-под челки хитро глядючи.
— Я в-водки больше не х-хочу.
— Э, нет, не за водкой. На источник. — Чино снова качнулся.
— Куда? — Миша.
— Ты кота за хвост не тяни! — шофер.
— Не кота. Ваш туда пошел.
— К-куда?
— Кто — наш?
— Такой еще молодой, Володя.
— Я — В-володя.
— Он тоже Володя, — упрямился Чино. — И пошел. Я послал.
— Да говори толком, пацан, что ли? Да ты спутал его с кем, а? Он же в доме остался, куда он пойдет. Это мы на колесах, а ему идти некуда.
— Я говорю, значит, знаю. Он мне — чай, я ему — показал…
— П-постой, п-постой…
А Миша, тупо на Чино смотревший до того, вдруг подскочил и заорал:
— Людка! Орехов твой сбежал! Слышишь? Орехов сбежал, что я говорил…
И Миша ринулся к Воскресенской, стоявшей неподвижно поодаль и смотревшей пустыми глазами.
— Сбежал, сволочь. Я так и знал. Я говорил… — орал Миша, не умолкая.
Повариха пошевелилась на своем месте, отогнала что-то от щеки и снова застыла, как ватная. Шофер чесал и чесал в голове, а Володя вдруг потянулся к Чино, приобнял его за плечи, привлек к себе:
— С-снова за с-свое, да?
— Почему? — пытался удивиться тот.
— С-снова б-бредятину п-пороть? Ну-ка д-доставай цветок. Доставай, д-доставай…
Володя сгреб его и принялся переминать в толстых своих руках. Чино хныкал:
— Это он сам. Это не я. Он сам спрашивал, куда идти. А я не знаю ничего. Хоть так, говорю, иди, хоть так. Может, где и есть. А он: я, мол, дорогу знаю…
— Врешь, не уйдешь, — тискал его Володя все больней, с неподдельной неприязнью глядя прямо в глаза, под челку. — Где его в-видел? С-сам в кошару заезжал?
— Нет, нет, — завизжал и забился тут Чино, — он сам пришел, ты чего в натуре? Сам.
— Убежал, гад, — все орал, кликушествовал Миша. — Все своровал небось. Я его знаю, все украл. Деньги забрал и утек. Ловить его, вперед, я знаю…
Он держал уже Воскресенскую за руку.
— Вперед, за мной, далеко не уйдет, вор, сволочь, такие всегда…
Он сжимал руку Воскресенской выше локтя своей перепачканной пятерней, и на ее коже оставались грязные разводы от его пальцев.
— В машину, за мной! Все по местам! — Наконец-то Миша дорвался до своего дела. — Коля-Сережа, слушай меня! Ты за руль. Этого с собой бери, — кричал он Володе, — я знаю, они договорились. Этот пришел бдительность усыплять, а тот… Бери, бери его! — кричал Миша на Володю. — Чего ждешь еще? Но мы догоним… с поличным… теперь не отвертится…
Предплечье Воскресенской сделалось вовсе черным, разводы уже проступили и на кофточке. Но она внимательно смотрела на Мишино лицо. И только когда он обхватил ее за плечи густо-грязной своей рукой и поволок к машине, она отстранилась, сильно отвела назад свободную руку и что было сил ударила его в лицо. И думала: а ведь сколько раз, сколько раз, и только теперь…
Он отскочил от нее. По щеке она не попала, но — по уху. Миша даже удивиться не смог, казалось, а тут же деловито сунул в ухо грязный палец и стал прочищать.
Она перевела взгляд на Володю, все тискавшего казаха.
— Ц-цветок не покажешь? — спрашивал он его. — А вот так? — нажимал он на какую-то косточку, и Чино орал благим матом. — Снова не п-покажешь? А так вот лучше, а?
Шофер тем временем, спеша, надевал штаны. И говорил сам себе, но глядя на сонную повариху:
— А на чем пацан поедет-то? Сама посуди, никакого транспорта здесь нет. Значит, никуда не доберется, если решил в город-то. Нас дождется, чтоб я его повез.
В первую штанину он попал, но не продел до конца ногу, а наступил на нее посередине. Защемил вход для другой ноги. Поэтому он слегка подскакивал, на лету во вторую штанину пытался залезть. Вконец запутавшись, он грохнулся на песок с поварихой рядом.
— А он пацан неплохой, чего там… А если что, то конечно, но только это ничего…
Повариха же кивала свекольной мордой, согласная была, ничего не имела возразить.
— Салтыков, отпустите его! — приказала Воскресенская.
Володя разжал руку, боднул Чино головой напоследок.
— Где он? — спросила громко она, унимая дрожь.
— Там, — махнул рукой Чино на юг, глядя и затравленно, и дерзко. И медленно отступал назад. — По ветру он отправился. Больше ничего не знаю… Сам пошел, как же, — добавил он, — цветочки собирать, купаться тоже… — Он оглянулся и побежал, утопая своими ножками в песке, наверх по склону. И, только когда решил, что его уж не догонят, остановился: — Из Москвы, да? Все имеете? — Он отбежал еще немного, обернулся снова: — Все вам можно, да? Вот вам. — Он выставил руку с грязной шишкой кулака. Верблюд чинно тронулся за ним следом. Ветер рвал слова, а Чино пятился и кричал: — А вы тоже… и мы… не Москва…
И все хлопал себя ладонью левой руки по правой, и сжатый кулак его подпрыгивал…
— В машину, — сказала Воскресенская, голову опустив. Первым рванулся Миша. Он выскочил откуда-то из-за нее, распахнул дверцу услужливо, но, видя, что она не торопится, сам жадно полез внутрь.
— Назад!
Он живо оглянулся.
— Я назад. А ты вперед…
— Не ты, а вы. Людмила Алексеевна, ясно? Пошел, говорю тебе…
Она дернула его за рубаху и оглянулась на других.
— Дождались? Дождались своего, Володенька. Будете начальником! И отряд у вас будет, и все…
Володя прижимал к пузу сверток с одеждой.
— Но не в том дело, мне плевать… Мне другое интересно: кто-нибудь из вас понимает — что произошло?
Шофер поскакал по песку, в брюки вставляясь, Володя же стал спешно свои скатанные штаны разматывать. Она вырвала их у него и бросила в машину.
— Орехова я найду, Орехова я из-под земли выкопаю. Сама в пустыне этой треклятой подохну… И воду найду. И не потому, что за себя испугалась…
